Русская поэзия Китая: Антология

ШАНХАЙСКОЕ

Б. Л. Суворину

На Французской Концессии есть пустыри, Где могилы китайцев буграми; Где трава, как в деревне, цветами пестрит; Где плакучие ивы ветвями В нежно-желтеньких почках качают весну… Где свистят настоящие птицы — Не из клеток… где я почему-то взгрустну На горячих кусках черепицы… Наш асфальтовый серый унылый пассаж С целым рядом домов трафаретных — Затенит на мгновенье далекий мираж. Проскользнувший в цветах незаметных: Золотой одуванчик увижу я вдруг… Вспомню пастбище в нашем именье! Молодых лошадей, коз и клеверный луг, Белый замок внизу в отдаленье… Но… пронесся зачем-то крикливый мотор! Задрожал и поник одуванчик На печальный китайский могильный бугор, Прошептав: «Извини, я — обманщик…» Я жалею цветы городских пустырей И забытые всеми могилы… А посаженных в клетки пичуг и зверей Я бы всех навсегда отпустила… И корейским цветам расскажу я потом Про смешной одуванчик шанхайский, Что могилу считает высоким хребтом, А пустырь — обиталищем райским! И про то, как, забывши свой грустный удел И раскрыв золотистые очи, В этом городе плоском мгновенно успел Одуванчик меня заморочить… 1929 Шанхай

СКАЛА-БУДДА

Здесь море, шиповник, песок раскаленный. Цветы голубые морского царя [42] , И я — человек, перед ним оголенный, Сливаюсь с песком. Я желтей янтаря. Второй человек — это Будда из камня. Природа швырнула его на скалу — С ним встреча сегодня случайно дана мне: Ему поклоняюсь, его я люблю. Теперь поняла я пристрастье к растеньям: Он травы велел мне в потоки кидать; Их жизнь берегу я с языческим рвеньем — За лишний цветок может он покарать! Спокойный и серый. Он к морю очами, А справа и слева огни маяков. Он их наблюдает густыми ночами, От скал отстраняя слепых моряков. Шиповник малиновый, белый ползучий И плющ — все по скалам стремится к нему… Твое ли ученье, приказ ли твой лучший Я в лунную ночь эту точно пойму? 1929 Лукоморье

42

Цветы морского царя — местное название береговых растений с голубыми листьями.

БУДДА И Я

Разбросаны в небе лохмотья Багровые в серых штрихах, А море в закатной дремоте Качается в берегах. На пляже песчаном и нежном Беседуем с Буддой одни, Следя, как меняют одежды Горячие летние дни. Он тихо спросил о желаньях — Он каменный, вечно немой. И с грустью, услышав молчанье, Задумался надо мной. Но я прочитала в ответе: Не думай о них никогда, Дано больше многих поэту — Все прочее суета! 1932 Лукоморье

ОСЕНЬ

Только слышать шумы буйных сосен. Только видеть взвихренное море! Это ты — прекраснейшая осень, Ты летишь ко мне, ветра пришпорив. Куришь смолы пряных ароматов И бросаешь огненные блики. Но воинственно блистают латы Сквозь просветы девичьей туники. В солнце — обжигающая нега. В ветре — всепронзающая стужа. Горизонт сверкает в блеске снега, Волны мечутся в обрывках кружев. А вокруг еще пылают клены, И синее неба генцианы, И томящие, как зов влюбленной, Звуки неба — птичьи караваны. 1938

«Звенящие волны чумизы…»

Звенящие волны чумизы И сжатый созревший ячмень. Под летним полуденным бризом Им шевелиться лень. Иду по полям бороздою, Иду, улыбаюсь и жду: Какою наделишь мздою? Какую пошлешь звезду?

ВЕЧНОСТЬ

Михаилу Щербакову

Луна, как нерпа золотая, Ныряет в облачных волнах, А моря гладь лежит, блистая, И плещется в дремотных снах. Хребет богатырем уснувшим Глядит на небо сквозь века. Кто знает больше о минувшем, Чем волны, скалы, берега? Песчинкой на песке у жизни Проходит бытие людей: Печали, радость, укоризны — Вот чем полны осколки дней… А вечность проплывает мимо, А вечность окружает нас — Она одна, одна не мнима, Непостижимая для глаз… Глядите в море, в звезды, в небо, Послушайте лучи луны: Там вечность совершает требу… Все остальное — только сны… Все остальное — преходяще. Есть мы иль нет, а жизнь течет. Роса горит в сосновой чаще, Земля свершает оборот… А Вечность — мудрая, простая, Лежит вокруг меня в песках. И, точно нерпа золотая, Луна ныряет в облаках. 1940 Лукоморье

