Русская миссия Антонио Поссевино

Понятно, что безбоязненно высказывать свои взгляды Давид не мог, рискуя попасть в немилость и лишиться всего, что имеет. Но, кажется, наступает время, когда его прямое участие делается не просто возможным, но и необходимым. Если он действительно имеет большое влияние на царя, то его голос может стать решающим при выборе Иваном Васильевичем дальнейшего пути его державы.

По прибытии в Равеннский монастырь брат Гийом сразу же вызвал к себе Ласло. Новиций не заставил себя ждать — вскоре в келье коадъютора скрипнула дверь и почтительный юношеский голос произнёс:

— Брат Гийом, ты звал меня?

— Да, Ласло. И у меня для тебя есть хорошая весть.

— Какая, брат Гийом?

Ласло не выказал ни заинтересованности, ни волнения. Он был абсолютно бесстрастен, как и подобает настоящему иезуиту. "Если он и в опасности будет столь же спокоен, то орден действительно получил очень ценного человека, — подумал коадъютор, — в дороге, несомненно, у меня будет возможность узнать, так ли это".

— Завтра мы с тобой отправляемся выполнять поручение ордена и Святого престола. Выезжаем рано утром. Выбери себе в конюшне лучшую лошадь. Можешь забрать с собой личные вещи. Думаю, в новициате тебе делать больше нечего. Твоё обучение закончено.

— Я готов выезжать прямо сейчас.

Губы брата Гийома тронула лёгкая улыбка:

— Похвально, новиций. Я в тебе не сомневался, но выезжаем завтра. Теперь можешь идти.

Ласло поклонился наставнику и повернулся, чтобы выйти из кельи.

— Надеюсь, мне и в дальнейшем не придётся в тебе сомневаться, — сказал ему в спину коадъютор.

Ласло снова повернулся к нему лицом, которое по-прежнему оставалось бесстрастным, но глаза радостно сияли:

— Можешь быть в этом уверен, брат Гийом.

Ещё раз поклонившись коадъютору, новиций вышел из кельи. А следующим утром, когда монахи читали лауды [110] , они выехали из монастыря.

Брат Гийом думал — как ему представить Ласло в Московии. Русского языка тот не знает, и это, несомненно, вызовет подозрение. Поразмыслив, он решил объявить его немым от рождения, а лучше — от перенесённой в детстве болезни. Ведь если человек от рождения немой, это обычно является следствием врождённой глухоты, а прикидываться глухим крайне сложно, если возможно вообще. Любой внезапный резкий звук, заставивший Ласло вздрогнуть, может выдать их, и тогда придётся знакомиться с тамошними мастерами пыточных дел. А так получается — он всё слышит, просто в младенчестве простыл, голова сильно болела, вот и не научился говорить. Правда, хорошо, если бы он понимал русский язык, хотя бы немного.

110

Лауды — вид утренней церковной службы у католиков. Читается на рассвете.

— Ласло, — обратился коадъютор к новицию, — в Русском царстве мы с тобой представимся как паломники к святым местам. Ты будешь моим внуком. Но тебе надо хотя бы немного понимать язык. Поэтому всю дорогу до Московии ты будешь упражняться в этом.

Лошади шли шагом, Равенна уже скрылась за горизонтом, а тёплое солнце, несколько дней назад прошедшее рубеж равноденствия, начинало припекать.

— Я готов, брат Гийом, — ответил Ласло, — да мне это и несложно будет. Там, где я жил, много русинских деревень, а их язык одного корня с московитским. Не буду хвастаться, но я довольно неплохо говорю по-русински.

— Отлично! — обрадовался брат Гийом. — Это сильно облегчает нам работу. Тебе надо только наловчиться в понимании беглой речи.

Всю дорогу до Праги брат Гийом учил Ласло понимать русскую речь. И уже к окончанию месячного пути в город императора Священной Римской империи, не имеющей к Риму никакого отношения, коадъютор объявил своему ученику, что теперь он вполне готов к визиту в Московию.

