Русская красавица. Кабаре

– Слушай, а интересный парнишка, – толкает меня локтем Ринка. – Может, примем, того-этого, предложеньице…

– А еще у нас красный снег с неба иногда падает, – продолжает экскурс водитель. – Вот мартен продувку устроит…

– Скажите лучше, а почему там, где наш поезд стоит, все перекопано? Ремонтные работы, что ли? – вдруг интересуется Зинаида. Похоже, ей усики водилы тоже показались забавными, иначе она б ни за что не вступила в разговор с обслугой.

– Какие работы? – смеется водила, – Да у нас такие отродясь не проводятся! Нашим директорам заводов о таком думать некогда – они едва на должность становятся, как их стреляют тут же. А другие люди тут ничего не решают…А копают – горожане с металлоискателями. Повсюду. У нас же весь город на металле.

– Слушай, – Ринка снова за свое принимается. – Тебе вон та труба ничего не напоминает? А по-моему фаллический символ в чистом виде…

Ну, и все прочие разговоры тоже в таком духе. Я ее бескомплексности особенно не смущалась – мне-то какое дело. Просто расстраивалась, что другие темы временно не признаются, а больше общаться постоянно вроде не с кем.

А потом случай был совсем уж ни в какие ворота не вписывающийся. Может, я, конечно, старомодная, может, чего-то в жизни не понимаю, но…

Вернувшись с концерта, Ринка решила сделать эпиляцию.

– Сегодня руку поднимаю на сольном номере, демонстрирую залу подмышку-втородневку, а сама комплексую…То есть, ничего, конечно. Пусть знают, что перед ними живые люди, а не куклы пластилиновые, но все равно… Где ж крем мой подевался?

Намазалась Ринка, и на ногах, и на лобке… везде. Ноги расставила, все, что можно, наружу вывалила, сидит, ждет, пока крем подействует, газетки читает. Я носом в книжку уткнулась, на происходящее никак не реагирую. И тут в дверь стучат. О том, чтоб задвинуть защелку, Ринка, естественно, и не подумала. Более того, мило интересуется:

– Что надо?

Понятное дело, Дима такой ответ расценивает, как приглашение, и заходит в купе. Застывает на пороге. Ринка и не шевелится.

– Что естественно, – говорит, брови вверх вздымая, – То не безобразно. Это я, как убежденная нудистка, тебе говорю. Заходи…

– Марина, – Димка приходит в себя, оборачивается ко мне и сообщает, зачем пришел. – Помоги Шумахера подержать, пока я ему укол сделаю. Валентин опять бздит…

Дмитрий выходит, а Рина начинает истерически ржать.

– Ты видела?! Ты видела его глаза?! Я думала, он меня убьет за такое издевательство… И хочется, и колется – вот он, бедняга, страдает. Вот увидишь, ему мои красоты еще во сне явятся…

Провокация? Что вы, нет. Риночка, конечно, как из последующих разборок выяснилось, совсем не умышлено весь этот цирк устроила. Просто у нее такой имидж.

– Я – развратная женщина! – говорила она впоследствии, – И всем нам придется с этим смириться. Поверьте, сама я от этого страдаю не меньше вашего.

Не знаю, кто как, а я лично совсем не страдала. Просто разочаровывалась немного в наличии нормальных людей рядом. Подозревала Ринку в крайней стадии агрессивного феминизма и с подобными ее выбрыками предпочитала иметь как можно меньше общего. Правда, в тот раз ситуация действительно меня задела. Причем взбесило вовсе не Ринкина бесстыдство – к этому добру давно привыкла и отношусь с иронией, задела сама картина увиденного. Конечно же, меня тут же обвинили в неполноценности…

НПВ

Молча выхожу из купе. «Омерзительно, омерзительно, омерзительно!» – пульсирует в голове. Прикрываюсь мыслью, что это из-за Ринкиной вульгарности, допускаю даже, что от некой ревности – к чему демонстрировать свою беспринципность на мужике, которого я в жертвы выбрала. На самом деле, ощущение гадостности возникло от нечаянно брошенного в Ринкину промежность взгляда. Я не большой ценитель женских гениталий, и вряд ли могу служить в этой области авторитетом, но, по-моему, в этом смысле Ринку вряд ли можно назвать красавицей. Прилизанные кремом рыжие волоски, увесистые половые губы, ленивыми жирными гусеницами возлегающие по бокам от мясисто-розовых, морщинистых и сочащихся внутренностей… Фу-у-у! Все это вызвало у меня острый приступ отвращения. «Будь я мужиком, обязательно подалась бы в педики», – констатировала я тогда.

Эмоции от врезавшейся в сознание картинки сильнее самоконтроля.

– Ты чего это, Маринка, такую кислую мину скорчила? – чутко реагирует Рина, прикрывшись халатом и за мной в коридор выскочив.

– Демонстрирую агрессивные антигомосексуальные наклонности, – сообщаю. – Отныне высказывания о красоте женских гениталий навевают меня на рассуждения о всеобщей безвкусице.

