Русская поэзия XIX века, том 1

‹1826›

МОСКВА

Город чудный, город древний, Ты вместил в свои концы И посады и деревни, И палаты и дворцы! Опоясан лентой пашен, Весь пестреешь ты в садах; Сколько храмов, сколько башен На семи твоих холмах!… Исполинскою рукою Ты, как хартия, развит И над малою рекою Стал велик и знаменит! На твоих церквах старинных Вырастают дерева; Глаз не схватит улиц длинных… Это матушка-Москва! Кто, силач, возьмет в охапку Холм Кремля-богатыря? Кто собьет златую шапку У Ивана-звонаря?… Кто Царь-колокол подымет? Кто Царь-пушку повернет? Шляпы кто, гордец, не снимет У святых в Кремле ворот?! Ты не гнула крепкой, выи В бедовой своей судьбе, Разве пасынки России Не поклонятся тебе!… Ты, как мученик, горела, Белокаменная! И река в тебе кипела Бурнопламенная! И под пеплом ты лежала Полоненною, И из пепла ты восстала Неизменною!… Процветай же славой вечной, Город храмов и палат! Град срединный, град сердечный, Коренной России град!

‹1840›

В ЗАЩИТУ ПОЭТА

Два я боролися во мне: Один рвался в мятеж тревоги, Другому сладко в тишине Сидеть в тиши дороги С самим собой, в себе самом. Несправедливо мыслят, нет! И порицают лиры сына За то, что будто гражданина Условий не снесет поэт… Пусть не по нем и мир наш внешний, Пусть, по мечтам, он и нездешний, А где-то всей душой гостит; Зато, вскипевши в час досужный, Он стих к стиху придвинет дружный, И брызнет рифмою жемчужной, И высоко заговорит!… И говор рифмы музыкальной Из края в край промчится дальный, Могучих рек по берегам От хижин мирных к городам, В дома вельмож… И под палаткой, В походном часто шалаше, Летучий стих, мелькнув украдкой, С своею музыкою сладкой Печалью ляжет на душе. И в дни борьбы, и сеч, и шума Отрадно-радужная дума Завьется у младых бойцов, По свежим лаврам их венцов. И легче станет с жизнью битва И труд страдальца под крестом, Когда холодная молитва Зажжется пламенным стихом! Не говори: «Поэт спокойным И праздным гостем здесь живет!» Он буквам мертвым и нестройным И жизнь, и мысль, и строй дает…

‹1846›

П. КАТЕНИН

ГРУСТЬ НА КОРАБЛЕ

Ветр нам противен, и якорь тяжелый Ко дну морскому корабль приковал. Грустно мне, грустно, тоскую день целый; Знать, невеселый денек мне настал. Скоро минуло отрадное время; Смерть все пресекла, наш незваный гость; Пала на сердце кручина, как бремя: Может ли буре противиться трость? С жизненной бурей борюсь я три года, Три года милых не видел в глаза. Рано с утра поднялась непогода: Смолкни хоть к полдню, лихая гроза! Что ж? может, счастливей буду, чем прежде, С матерью свидясь, обнявши друзей. Полно же, сердце, вернися к надежде; Чур, ретивое, себя не убей.

₁₈₁₄

ПЕВЕЦ

Из Гете

В стольном Киеве великом Князь Владимир пировал; Окружен блестящим ликом, В светлой гридне заседал.

Всех бояр своих премудрых, Всех красавиц лепокудрых, Сильных всех богатырей Звал он к трапезе своей. За дубовый стол сахарных Сорок яств принесены; Меду сладкого янтарных Сорок чаш опразднены - Всех живит веселье ново; Изронил златое слово Князь к гостям: «Пошлем гонца,- Грустен пир, где нет певца». Молвил князь; гонец поспешный Скоро в путь, скорей – назад, И певец на пир утешный, Вдохновенный с ним Услад. Вещий перст живые струны Всколебал; гремят перуны; Зверем рыщет он в леса, Вьется птицей в небеса. Бодры юноши внимали, Быстрый взор в певца вперя; Девы красные вздыхали, Робким оком долу зря. Князь, чудясь искусству дивну, Повелел златую гривну С цепью бисерной принесть – Песней сладких в мзду и честь. «Не дари меня ты златом, Цепью редкой не дари. Пусть в наряде сем богатом В брань текут богатыри; Им бояр укрась почтенных, Власти бременем стягченных, Воин – меч, а судия - Щит державы твоея. Я пою, как птица в поле, Оживленная весной; Я пою: чего мне боле? Песнь от сердца – дар драгой. Если ж хочешь, князь, награду По желанью дать Усладу,- Пусть почтит меня княжна Кубком светлого вина». Налит кубок! «Будьте здравы, Гости честные, всегда; Обо мне во дни забавы Вспомяните иногда. Дом ваш полон всем, и сами Вы любимы небесами: Благодарны ж будьте им, Сколько гость ваш вам самим».