Отыскав в Градчанах таверну "Три пивные кружки", брат Гийом оплатил проживание на три недели вперёд, оговорив с хозяином, маленьким толстым немцем по имени Фридрих, чтобы тот никому не обещал их комнату по истечении назначенного срока. Скорее всего, съём придётся продлить, ведь передвижение посольства вряд ли будет столько же быстрым, как и двух не обременённых поклажей всадников…

Брат Гийом оказался прав: посольство двигалось неспешно, проходя в день не больше двенадцати — пятнадцати итальянских миль. В венецианских владениях была сделана первая большая остановка.

Едва на горизонте показался Кампальто, Истома пришпорил коня, оставив позади идущий шагом отряд охраны и неспешно катящуюся карету. Паллавичино, заметив, что его наниматель вырвался вперёд, поскакал было вслед, но тут же остановился. Понятно ведь, что Истома торопится узнать, насколько хорошо оправился от раны Поплер. А для купца встречу с немцем лучше отложить на потом, когда в городок войдёт всё посольство: может, тогда преданный им дважды спутник не станет вновь хлестать его своей страшной нагайкой.

Истома не оглядываясь скакал вперёд. Здесь, на севере Италии, хоть и было прохладнее, чем в Риме, но весна добралась и до этих мест. Листья на деревьях распустились, кое-где уже появились первые цветы, разворачивающие бутоны навстречу солнцу. Вот уже рядом таверна, во дворе женщина развешивает на верёвках между двумя кипарисами только что выстиранную одежду, где-то за углом хрюкают поросята, гогочут гуси, кудахчут куры. Один особо наглый петух, восседающий на перекладине, соединяющей столбы, на которые были навешаны створки ворот, завидев Истому, победоносно закричал, подпрыгнул и, бестолково хлопая крыльями, бросился на всадника сверху, пытаясь клюнуть его хоть куда-нибудь. Шевригин лишь отмахнулся от бестолковой птицы, сбил петуха наземь, и тот, прихрамывая и обиженно квохча, словно наседка, отправился к своим курам — жаловаться на превратности судьбы.

Истома оставил коня у коновязи и вбежал в таверну. Первым, кого он увидел, был хозяин заведения. Старик прищурился, вглядываясь в лицо Истомы, и, кланяясь, растянул рот в улыбке — узнал! Поплер сидел за столом посреди трактирного зала спиной к входу. Перед ним стояла бутылка вина и два бокала, а на коленях сидела смазливая девица чрезвычайно легкомысленного вида. Заметив глядящего на них Истому, она игриво подмигнула ему. Истома широко улыбнулся и произнёс по-русски:

— Да ты, брат, гляжу, совсем поправился.

Поплер обернулся, и губы его тоже разъехались в широчайшей улыбке:

— Истома!

Он поставил девицу на пол, легонько шлёпнул её по заду и, протянув монету, сказал по-немецки:

— Ступай, милая. Сегодня ты мне не нужна.

Девица, не выказав ни малейшего разочарования или негодования, тут же удалилась. Поплер встал из-за стола и подошёл к Истоме, распахивая руки для объятий. Стиснув друг друга, словно два молодых медведя, они некоторое время стояли посреди трактира, затем Поплер оглянулся, ища глазами хозяина. Но тот, улыбаясь в предвкушении дополнительной выручки, уже и сам тащил на стол бобы со свининой и вино.

— Как ты, брат? — спросил Истома после того, как они выпили первый бокал.

— Всё неплохо, — ответил немец, — лекарь мой оказался знающим, хотя и пьяница изрядный. Он ни разу не приходил ко мне совершенно трезвым, но снадобья давал добрые. Я уже через неделю после твоего отъезда начал вставать, а через две — вон.

Он покрутил головой, словно ища кого-то, и Истома понял, что через две недели его товарищ уже стал обращать внимание на девиц.

— А сейчас сижу скучаю, — пожаловался Поплер, — только и есть, что вино да девки. Тоска. Тебя уж заждался. Когда в путь? Завтра?