Русь. Строительство империи 2

— Мучить! — вопят третьи.

И все смотрят на меня, ждут моего решения. А мне, как всегда, надо принимать решения, как будто это легко и просто.

Я поднял руку, призывая к тишине.

— Тихо, люди добрые, — начал я, подобравшись. — Дайте мне слово молвить, не перебивайте.

Толпа понемногу утихла, но все еще слышались недовольные вздохи и перешептывания.

— Виновен Тихомир, тут и к гадалке не ходи, — продолжил я, оглядев собравшихся. — Но, скажите мне, что нам даст его смерть? Станет ли нам от этого легче? Вернутся ли те, кто погиб от рук разбойников, когда он с ними снюхался?

Люди, задумавшись над моими словами, молчали. Видать, они и сами не знали ответа на этот вопрос.

— Нет, — ответил я сам себе, покачав головой. — Не вернем. А только озлобимся еще больше. Не уподобляйтесь зверям, люди добрые. Мы лучше чем те, кто на нас напал.

Я иду против течения, против той жажды мести, что охватила большинство. Многие из них жаждут крови, требуют справедливости, но я не могу поступить иначе. И дело не в гуманизме. Дело в самом Тихомире. Нет смысла добивать уже поверженного врага. Тихомир уже не тот, что прежде. Сломленный, раздавленный, он уже не представлял никакой опасности, даже для себя. Смотришь на него и понимаешь, что смерть для него — избавление. Он потерял все, что имел. И это надо учесть, что он без рода остался. Старый, дряхлый, никому не нужный. Убивать такого — как намеренно пачкаться. Но и прощать предательство нельзя.

— Я считаю, что изгнание будет для него самым суровым наказанием, — сказал я достаточно громко, чтобы услышали все присутствующие. — Пусть идет на все четыре стороны. Пусть живет с этим грузом на душе до конца своих дней. Дай Боги ему еще совесть разбудить.

По толпе пронесся недовольный гул.

— Несправедливо! — крикнул кто-то.

— Мягко! — вторил ему другой.

— А кто хочет крови, кто жаждет мести, — сказал я, повысив голос, — пусть первый кинет в него камень. Кто без греха, как говорится? Посмотрим, есть ли тут у нас такие.

Толпа на мгновение, как мне показалось, готова была закидать его камнями, но потом они увидели то, что видел я — морально убитого человека. Старика. Уже мертвого, но живого физически.

Люди замолчали, опустили глаза. Никто не решался выступить против, поднять руку. Видать, поняли, что я прав. А может, просто им самим не хотелось быть палачами и брать грех на душу.

— Так тому и быть, — сказал я, подытоживая. — Изгнать Тихомира из Березовки. Пусть идет с миром, да и будет сам себе судьей и карателем.

Двое дюжих мужиков подхватили Тихомира под руки, да так, что старик аж охнул и повели его к воротам. Старик и не сопротивлялся, шел, как обреченный, волоча ноги. Люди расступились, уступая дорогу. Кто-то плевал ему вслед, кто-то кричал ругательства, проклиная его до седьмого колена, но большинство с мрачными лицами молчало.

Я смотрел, как Тихомира выводят за ворота. Вроде бы и правильно все сделал, а ощущение будто что-то важное упустил. Нелегко, видать, судьей быть, ой, как нелегко. Но это, видать, теперь такая у меня судьба.

А тут еще эта Веслава, как клещ, прицепилась ко мне со своими тайнами, со своими недомолвками. Что она такого знает, о чем намекает? И кто этот загадочный сообщник, о котором она так таинственно упомянула? Неужели и вправду кто-то из наших, или это просто ее уловка, чтобы всех перессорить? Вопросов становилось все больше, а ответов пока как не было, так и нет.

Надо было как-то выведать у Веславы, что ей известно. Но как это сделать, чтобы, не спугнуть ее, чтобы она не ушла в отказ? Задача не из легких.

А ведь, с другой стороны, Веслава, может, специально все это придумала, чтобы остаться со мной наедине, чтобы навязаться, приласкаться, втереться в доверие. Ну и озабоченная девица попалась, чего уж там.

А если так подумать, может, это и к лучшему? Может, надо и вправду воспользоваться моментом, пока она сама напрашивается?

Ох, дилемма.

Но это все потом, а сейчас, как говорится, «не до жиру, быть бы живу». Надо было успокоить людей, привести село в порядок после всего, что случилось, залечить раны, залатать крыши и снова встать на ноги. Надо было как-то сплотить народ, ведь столько всего произошло — нападение, предательство, да еще и эти тайны. В смутные времена народ, как известно, боится всего, особенно непонятного. И слухам верит, как истине последней инстанции. И надо было сделать все возможное, чтобы не посеять панику.

А народ расходится, обсуждая мое решение. Да, решение далось непросто. С одной стороны, Тихомир, конечно, натворил дел. Предательство — оно и есть предательство, как ни крути. И по законам этого времени, да и по совести, за такое полагалась смертная казнь. Люди жаждали крови, хотели мести. Им казалось, что смерть Тихомира принесет им облегчение, вернет справедливость.

Но я смотрел на Тихомира и видел перед собой не злодея, а сломленного старика. Он ведь и так уже был наказан, потеряв все — дом, семью, уважение, положение в обществе. Да и совесть, думаю, мучила его похлеще любого палача. Казнь ничего бы не изменила, не вернула бы погибших, не искупила бы вину Тихомира. Она лишь добавила бы еще больше злобы и жестокости в сердца людей.

А мне хотелось, чтобы Березовка жила по другим законам. Не по законам мести и кровопролития, а по законам справедливости. Как говорила Вежа, в смутные времена власть определяется силой. Но сила бывает разная. Можно держать людей в страхе, а можно заслужить их уважение и доверие. Я выбрал второй путь.

На суде, когда я увидел Тихомира, жалкого, раздавленного, я окончательно понял, что не могу его казнить. Нет, если бы он не раскаялся, был бы молод — отдал бы на растерзание. Но здесь другой случай. Да и не принесет это Березовке никакой пользы, только озлобит людей еще больше.

Поэтому я и предложил изгнать Тихомира. Пусть идет с миром, куда глаза глядят. Пусть живет со своим грехом, мучается совестью. Для него это будет похуже любой казни.

Радомир, хоть и был недоволен моим решением, но, кажется, меня понял. Он хоть и старой закалки мужик, но не дурак. Видит, что худой мир лучше доброй ссоры. Любомир тоже меня поддержал.

Но вот не все были согласны с моим решением. Нашлись и те, кто считал, что я проявил слабость, что надо было казнить Тихомира, чтобы другим неповадно было. И верховодил ими, как я понял, Радомир. Да-да, именно он. Он хоть и согласился со мной на людях, но за спиной, похоже, другое задумал.

Что ж, их можно понять. Люди напуганы, они хотят защиты, хотят, чтобы виновные были наказаны. Но я не могу идти у них на поводу. Я дал самое суровое наказание. А кто не понял — поймет позже. Наверное.

После всего пережитого людям нужна была разрядка. Особенно после суда. Суд был для них зрелищем. Нужно дать им и хлеба. Победу надо отпраздновать, поднять боевой дух, сплотить народ. И я решил устроить пир на весь мир, как говорится. Заодно и наемников позвал. Они-то на суде не были. Не их это дело. А пир — это они завсегда.