₁₈₁₄

УБИЙЦА

В селе Зажитном двор широкий, Тесовая изба, Светлица и терём высокий, Беленая труба. Ни в чем не скуден дом богатый! Ни в хлебе, ни в вине, Ни в мягкой рухляди камчатой, Ни в золотой казне. Хозяин, староста округа, Родился сиротой, Без рода, племени и друга, С одною нищетой. И с нею век бы жил детина, Но сжалился мужик: Взял в дом и как родного сына Взрастил его старик. Большая чрез село дорога; Он постоялый двор Держал, и с помощию бога Нажив его был скор. Но как от злых людей спастися? Убогим быть – беда; Богатым – пуще берегися И горшего вреда. Купцы приехали к ночлегу Однажды ввечеру И рано в путь впрягли телегу Назавтра поутру. Недолго спорили о плате, И со двора долой; А сам хозяин на полате Удавлен той порой. Тревога в доме; с понятыми Настигли и нашли: Они с пожитками своими Хозяйские свезли. Нет слова молвить в оправданье, И уголовный суд В Сибирь сослал их в наказанье, В работу медных руд. А старика меж тем с моленьем Предав навек земле, Приемыш получил с именьем Чин старосты в селе. Но что чины, что деньги, слава, Когда болит душа? Тогда ни почесть, ни забава, Ни жизнь не хороша. Так из последней бьется силы Почти он десять лет; Ни дети, ни жена не милы, Постыл весь белый свет. Один в лесу день целый бродит, От встречного бежит, Глаз напролет всю ночь не сводит И все в окно глядит. Особенно когда день жаркий Потухнет в ясну ночь И светит в небе месяц яркий,- Он ни на миг не прочь. Все спят; но он один садится К косящету окну. То засмеется, то смутится И смотрит на луну. Жена приметила повадки, И страшен муж ей стал, И не поймет она загадки И просит, чтоб сказал. «Хозяин! что не спишь ты ночи? Иль ночь тебе долга? И что на месяц пялишь очи, Как будто на врага?» «Молчи, жена, не бабье дело Все мужни тайны знать: Скажи тебе – считай уж смело, Не стерпишь не сболтать». «Ах, нет! вот бог тебе свидетель, Не молвлю ни словца; Лишь всё скажи, мой благодетель, С начала до конца». «Будь так – скажу во что б ни стало. Ты помнишь старика; Хоть на купцов сомненье пало, Я с рук сбыл дурака». «Как ты!» – «Да так: то было летом, Вот помню, как теперь. Незадолго перед рассветом; Стояла настежь дверь. Вошел я в избу, на полате Спал старый крепким сном; Надел уж петлю, да некстати Тронул его узлом. Проснулся, черт, и видит: худо! Нет в доме ни души. «Убить меня тебе не чудо, Пожалуй, задуши. Но помни слово: не обидит Без казни ввек злодей; Есть там свидетель, он увидит, Когда здесь нет людей». Сказал – и указал в окошко. Со всех я дернул сил, Сам испугавшися немножко, Что кем он мне грозил,- Взглянул, а месяц тут проклятый И смотрит на меня. И не устанет; а десятый Уж год с того ведь дня. Да полно, что! гляди, плешивый! Не побоюсь тебя; Ты, видно, сроду молчаливый: Так знай же про себя». Тут староста на месяц снова С усмешкою взглянул; Потом, не говоря ни слова, Улегся и заснул. Не спит жена: ей страх и совесть Покоя не дают. Судьям доносит страшну повесть, И за убийцей шлют. В речах он сбился от боязни, Его опутал бог, И, не стерпевши тяжкой казни, Под нею он издох. Казнь божья вслед злодею рыщет; Обманет пусть людей, Но виноватого бог сыщет - Вот песни склад моей.

