Русская миссия Антонио Поссевино

Истома оглянулся ещё раз и дал коню шпоры: "А ну, соглядатаи, если вы есть, догоните! Нет, не догоните, а если сами на конях — так хоть узнаю, кто вы такие". Шевригин намеренно уходил на окраину Рима — подальше от жилья Орацио и Джованни. Шёл быстрой рысью, на прямых и пустых улицах порой переходя в намёт. Иногда оглядывался — а ну, кто там, покажись!

Но никого не было. Преследователи, если и шли за ним от дворца, отстали по причине безлошадности. Покружив ещё по Риму, Истома окольными путями добрался до жилища Орацио и Джованни.

Истома привязал коня у дверей и остановился: смогут ли найти его по коню? Нет, совершенно точно. С улицы вход не виден, а обыскать все римские дворики — на это не ищейки нужны, а пара рот городской стражи, и то вряд ли.

Оба квартиранта уже были на месте. Джованни радостно обнял его — он всегда был более страстным, чем уравновешенный Орацио. Художник пожал Истоме руку и скромно уселся за стол.

— Друзья, привёз я вам вина с герцогского стола, — сказал Истома. — Его гости считают, что лучшего вина не бывает. Прошу, оцените его.

С этими словами он поставил все пять бутылок на стол. Джованни аж заурчал, словно кот при виде таза, наполненного кроличьей требухой, и, развернувшись, достал с полки три стакана.

— Ох, — огорчился Истома, вспомнив, что во время долгой поездки по городу совершенно забыл купить сыра, колбас и хлеба, — а об остальном-то я запамятовал.

— Ничего, — ответил Джованни, — Орацио у нас молодой, нога быстрая. А лавок в округе — сколько угодно.

Истома потянулся к кошелю с дукатами, но астролог остановил его:

— Не надо, брат. Мы и так много за твой счёт съели и выпили. Мне сегодня выплатили жалованье, поэтому оставь золото себе. Тебе оно в дороге пригодится. Ты ведь прощаться пришёл?

Джованни достал из поясного кошелька несколько серебряных монет и протянул их Орацио.

— У меня тоже деньги есть, — обиделся художник, — могу и сам заплатить.

— Молодец, — одобрил Джованни, — покупай и на мои, и на свои. Жизнь ведь нынешним вечером не кончается, всё съедим.

Они выпили по стакану, и Орацио отправился за продуктами.

— Как ты догадался, что я прощаться пришёл? — спросил Истома.

— Вино уж больно хорошее. Ни разу ты из герцогских подвалов ничего не приносил. Вот я и подумал.

Он ударил себя в грудь:

— И вот здесь что-то стукнуло. Так и понял.

— Барсучиха, — негромко произнёс Истома по-русски.

— Что? — не понял Джованни.

— Дом вспомнил, — ответил Истома.

— А-а-а, — протянул астролог, — слушай, Истома, давно хочу тебя спросить.

— О чём?

— Хороший ты человек. И чего бы тебе здесь, в Риме, не остаться?

Истома удивлённо посмотрел на него:

— С чего бы это?

— Сам же рассказывал, у вас там полгода — зима такая, что снегу по шею, а лето — как у нас зима.

— Ну, не совсем так, — смутился Истома, который, действительно, как-то раз спьяну приврал ради красного словца.

— Да что тебя там держит? Царь у вас — как лютый зверь. Ты же говорил, что многие, кто составляет славу державы, поплатились не за действительные, а за мнимые грехи. Ведь так?

Истома вспомнил Дмитрия Хворостинина и промолчал [108] .

108

Дмитрий Хворостинин — герой битвы при Молодях, позже не раз подвергался гонениям из-за местнических споров и даже заключался в тюрьму.

— Истома, да посмотри ты кругом! — горячо произнёс Джованни. — Ты и здесь карьеру сделаешь, и даже легче, чем дома. Теперь дом твой здесь будет. Всякий человек ищет, где лучше.

— А как же держава? Как родина?

— А что держава? — презрительно хмыкнул Джованни. — Державе от людей одного надо — чтобы больше делали и меньше требовали. Такова суть вещей, Истома, и изменить её не дано никому.

— Как же жить вне державы? Так и забудешь, какого ты роду-племени.

— Да множество людей так живёт. Я думаю, что государство и не нужно вовсе. Оно лишь тянет из людей все соки, мало что давая взамен. Думаю, когда-нибудь настанет время, когда никакого государства не будет, а все люди будут жить общиной, где все всем будут братьями. Ну и сёстрами, конечно.

— А как же законы? Без законов как жить? Как дикие звери?

— Почему как звери? Есть обычаи человеческие. Решишь уйти к другому народу — принимай его обычаи. По ним и живи.

— А чем обычаи от законов отличаются, Джованни?

— Да ты как будто не видишь ничего, брат! Обычаи людские направлены на всё доброе, а законы только и знают, как бы людям нагадить. По совести надо жить, брат.

Истома усмехнулся:

— А что такое жить по совести?

— Да как же ты не понимаешь? Добра надо желать людям и творить добро.

— А если для кого-то по совести — значит, отобрать у чужой общины и отдать своей?

— Это не по совести.

— Это ты так считаешь. А кто-то считает по-другому. Как ему объяснить, что ты думаешь правильнее, чем он?

Джованни задумался.

— Никак не объяснишь, — прервал его размышления Истома, — потому как у каждого человека свои представления о том, что является добром, а что — злом. И чтобы люди эти, которые думают по-разному, не передрались, и придумывают законы. А чтобы разнять людей, которые всё же начали драться, нужна стража. И суд, чтобы решить, кто из них прав. А если соседи посчитают, что они правы, а твоя община не права, — войско для защиты нужно. И всё это вместе — и есть государство, или держава, как в моём отечестве говорят. И как сделать иначе, чтобы по справедливости и никого не обидеть — неизвестно.

Дверь распахнулась, и на пороге появился весёлый Орацио, держащий в охапку сумку с едой. Увидев печальное лицо Джованни и расслышав последние слова Истомы, он сказал:

— Что, Джованни, опять про Уранополис проповедуешь?

— Что за Уранополис? — поинтересовался Истома.

— Город такой был. Давно, — ответил Джованни и замолчал.

— Так расскажи.

— Это сразу после Александра Македонского было, — ответил астролог, — знаешь такого?

— Конечно, — ответил Шевригин, хотя знал лишь о самом факте существования великого полководца. А узнать подробнее всё как-то недосуг было.

— Когда он умер после завоевания полумира, то его полководцы — их звали диадохи — разорвали его державу на части, и каждый стал править как царь.

— И ведь наверняка каждый из них считал, что он-то лучше сумеет распорядиться своим владением, — с едва заметной ехидцей прервал его Истома.

— Наверно, — мрачно ответил Джованни. — Тогда на севере Греции построили город, который назвали Уранополис, или Небесный город. Философ Алексарх, который был там правителем, сделал равными рабов и свободных и даже придумал особый язык для граждан Уранополиса. Он пригласил туда других философов, а также художников, скульпторов и учёных из разных народов. Он хотел создать самое справедливое государство.