Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава
Шрифт:
227
Цит. по: Соловьев С.М. Сочинения. С. 318. Примеч. 379.
Разумеется, я не берусь утверждать, что личность Ольги целиком подходила под этот социально-психологический тип. Но еще меньше я уверен в том, что у историка имеются достаточные основания, чтобы пересадить «матерь всех князей русских» из седла за прялку. Во всяком случае,
228
Хотя наделение славянских «праматерей» незаурядным умом — вполне трафаретная черта их идеального портрета. Так, средневековый чешский историк Косьма Пражский пишет о легендарной Любуше, что она была «лучшая между женщинами, предусмотрительная в совете... в решении государственных дел ни с кем не сравнимая...». Между прочим ей приписывается основание городов Любушина и Праги — «города славою до звезд превозносящегося», подобно тому как Ольга слывет в русских преданиях основательницей Пскова.
В свете сказанного становится понятным, почему именно Ольга унаследовала киевский стол. Ее возвышение было своего рода закономерностью, так как явилось следствием естественного хода вещей. Гибель Игоря превратила Ольгу в ту единственную политическую фигуру, вокруг которой только и могли сплотиться члены великокняжеского рода. Авторитет ее не возник вдруг; благодаря своему знатному происхождению, волевому характеру и проницательному уму она еще при жизни мужа пользовалась чрезвычайным уважением: Игорь, говорит Иоакимовская летопись, «Ольгу, мудрости ее ради, паче иных [жен] чтяше». Положение «старшей» жены и предводительницы собственной многочисленной дружины позволило Ольге выступить организатором карательного похода русов в крымскую Готию. Успешное его завершение окружило Ольгу ореолом удачи, которая была необходимым элементом княжеской харизмы. Обычай закрепил за ней старшинство в роду; победа над готами укрепила веру в ее сакральное могущество. Вместе с родовой властью к «мудрой» княгине перешла слава угодного богам вождя-жреца, отправителя культа (на исполнение Ольгой жреческих функций указывает сцена с убийством «древлян» на могиле Игоря и совершение жертвоприношений под стенами Искороетеня). Так Ольга сосредоточила в своих руках исключительные права верховной власти, духовной и светской. Каким образом она распорядилась этими правами, будет ясно из дальнейшего.
Глава 4
УСТРОЕНИЕ ЗЕМЛИ
«Уставы и уроки»
Предание гласит, что, разорив Искоростень, Ольга совершила объезд «Деревьской земли» «с сыном своим и дружиною, уставляюще уставы и уроки; и суть становища ее и ловища». Это известие, вероятно завершавшее эпическое сказание о мести, летописец дополнил своим собственным сообщением о том, что годом позже «иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани; ловища ея суть по всей земле; знаменья [владельческие знаки] и места и погосты, и сани ее стоят в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе. И изрядивши возвратися к сыну своему Киеву...».
Подобная география Ольгиных разъездов безусловно не имеет ничего общего с действительностью, будучи всецело плодом «народного краеведения» — источника, как правило, всеведущего, но крайне ненадежного. Внезапный перенос места действия в Новгород — после семи десятков лет полного забвения этого города, его истории и даже самого его имени (только «словене» дважды всплывают в сообщениях о походах Олега и Игоря на греков) — выглядит очевидной вставкой позднего происхождения, тем более что не названы какие-то особые причины, по которым Ольге необходимо было посетить «словенский» Север сразу же после объезда «Деревьской земли». Вообще, согласно летописной концепции происхождения Русской земли, «уставлением» погостов и даней по Мете и Луге надлежало бы заняться Рюрику и Олегу, и в высшей степени странно, что наводить элементарный административный порядок в Новгородско-Псковских землях приходится Ольге. Непонятно также, почему погосты, оброки и дани нужно «уставлять» только по Мете и Луге, игнорируя другие окраины Русской земли [229] .