₁₈₁₅

* * *

Отечество наше страдает Под игом твоим, о злодей! Коль нас деспотизм угнетает, То свергнем мы трон и царей. Свобода! Свобода! Ты царствуй над нами! Ах! лучше смерть, чем жить рабами,- Вот клятва каждого из нас…

‹1816-1820(?)›

А. С. ПУШКИНУ. ПРИ ПОСЫЛКЕ «СТАРОЙ БЫЛИ»

Вот старая, мой милый, быль, А может быть, и небылица; Сквозь мрак веков и хартий пыль Как распознать? Дела и лица - Все так темно, пестро, что сам, Сам наш историограф почтенный, Прославленный, пре награжденный, Едва ль не сбился там и сям. Но верно, что с большим стараньем, Старинным убежден преданьем, Один ученый наш искал Подарков, что певцам в награду Владимир щедрый раздавал; И, вообрази его досаду, Ведь не нашел. Конь, верно, пал; О славных латах слух пропал: Французы ль, как пришли к Царьграду (Они ведь шли в Ерусалим За гроб Христов, святым походом, Да сбились, и случилось им Царьград разграбить мимоходом), Французы ли, скажу опять, Изволили в числе трофеев Их у наследников отнять Да, по обычаю злодеев, В парижский свой музеум взять; Иль время, лет трудившись двести, Подъело ржавчиной булат, Но только не дошло к нам вести Об участи несчастных лат. Лишь кубок, говорят, остался Один в живых из всех наград; Из рук он в руки попадался, И даже часто невпопад, Гулял, бродил по белу свету; Но к настоящему поэту Пришел, однако, на житье. Ты с ним, счастливец, поживаешь, В него ты через край вливаешь Свое волшебное питье, В котором Вакха лоз огнистых Румяный, сочный, вкусный плод Растворен свежестию чистых, Живительных Кастальских вод. Когда, за скуку в утешенье, Неугомонною судьбой Дано мне будет позволенье, Мой друг, увидеться с тобой,- Из кубка, сделай одолженье, Меня питьем своим напой; Но не облей неосторожно: Он, я слыхал, заворожен, И смело пить тому лишь можно, Кто сыном Фебовым рожден. Невинным опытом сначала Узнай – правдив ли этот слух: Младых романтиков хоть двух Проси отведать из бокала; И если, капли не пролив, Напьются милые свободно, Тогда и слух, конечно, лжив, И можно пить кому угодно; Но если, боже сохрани, Замочат пазуху они,- Тогда и я желанье кину, В урок поставлю их беду И вслед Ринальду-паладину Благоразумием пойду: Надеждой ослеплен пустою, Опасным не прельщусь питьем И, в дело не входя с судьбою, Останусь лучше при своем; Налив, тебе подам я чашу, Ты выпьешь, духом закипишь И тихую беседу нашу Бейронским пеньем огласишь.

₁₈₂₈

СОНЕТ

Кто принял в грудь свою язвительные стрелы Неблагодарности, измены, клеветы, Но не утратил сам врожденной чистоты И образы богов сквозь пламя вынес целы; Кто, терновым путем идя в труде, как пчелы Сбирает воск и мед, где встретятся цветы,- Тому лишь шаг – и он достигнул высоты, Где добродетели положены пределы. Как лебедь восстает белее из воды, Как чище золото выходит из горнила, Так честная душа из опыта беды: Гоненьем и борьбой в ней только крепнет сила; Чем гуще мрак кругом, тем ярче блеск звезды, И чем прискорбней жизнь, тем радостней могила.

₁₈₃₅

К. РЫЛЕЕВ

К ВРЕМЕНЩИКУ

Подражание Персиевой сатире «Я Рубеллию»

