Русская мечта

– При советской власти, – матерился Ленька, – мы империей управляли!

– Вот и доуправлялись, – настороженно принюхивался Павлик. – Где та империя?

– Возродим! Стряхнем паразитов с загорбка!

– Самогон? – принюхался Виталий.

– Водка, – удрученно покачал головой Павлик.

– Думаешь, кто-то завозит тайком?

– Уверен. Сам видишь, перешептывается народ. Раньше бегом бежали навстречу, шапки ломали, теперь хмурятся, выказывают независимость.

– Может, злятся из-за больницы? Ты обещал доставить лекарства.

– Ну не сразу же. Мало ли, что обещал. Продадим лес, доставим, – Павлик думал сейчас только о сделке с немцами. – А хорошо продадим – пристроим к больнице флигель. Заодно ликвидируем Запорожскую Сечь, – кивнул он в сторону мыса, на котором дымили костры бурлаков. – От запорожцев ненужная вольница. Зуб даю, – блеснул Павлик литым золотым зубом, – что это через бурлаков попадает в село водка. Можно, конечно, выбросить в продажу дешевое пойло, напрочь задавить тайного конкурента, но зачем нам в селе лишняя пьянь?

2

«Ну, все скупил у людей? – ядовито интересовался отец, когда Виталий приезжал в Томск. Смотрел на сына, как на безумца. – В университете от нищеты учебные площади начали сдавать в аренду!» Находил тысячи причин упрекнуть Виталия, а тот понять не мог – почему отец его упрекает, за что? Сами же хотели свободы. И понял только в девяносто восьмом, когда рухнул рубль и последние сбережения профессора Колотовкина превратились в бумагу. Медсестра, нерегулярно наведывавшаяся к Колотовкину-старшему, нашла профессора в кресле перед включенным телевизором. В руках газета.

Вопрос: Как вы прогнозируете экономическое будущее России?

Кох (глава госкомимущества): Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех людей, которые могут думать, но не умеют работать (в смысле – копать), которые только изобретать умеют. Далее – развал, превращение в десяток маленьких государств.

У Виталия холодок пробежал по спине.

Зря оставлял отца одного. Отец как раз не умел работать (в смысле – копать), но бежать никуда не собирался. Напротив, уговаривал своих аспирантов подумать над выбором. А глава госкомимущества забыл о старой профессуре. Ответы американскому корреспонденту, перепечатанные «Московским комсомольцем» должны были ударить Колотовкина-старшего прямо в сердце.

И ударили.

Вопрос: И как долго это будет длиться?

Кох: Я думаю, в течение 10–15 лет… Вы понимаете… В течение 70 лет, когда формировалось мировое хозяйство, Россия, вернее, Советский Союз находился как бы вовне, развивался отдельно, по каким-то своим законам. И мировое хозяйство сформировалось без Советского Союза. И оно самодостаточно, там есть достаточные ресурсы, все есть. И сейчас Россия появилась, а она никому не нужна. (Смеется). В мировом хозяйстве нет для нее места, не нужен ее алюминий, ее нефть. Россия только мешает, она цены обваливает со своим демпингом. Поэтому, я думаю, что участь печальна, безусловно.

Вопрос: Прогнозируете ли приход инвестиций в Россию, будет ли он в той мере, в какой его ожидают?

Кох: Нет, потому что Россия никому не нужна (смеется), не нужна Россия никому (смеется), как вы не поймете!

Вопрос: Но ведь Россия имеет гигантские экономические и людские ресурсы, и работать на российский рынок…

Кох: Какие гигантские ресурсы имеет Россия? Этот миф я хочу развенчать наконец. Нефть? Существенно теплее и дешевле ее добывать в Персидском заливе. Никель в Канаде добывают, алюминий – в Америке, уголь – в Австралии, лес – в Бразилии. Я не понимаю, чего такого особенного в России?

Вопрос: Но торговать с Россией, с огромной страной, где огромная потребность купить, купить, купить…

Кох: Для того, чтобы купить, надо иметь деньги. Русские ничего заработать не могут, поэтому они купить ничего не могут.

Вопрос: Словом, вы не видите никаких перспектив?

Кох: Я – нет. (Смеется). Ну, Примаков если видит, пускай работает (смеется).

Вопрос: Как, по-вашему, может повернуться экономическая политика российского правительства? Будет ли возврат к старым методам?

Кох: Какое это имеет значение? Как ни верти, все равно это обанкротившаяся страна.

Вопрос: И вы полагаете, что никакие методы хозяйствования Россию не спасут?

Кох: Я думаю, что бесполезно.

Вопрос: Могут ли реформы в обычном понимании этого слова быть приемлемы для России?

Кох: Если только Россия откажется от бесконечных разговоров об особой духовности русского народа и особой роли его, то тогда реформы могут появиться. Если же они будут замыкаться на национальном самолюбовании и искать какого-то особого подхода к себе, и думать, что булки растут на деревьях… Они так собой любуются, так до сих пор восхищаются своим балетом и своей классической литературой XIX века, что они уже не в состоянии ничего нового сделать.

Вопрос: Если исходить из вашего взгляда на будущее России, то весьма безрадостная картина создается…

Кох: Да, безрадостная. А почему она должна быть радостной? (Смеется).

Вопрос: Ну, просто хотелось, чтобы многострадальный народ…

Кох: Многострадальный народ страдает по собственной вине. Их никто не оккупировал, их никто не покорял, их никто не загонял в тюрьмы. Они сами на себя стучали, сами сажали в тюрьму и сами себя расстреливали. Поэтому этот народ по заслугам пожинает то, что он плодил.