229
И.Я. Фроянов попытался спасти историческую достоверность этого летописного фрагмента при помощи сообщений аль-Гарнати и аль-Марвази о меновой торговле у югры. Будучи «народом диким, обитающим в чащах, не имеющим сношений с людьми, боящимся зла от них», это финноугорское племя выработало своеобразные правила торговли: чужеземные купцы оставляли свои товары под священным деревом и уходили; спустя некоторое время они возвращались и находили рядом вещи, принесенные югрой для обмена. Если купцов устраивала ценность предлагаемых вещей, они забирали их. По мысли Фроянова, погосты поначалу имели сакральное, а не хозяйственное значение — это были специально отведенные места для встреч местных финноугорских племен с чужеземцами. Ольга якобы превратила их в места сбора дани, куда приезжали сборщики и приносило дань местное население. Таким образом, опираясь на существовавшие традиции финноугорских племен, она обозначила сакрально защищенные места сбора дани, что соответствовало прежде всего интересам местного населения, чувствовавшего потребность в сакральной защите при встречах с чужаками (см.: Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. С. 427). Это остроумное построение, однако, внутренне противоречиво. Во времена Нестора под погостами, скорее всего, уже понимали не места сбора дани, а волостные центры (в язык средневековых черемис слово погост («пагиах») вошло именно в значении «волость»). Затем, сомнительно, чтобы финноугорское население искало и находило «сакральную защиту» на погостах — учреждениях исконно славянских. К тому же в окрестностях Меты и Луги жили другие угрофинские народности — весь (вепсы) и водь (см.: Пименов В.В. Вепсы: Очерки этнической истории и генезиса культуры. М.; Л., 1969. С. 18—52), которые, возможно, не были такими ксенофобами, как югра. Во всяком случае, ни древнерусские, ни скандинавские средневековые источники не отмечают у финноугорских племен Восточной Прибалтики и Северо-Западной Руси обычаев, подобных вышеописанным.
Сведения о посещении Ольгой «словенского» Севера киевский летописец, скорее всего, почерпнул из новгородско-псковских преданий XI—XII вв. Между тем
последние не содержат и зерна исторической правды, что хорошо видно на примере сообщений новгородских летописей об убийстве Игоря «вне града Коростеня близь Старыя Русы». Как уже говорилось, формированию подобных географических представлений способствовало отождествление новгородской Деревской пятины с «Деревьской землей», благодаря чему северорусские земли и оказались единственно упомянутыми окраинами, которые удостоились Ольгиного присутствия [230] .230
Кроме того, есть все основания считать, что фраза «устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани» является плодом некоего недоразумения, возникшего в процессе переписки и редактирования Повести временных лет. В Новгородской I летописи младшего извода гидроним «Луза» совсем отсутствует, а в Архангелогородской летописи вместо «по Мьсте» стоит: «помоста и погоста», и, например, Эверс отдавал предпочтение именно этому варианту, полагая «в высочайшей степени невероятным, чтобы великая княгиня предприняла означенные учреждения по Луге, так далеко на севере» (цит. по: Соловьев СМ. Сочинения. С. 301. Примеч. 212). А.Л. Никитин указывает на другую возможность искажения текста: «Скорее всего, отождествить «Дерева» с Деревской пятиной «краеведу» помогло выражение „по мьсте", то есть „совершив месть", что было воспринято в качестве указания на гидроним „Мету", подвигнув на создание всего фрагмента», а «уже сложившаяся к началу XII в. легенда о происхождении Ольги из Плескова северного, а не Дунайского, позволила домыслить остальное» (Никитин А.Л. Основания русской истории. С. 39, 213).
Излишнее доверие к известию Повести временных лет о погостах и прочем приводило к тому, что историки стали усматривать здесь указание на широкие административно-государственные реформы, почти что революционные преобразования, будто бы проведенные Ольгой после подавления «древлянского» мятежа [231] . Но суть данного фрагмента Повести состоит отнюдь не в перечислении Ольгиных «реформ». Подлинный его смысл отлично уловил Н.М. Карамзин: «Историки наши несправедливо думали, что Ольга распорядила в государстве звериную, птичью и рыбную ловлю: здесь говорится о местах, где княгиня забавлялась ловлею, местах известных и в Несторово время под именем Ольгиных» [232] .
