Русская миссия Антонио Поссевино

Истома вздохнул:

— Думаю, не скоро.

— Почему? — строго посмотрел на него немец.

— Предприятие наше удалось. Не один возвращаюсь, посольство от папы с собой везу.

Поплер нахмурился:

— А этот купец миланский с тобой?

Истома кивнул:

— Да. Только послушай, пока посольство не подошло, они уже в полумиле отсюда. Купчина наш всё жаловался, что хочет искупить свою вину за скверное поведение, и собрался следовать с нами как толмач безо всякой платы. Только я так думаю, что он врёт.

— Конечно, врёт, — сказал Поплер.

— Если до Венеции он и нужен как толмач, но потом, когда начнутся земли, населённые людьми, говорящими по-немецки, — ну на кой он мне? Я ему сказал: до Венеции — езжай, а там поглядим. Вот если он начнёт и дальше с нами проситься, тогда — точно соглядатаем к нам приставлен.

Поплер посмотрел на него иронично:

— У тебя есть сомнения, что он приставлен как соглядатай?

— Почти нет.

— А у меня совсем нет. Это же купец, у них главное — прибыль, а как они прибыль добудут — им всё равно. Ну уж я ему…

— Стой, — испугался Истома, — купчину не трогай. Пока не трогай. Мы до Праги с посольством будем, а там наши пути разойдутся. Посольство пойдёт в Речь Посполитую, а мы в Любек. Через поляков нам путь заказан. Из Любека пойдём морем до Пернова [111] . А потом конным путём — к государю. В Москву или Старицу [112] — там поглядим. Как разойдёмся с посольством, тогда и решим, что с купчиной делать.

За окнами затопали копыта — подъехало посольство. В таверну вошёл начальник стражников, снимая на ходу помятый морион [113] с высоким гребнем:

111

Пернов — ныне Пярну в Эстонии.

112

Старица — старинный город на реке Старице. Ныне в Тверской области. Иван Грозный любил этот город, обнёс его крепостной стеной и на завершающей стадии Ливонской войны (1579–1581 гг.) часто жил в нём.

113

Морион (испанский шлем) — появившийся в начале XVI века боевой шлем с загнутыми полями и гребнем.

— Эй, хозяин, сколько человек можешь на постой взять?

— А сколько надо? — спросил хозяин таверны.

— Двадцать семь человек.

— Всех возьму, — поклонился трактирщик.

Истома с Поплером переглянулись: таверна была небольшой и столько народу она вместить явно не могла. Начальник стражи, очевидно, немало скитавшийся на своём веку, быстро оценил вместимость постоялого двора и нахмурился:

— А солдат моих ты в хлеву положишь, а?

Он сделал шаг к хозяину таверны, положив ладонь на рукоять шпаги: он явно собирался отхлестать жадного трактирщика шпагой плашмя, как это принято у военных и дворян. Но тот, также будучи опытным человеком, лишь отступил на шаг назад и примирительно сказал:

— Прости, господин, я погорячился. Но пятнадцать человек я размещу в наилучших условиях, тут уж не сомневайся! А уж кормёжка у меня — самому дожу понравилось бы, если б приехал.

— Хорошо, — согласился начальник стражи и поднял палец вверх, — пятнадцать человек!

— Только не едет он ко мне, — пожаловался трактирщик.

В таверну уже входили солдаты. Командир отсчитал пятнадцать человек и велел капралу следить, чтобы солдаты вели себя достойно и не обижали трактирщика и местных жителей.

Трактирщик отправился размещать новых постояльцев в верхних комнатах, а в таверну вошёл, придерживая полы рясы, Поссевино, за спиной которого был виден Паллавичино.

— Дорогой Томас, — сладко произнёс иезуит, обращаясь к Шевригину, — для тебя будут отведены более достойные покои. Забирай своего товарища, который, вижу, уже совершенно оправился от ран, и прошу следовать с нами.

— Стой, стой, — закричал сверху трактирщик, — тогда я ещё двоих могу взять.

Но Поссевино не обратил на него никакого внимания, жестом приглашая Истому на выход.