НА ПЕРЕЛЕТЕ

Ландшафт Маньчжурии равнинный Уходит в даль бескрайную. Над ним царит гомон утиный — Беседа птичья тайная. Из затонувшей старой лодки Я наблюдаю озеро: Закатный пурпур сетью тонкой На камыши набросило. А перелетной птицы стаи Из неба, как из вороха. Летят, летят и где-то тают… И вкусно пахнет порохом… 1942

«Шелестит тальник. Журчит, звенит река…»

Шелестит тальник. Журчит, звенит река. Пухнут в синеве снежками облака. И жужжат-гудят печальные шмели. Пляшут бабочки над илом на мели. Растворяюсь в синем небе и воде. Я ли всюду? Или нет меня нигде? Или это ощущенье бытия? Может, нет меня и вовсе я — не я!.. Мне теперь бы только речкою бежать… Ни о чем не знать, не помнить, не страдать… Колыхаться в тальниковых берегах… И не думать о людских больных делах… Зеленеют томно-сонно тальники. Плещут рыбы по извилинам реки. И жужжат шмели, и жгутся овода… И бежит, бежит куда-то вдаль вода… 1943 Сахаджан

ЗЕМНОЙ ПОКОЙ

Стеклом зеленым движется река. Шуршит головками созревший гаолян. И сумерки, плывя издалека, Свежи и ароматны, как кальян. Затягиваясь ими глубоко, Я увожу с собой такие вечера. Дабы жилось когда-нибудь легко, Иметь нам нужно светлое вчера. Чем меньше на земле любимых душ, Тем мне пустыннее среди толпы людской. Лишь блики зелени, закатный руж И плеск воды дают земной покой. Земной покой — предел чего хочу, Раз я должна зачем-то жить да быть. Земной покой — пока не замолчу — Траву, закат и воду, чтобы плыть. 1943 Меергоу

ТЕ ГОДА

Несколько лет я ходила за плугом, Несколько лет я полола грядки. Время летело тогда без оглядки — Даже зима не давала досуга. Дров запасала по двадцать сажен, — Чудных трескучих березовых дров, Сечку рубя для быка и коров, Лучшие вещи нося на продажу… До восемнадцати километров Шла по морозу давать уроки… И все равно бормотала строки Всех подходящих к моменту поэтов. Или свои запишу на дощечке, (Часто гвоздем на кусочке коры…) Мысли мои расстилали ковры Или неслись, как бурлящие речки… Помню ночные свои бормотанья… Длинные годы без слухов, без вести… Жизнь в опустевшем, покинутом месте… Яркость весны и красу увяданья… Цену узнала и дружбе, и лести, И одинокой прекрасной свободы… И не забыть мне те страшные годы — Стали они для меня всех чудесней. 1947 Тигровый Хутор

«Спасибо, Господи, что юмор мне отпущен…»

Спасибо, Господи, что юмор мне отпущен, Что есть на свете розовые стекла. Что хоть гадаю на «кофейной гуще», Но вера в счастье все же не поблекла. Что ночью еду я с промокшими ногами На собственной арбе по хлипкой грязи. Но верю — ждут меня за дальними горами, И теплится огонь приветным глазом… Курю, пою тихонько, вспоминаю были — Под скрип колес и стон быка протяжный. Дай, Господи, чтоб чувства не остыли — Раз все событья мира здесь так маловажны… 1947 Тигровый Хутор

ВСТРЕЧА С МОИМ РОБИНЗОНОМ КРУЗО

Как пригоршни сверкающих червонцев, В сухой траве рассыпались цветы: Адонис-амурензис [43] — это солнце — Его осколки с синей высоты. Передо мною бурундук изящный По сваленной лесине пробежал, А на скале над хвойной дикой чащей Как изваяние застыл горал. Прозрачны реки, каменисты, быстры… В зеленый сумрак не проникнет зной. И тишину не нарушает выстрел. Лишь кедры хмуро шепчутся со мной. …………………………………………………. Брела одна, свободная, как ветер… И вдруг… в твое попала зимовьё… Так Океан Тайги расставил сети И принял нас во царствие свое. 1949 Сахаджан

43

Первые цветы на Дальнем Востоке.