231
Из множества примеров выбираю один: «...страна была разделена на несколько районов, каждый из которых находился под властью наместника князя или местного органа по сбору налогов. Такой местный орган стал известен как погост. Иными словами, дань, собираемая с автономных племен, была заменена одинаковыми налогами, выплачиваемыми всем населением. В ходе реализации этой реформы большинство местных князей лишились своей власти, а автономия племен была сильно урезана. Это привело к централизации финансовой администрации...» и т. д. (Вернадский Г.В. Киевская Русь. С. 48).
232
Цит. по: Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. С. 396.
Объезд княгиней «Деревьской земли», которым заканчивается сказание о мести, побудил летописца представить читателям своеобразную краеведческую справку о достопамятных местах, связанных с именем Ольги. Таких реликвий или именных «Ольгиных» достопримечательностей в средневековой Руси и в самом деле имелось в избытке. Помимо сведений на этот счет Повести временных лет известно, что Ольгино имя носила одна из днепровских переправ: «по Днепру перевоз ея и до ныне словеть». Источники XV в. сообщают об Ольгиной горе близ Пскова. В XVII в. Ольгин камень — внушительных размеров валун — лежал на берегу Волги, в версте от устья Мологи. Другой камень с «Ольгиным следом» — выбитым углублением в виде человеческой ступни — находился на легендарной родине святой княгини — у деревни Выбуты под Псковом [233] . В XIX в. жители Овручского уезда (в бывшей Древлянской земле) показывали любопытствующим туристам и этнографам целый комплекс местных достопримечательностей: «Ольгину долину», «Ольгину гору», «Ольгин колодец» и т. д.
233
См.: Карамзин Н.М. История государства Российского. 5-е изд. СПб. 1842. Кн. I. Т. 1. Примеч. 377. Стб. 104—105.
Таким образом, первоочередные государственные мероприятия Ольги были направлены на «уставление» уроков и оброков (известие об учреждении погостов можно не принимать во внимание, поскольку оно относится к мифическому путешествию княгини по Новгородской земле). Под этими терминами вообще понимались различные подати, имеющие точное количественное выражение или измерение, в том числе и нормированная дань. В более поздних памятниках встречаются выражения: «дани по уроку», «а дань имати по оброку». Следовательно, в распоряжениях Ольги не было никаких революционных новшеств. Напротив, «киевская княгиня вводила не столько новые порядки, сколько возвращалась к старым, традиционным, демонстрируя приверженность старине, освященной временем. И главной ее мерой в этом направлении было восстановление (а в некоторых, быть может, случаях и новое подтверждение) фиксированной дани, чему непосредственной причиной явилось восстание древлян, потрясшее Киев и едва не лишившее его прежнего положения и власти в восточнославянском мире» [234] .
234
Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян. С. 432.
Нет ничего невероятного в том, что распоряжения эти (отказ от намерения когда-либо в будущем «примыслити большую дань») могли касаться не только крымских готов, но и других данников Киева. Усилия Ольги не пропали даром. Имеется косвенное известие, что ей удалось погасить страсти, вызванные необдуманными действиями Игоря. Византийская «Записка греческого топарха» сообщает о времени, предшествовавшем княжению Владимира, что успехи «варваров» (русов), их «бесстрастность и справедливость» снискали к ним тогда всеобщее уважение, и «города и народы добровольно присоединялись к ним». Пошатнувшееся было политическое основание Русской земли вновь упрочилось.
Княжеские села
О других государственных распоряжениях вдовствующей княгини судить нелегко за неимением конкретных данных: Ольга-правительница интересовала древнерусских книжников несравненно меньше Ольги-христианки. Однако нельзя обойти вниманием тот факт, что древнерусская летописная традиция связывает с Ольгиным именем организацию княжеских сел: «есть село ее Ольжичи и доселе» [235] .
235
В Никоновской летописи появляется еще и некое Ольгино село в «Будутиной веси», которое, кажется, есть не что иное, как Выбутская весь — легендарная родина Ольги в Псковской земле.