Надменный временщик, и подлый и коварный, Монарха хитрый льстец, и друг неблагодарный, Неистовый тиран родной страны своей, Взнесенный в важный сан пронырствами злодей! Ты на меня взирать с презрением дерзаешь И в грозном взоре мне свой ярый гнев являешь! Твоим вниманием не дорожу, подлец; Из уст твоих хула – достойных хвал венец! Смеюсь мне сделанным тобой уничиженьем! Могу ль унизиться твоим пренебреженьем, Коль сам с презрением я на тебя гляжу И горд, что чувств твоих в себе не нахожу? Что сей кимвальный звук твоей мгновенной славы? Что власть ужасная и сан твой величавый? Ах! лучше скрыть себя в безвестности простой, Чем, с низкими страстьми и подлою душой, Себя, для строгого своих сограждан взора, На суд их выставлять, как будто для позора! Когда во мне, когда нет доблестей прямых, Что пользы в сане мне и в почестях моих? Не сан, не род – одни достоинства почтенны; Сеян! и самые цари без них – презренны; И в Цицероне мной не консул – сам он чтим За то, что им спасен от Катилины Рим… О муж, достойный муж! почто не можешь, снова Родившись, сограждан спасти от рока злого? Тиран, вострепещи! родиться может он, Иль Кассий, или Брут, иль враг царей Катон! О, как на лире я потщусь того прославить, Отечество мое кто от тебя избавит! Под лицемерием ты мыслишь, может быть, От взора общего причины зла укрыть… Не зная о своем ужасном положенье, Ты заблуждаешься в несчастном ослепленье. Как ни притворствуешь и как ты ни хитришь, Но свойства злобные души не утаишь. Твои дела тебя изобличат народу; Познает он – что ты стеснил его свободу, Налогом тягостным довел до нищеты, Селения лишил их прежней красоты… Тогда вострепещи, о временщик надменный! Народ тиранствами ужасен-разъяренный! Но если злобный рок, злодея полюбя, От справедливой мзды и сохранит тебя, Все трепещи, тиран! За зло и вероломство Тебе свой приговор произнесет потомство!

‹1820›

НА СМЕРТЬ БЕЙРОНА

О чем средь ужасов войны Тоска и траур погребальный? Куда бегут на зов печальный Священной Греции сыны? Давно от слез и крови взмокла Эллада средь святой борьбы; Какою ж вновь бедой судьбы Грозят отчизне Фемистокла? Чему на шатком троне рад Тиран роскошного Востока, За что благодарить пророка Спешат в Стамбуле стар и млад? Зрю: в Миссолонге гроб средь храма Пред алтарем святым стоит, Весь катафалк огнем блестит В прозрачном дыме фимиама. Рыдая, вкруг его кипит Толпа шумящего народа; Как будто в гробе том свобода Воскресшей Греции лежит, Как будто цепи вековые Готовы вновь тягчить ее, Как будто идут на нее Султан и грозная Россия… Царица гордая морей! Гордись не силою гигантской, Но прочной славою гражданской И доблестью своих детей. Парящий ум, светило века, Твой сын, твой друг и твой поэт, Увянул Бейрон в цвете лет В святой борьбе за вольность грека. Из океана своего Текут лета с чудесной силой: Нет ничего уже, что было, Что есть, не будет ничего. Грядой возлягут на твердыни Почить усталые века, Их беспощадная рука Преобратит поля в пустыни. Исчезнут порты в тьме времен, Падут и запустеют грады, Погибнут страшные армады, Возникнет новый Карфаген… Но сердца подвиг благородный Пребудет для души младой В могиле Бейрона святой Всегда звездою путеводной. Британец дряхлый поздних лет Придет, могильный холм укажет И гордым внукам гордо скажет: «Здесь спит возвышенный поэт! Он жил для Англии и мира, Был, к удивленью века, он Умом Сократ, душой Катон И победителем Шекспира. Он все под солнцем разгадал; К гоненьям рока равнодушен, Он гению лишь был послушен, Властей других не признавал. С коварным смехом обнажила Судьба пред ним людей сердца, Но пылкая душа певца Презрительных не разлюбила. Когда он кончил юный век В стране, от родины далекой,- Убитый грустию жестокой, О нем сказал Европе грек; «Друзья свободы и Эллады Везде в слезах в укор судьбы; Одни тираны и рабы Его внезапной смерти рады».

‹1824›

* * *

Я ль буду в роковое время Позорить Гражданина сан И подражать тебе, изнеженное племя Переродившихся славян? Нет, не способен я в объятьях сладострастья, В постыдной праздности влачить свой век младой И изнывать кипящею душой Под тяжким игом самовластья. Пусть юноши, своей не разгадав судьбы, Постигнуть не хотят предназначенье века И не готовятся для будущей борьбы За угнетенную свободу человека. Пусть с хладною душой бросают хладный взор На бедствия своей отчизны И не читают в них грядущий свой позор И справедливые потомков укоризны. Они раскаются, когда народ, восстав, Застанет их в объятьях праздной неги И, в бурном мятеже ища свободных прав, В них не найдет ни Брута, ни Риеги.