— Эй, купец, — жёстко произнёс Поплер, обращаясь к Паллавичино, — передай монаху, что нам здесь нравится. Не погнушаемся, поживём здесь.

Поссевино, выслушав перевод, не стал возражать. Он лишь кивнул в знак согласия и вышел. Между тем солдаты, разместившись в комнатах, спускались вниз, где трактирщик спешно накрывал на столы.

Истома отодвинул пустую миску. Поплер поднял бутылку: они выпили меньше половины.

— Пойдём в комнату, — сказал немец, — солдаты сейчас галдеть начнут, и не поговоришь.

Он повернулся к хозяину:

— Эй, ещё одну бутылку в комнату!

Трактирщик, накладывая в солдатские миски похлёбку, кивнул.

Они поднялись наверх и, дождавшись, когда хозяин принесёт вино, закрыли дверь. Поплер на правах хозяина комнаты разлил вино по стаканам.

— Рассказывай, брат, — произнёс он и поднял стакан…

Посольство простояло в венецианских владениях неделю. Дож передал Истоме утверждённое Советом десяти письмо для царя, а на словах… как Истома и ожидал, ничего дельного венецианцы Русскому царству предложить не могли. Впрочем, этого следовало ожидать: государства находились на значительном расстоянии друг от друга, торговые интересы морской республики нечасто совпадали с интересами сухопутной монархии. Да и к самой идее коалиций венецианцы после сражения при Лепанто относились настороженно. Тогда островитяне выставили больше всех кораблей, а результатами великой победы воспользоваться не сумели, на следующий же год потеряв остров Кипр. Совет десяти в первый момент заинтересовался предложением, которое привёз Истома, но позже, взвесив все обстоятельства, решили, что союз с московитами ничего не даст Венеции.

Поссевино эту неделю жил в самой Венеции, обсуждая что-то с дожем и Советом десяти.

— Договариваются, как нас ловчее облапошить, — ворчал Поплер, недавно узнавший от Истомы новое русское слово и не преминувший вставить его в разговор.

Паллавичино появлялся два раза, интересовался, не нуждается ли Истома в чём-либо, обещая передать всё Поссевино. Но, поскольку за постой и прокорм платило папское посольство, Истома отослал его, потребовав лишь сообщить за день-два, на какой день будет назначен выезд. Разговор проходил во дворе, и Паллавичино, заметив в окне глядящего на него Поплера, поспешил убраться. Немец пока интереса к купцу не выказывал и за нагайку не хватался, но… кто его знает?

Пока посольство стояло в венецианских владениях, весна полностью вступила в свои права: распустилось всё, что могло распускаться, подул тёплый, даже жаркий ветер, и зелень на грядках бодро топорщилась над землёй уже на три-четыре вершка.

Когда настал день отъезда, Истома, поднявшись на невысокий холм в трёх верстах от берега, оглянулся. Внизу лежал городок Кампальто с приютившей их таверной, местами виднелись пинии, растущие то поодиночке, то небольшими рощами, вдалеке протянулась голубая полоса Адриатического моря, а у самого горизонта угадывалась Венеция — этот удивительный город, равных которому нет нигде. И который он никогда больше не увидит.

Мимо него прокатила карета, пропылил копытами отряд стражников, среди которых затерялся Паллавичино. И лишь верный Поплер стоял рядом, глядя вниз, на маленькое здание таверны, возле которого едва виднелась стройная женская фигурка, машущая вслед уходящему отряду платком.

Отряд отошёл уже на добрые полторы сотни саженей, когда Истома с Поплером развернули коней и поскакали вслед. Далеко впереди их ждала Прага, до которой было добрых восемь сотен вёрст…

Путь из Венеции в Прагу Поссевино намеренно построил таким образом, чтобы заехать в австрийский Грац, где, как он знал, сейчас жил Иоганн Кобенцль. Лишь этот человек был ему доступен для личного разговора, ведь записки — это хорошо, они, конечно, переживут человека, их написавшего, но в личной беседе можно узнать нечто такое, чего имперский посол не захотел доверить бумаге. А возможно, он, Антонио Поссевино, сумеет разговорить австрийца, и тот будет с ним более откровенен, чем с читателями своих записок.