Вопрос: Насколько Запад понимает, что хаос в России может быть угрозой всему миру?

Кох: Я, откровенно говоря, не понимаю, почему хаос в России может быть угрозой всему миру. Только лишь потому, что у нее есть атомное оружие?

Вопрос: Вот именно. А разве этого мало?

Кох: Я думаю, что для того чтобы отобрать у нас атомное оружие, достаточно парашютно-десантной дивизии. Однажды высадить и забрать все эти ракеты к чертовой матери. Наша армия не в состоянии оказать никакого сопротивления. Чеченская война показала это блестящим образом.

Бедный отец, думал Виталий на кладбище.

Или, может, прав Альфред Рейнгольдович? Может все в России разучились работать и ничего не стоят? Каждого можно купить, как считает Павлик Мельников, за небольшие деньги? Виталий явственно слышал саркастический смешок Коха, явственно видел выражение ужаса в глазах отца.

И правда.

Куда все провалилось?

3

Гулянка на Новом Арбате шла вовсю.

Кто-то орал, звенела посуда, бабы голосили.

Отдельной кучкой сбились возле кафе длинноволосые, закрывая газетами недописанные полотна. Поддатые скотники и бурлаки пытались дознаться, что изображено на таинственных полотнах, но длинноволосые хмуро прикладывались к бутылочкам и молчали. От Нового Арбата до беседки на берегу – всего ничего, но благушинская пьянь как бы не замечала Павлика и Виталия. Чувствовали свою вину. Отводили глаза. Еще пару лет постановили на общей сходке, что алкоголь в селе будет продаваться только через «Зимние витамины». Взамен каждый получил постоянную или временную работу. Мужики, наконец, стали узнавать друг друга. У буйного скотника Федора Вешкина проснулась страсть к знаниям. Изучал «Уголовный кодекс», пытался понять, почему за простую драку дали ему когда-то три года, а теперь за самые ужасные безобразия не привлекают ни к какой ответственности. Зашел как-то к бессрочному Всесоюзному старосте Калинину. В помещении сельского совета пахло пылью и мышиным пометом, стоял ржавый советский графин на пустом столе. «Чего не пойдешь к Павлику Мельникову?» – «Это к Золотым Яйцам-та? – возмутился Калинин. – Ты кому говоришь такое? Я потомственный коммунист!» – Тем не менее, жизнь как-то налаживалась, и вдруг несанкционированный завоз спиртного, нарушение всех договоренностей!.

Виталий и Павлик устроились в беседке.

Широкий плес мерцал под огромным утопическим солнцем.

Вертелись, уходя по течению, ленивые водовороты за железной кормой затопленной баржи. Простор реки таял в знойном сиянии, в ярких бликах, в зеркальных отблесках. Вода вгрызалось в высокий берег, подмывала обрывы. Зеленый горб мыса, известного как Запорожская Сечь, выдвигался в реку, казался островком. А за мысом прятался невидимый мелкий заливчик, забитый ряской и полузатопленными бревнами – самая ужасная опасность для быстроходных катеров. Один такой, мерно порыкивая, подрагивая, лениво сплевывая в реку тугие струйки отработанной воды, как раз толкнулся в борт дебаркадера. Выпуклые скулы, коротко срезанная наклонная мачта – праздничная вещь!

Спустились на берег трое.

Под синими козырьками твердые глянцевые лбы. Под солнцезащитными очками чужие наглые глаза. Гогоча, разбрасывая окурки, заглянули в беседку. На Виталия и Павлика ноль внимания. Двое коротко стрижены, третий – накачанный, здоровый, с конским хвостиком на затылке. Вроде как бугор у них. «Сара, дура, – бубнил, – прибежала к ребе. Вот, мутит, попугай сдвинулся у нее. День и ночь орет: трахаться, трахаться! Совсем к черту забодал, соседи перестали в гости ходить. Ребе успокаивает: забей муму, Сара, тащи дурака ко мне. Дескать, живут у него две самочки. Набожные, невинные. День и ночь колдуют молитвы». – Накачанный ловко шлепнулся на скамью, чуть не столкнув с нее Павлика. – «Ну, принесла дура попугая, сдернула платок с клетки. Попугай сразу в голос: трахаться, трахаться! А самочки, правда, набожные, невинные. Стремные глазки возводят к небу. Вот, мол, дошли до Бога наши молитвы».

– Нравится? – спросил бугор Павлика.

Не ожидая ответа, встал, тяжело потоптался по траве, как медведь. Об уверенном характере говорил шрам на щеке. И еще один – синеватый, на шее.

– Богатое село? – поинтересовался.

– Да так себе.

– А чего дятел стучит?

– А в селах всегда в лесу дятлы.

– Этот, похоже, служил на флоте?

– Да ну. Клюв у него, вот и стучит.

– Да нет, морзянка это, – знающе возразил бугор. И многообещающе сплюнул под ноги Павлику: – Три точки, три тире, три точки… Ну точно! Не дятел, чистый маркони!

– Года отстукивает, наверное.

– Ладно, что не срока. – Бугор испытующе глянул на Павлика. – В косяк ты попал, пацан. Так с нами не разговаривают.

– А что такого? – голос у Павлика дрогнул, но в душе он гордился. Это ведь он выдал известному томскому дрессировщику Володе Шкаликову пятьсот баксов. Неизвестно, сколько денег из общей суммы пошло на воспитание пойманного в лесу молодого дятла, но за три месяца Шкаликов (в прошлом – японский шпион и советский десантник) научил умную птицу отзываться морзянкой на появление у дебаркадера любых незнакомых плавсредств.