– Да?! – оживляется Рина. – Это у тебя какой-то комплекс. На самом деле, себя надо любить. И меня надо любить… И вообще, все естественное – всегда красиво…

– Ой, девки, – хохочет Димка, все это время стоявший в дверях своего купе, – Ну что вы можете понимать в этой теме? И не пытайтесь даже спорить, все равно обе чушь нести будете. Восприятие красоты, оно же напрямую с функциональностью связано. Красивым нашим мозгам кажется то, чему они видят приятное применение…

– Враньё! – протестую я, собираясь напомнить о насыщенном звездами небе или ажурном ухе Шумахера. Но Димке уже не до меня. Он ударился в рассуждения. Он рассказывает очередную байку и ничего не слышит.

Как меняется все от времени. Раньше я кинулась бы спорить, останавливать, ругать, сейчас – переключаюсь на слушанье. С возрастом смиряешься с неизбежностью плохого и начинаешь видеть в нем хорошее. То, что люди рассуждают не ради истины, а из желания красиво поговорить, не бесит меня больше, а забавляет. Мудрость это или позорное угасание внутреннего жара?

– Так вот, – продолжает Дмитрий, – Небо кажется нам красивым из-за того, что оно наглядно иллюстрирует безграничие. Цветы – потому что они явно сложны в исполнении: природа проявила себя великой искусницей, и нам приятно быть добренькими и отдавать должное чужой работе. Что касается всяческих сексуальных прибамбасов, так тут все просто очевидно. Видя их, мы вспоминаем то удовольствие, которое они могут принести и… Кстати, – Димка мгновенно перевоплощается, отбрасывая серьезное выражение лица. Из философа он снова превращается в юмориста. «Вот артистичная морда, ну как тут не поплыть?» – иронизирую я над собственной влюбленностью. – Мы с Еремой недавно чуть с ума не сошли. В Краснограде еще, по-моему. Заходим в ДК, где концерт был, в туалет и – обалдеваем. Ладно, писсуары странной формы, с этим еще можно смириться, но вот то, что они с зеркалами! Вы такое видели когда-нибудь? Что ж это за народ такой, эти красноградцы, если им для того, чтоб помочиться, собственные яйца надо разглядывать? Шок шоком, а отлить охота. Переглядываемся, пожимаем плечами, беремся за ширинки. И тут Ерема начинает истерически хохотать: «Я понял, я понял!» – орет на полдворца. – «Это умывальники! Это детский туалет, Димка! Просто сантехника тут прогрессивная. Я потому вспомнил, что мне внук рассказывал. У них в детсаду тоже умывальники не с краном, а с кнопкой. Нажимаешь и вода фонтанчиком льется…» Так, а к чему я это? – Димка снова делается серьезным. – А, к тому, что мне лично мои яйца красивыми не показались. Болтаются, как у коня, фу… Так что, Марина, у нас с тобой общие комплексы. Я тоже половые органы своего пола не нахожу интересными… Хотя должно быть не так. Ведь мозг же знает, как их можно применить…

– Да ну вас! – не выдерживаю всего этого бреда. – Красота – вещь субъективная, но не узконаправленная. То есть, бывают вещи, красивые для какого-то конкретного применения, а бывают – просто красивые вещи. Без умысла.

– Ничего без умысла не бывает! – возражает Дмитрий, и тут же ищет пути примирения, переводя тему. – Пойдём, все же, уколем Шумахера-то…

Шумахера кололи под чутким Ринкиным надзором. Тоже, кстати, повод для моей настороженности – ни на секунду не давала нам с Дмитрием наедине остаться. Я злилась немного, но на Ринкину навязчивость, а не на вредность – злого умысла, конечно, не подозревала. Хотя могла бы. Поводов ведь было предостаточно. Взять, хотя бы, её изначальную к Дмитрию излишнюю открытость… В конце концов, мужик старше ее на пятнадцать лет, а она чуть ли не на колени к нему всю дорогу лезла: «Ах, Димка! Ох, Димка! Какой ты нынче бука, отчего не застегнешь мне пуговичку?» И все это с непрекращающимся хлопаньем ресницами и с одной лишь целью, чтобы препошлым образом подмигнуть мне за его спиной и шепнуть: «Как мы их всех, гадов, в бараний рог скрутить можем, а?» Димка, как мне кажется, никогда не был для нее личностью – всегда просто представителем тех, кого мы (бабы то есть) должны приручить, победить, обыграть и втоптать в грязь. «Димка, как ты находишь теперь мои ноги?» – самым невинным тоном поинтересовалась она после той истории с эпиляцией, и тут же с выражением полного всезнания, добавила, – «Впрочем, что тебе теперь ноги, да, Димка?»

Свое панибратское «Димка», она навесила на Дмитрия с самого их знакомства. Мысленно, благодаря Ринкиному тарахтению, я тоже так его именовала, но в глаза все еще звала Дмитрием, сохраняя дистанцию. Вотместку – не мне, а подружке моей неугомонной – Дмитрий изобрел странное имя Рина, и добился того, что Риной Маринку стали звать все. Несмотря на ее длительные обиды и возмущения.

НПВ

– Не надо меня так называть! Дурацкое прозвище… – просит Рина, вполне всерьез. – Димка, я Марина! Ты забыл? Я – Ма-ри-на!