Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава
Шрифт:
Несколько косвенных признаков как будто бы указывают на то, что «среди прочего Ольга вынашивала, возможно, и планы русско-византийского династического союза» [291] . В 957 г. Святослав, которому исполнилось 15—16 лет, как раз вступил в брачный возраст. В Константинополе он был представлен не только собственным послом, но также и своими «людьми», что может свидетельствовать о делегировании им каких-то экстраординарных поручений и полномочий, не входивших в компетенцию посла. Сама Ольга во время приемов пользовалась привилегиями «опоясанной патрикии», как если бы была свекровью одной из византийских принцесс [292] . В те времена лучшим и даже едва ли не единственным способом «раз навсегда выйти из черного тела „варваров" и стать династическими аристократами» [293] была женитьба на византийской принцессе, ибо в мире раннего Средневековья — мире невесть откуда взявшихся герцогов и королей с сомнительными генеалогиями — одни только византийские василевсы могли считаться подлинными наследниками римского величия и аристократического благородства [294] . Стремясь приобрести царский венец и добиться от Византии признания ее суверенных прав, Ольга вполне могла и, более того, с необходимостью должна была прийти к мысли о желательности династического брака ее сына с одной из трех дочерей Константина (подходящей по возрасту невестой была, например, принцесса Феодора — почти ровесница Святослава). Но если такие замыслы и подогревали Ольгино честолюбие, то они заранее были обречены на неудачу, поскольку именно эти «неразумные и нелепые домогательства» иноземцев вызывали у Константина особенно сильное раздражение. Своему сыну Роману II он советует в будущем «отклонять и эту их просьбу, говоря такие слова: „Об этом деле также страшное заклятие и нерушимый приказ великого и святого Константина начертаны на священном престоле вселенской церкви христиан святой Софии: никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением, особенно же с иноверным и некрещеным, разве что с одними франками. Ибо для них одних сделал исключение сей великий муж святой Константин,
291
Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 302.
292
См.: Ариньон Ж.-П. Международные отношения Киевской Руси в середине X в. и крещение княгини Ольги // Византийский временник. Т. 41. М.( 1980. С. 120.
293
Карташев А.В. История Русской Церкви. С. 123.
294
В 968 г., на переговорах с послом Оттона I епископом Кремонским Лиутпрандом, ломбардцем по происхождению, василевс Никифор Фока бросил прямо ему в лицо презрительные слова: «Вы не римляне, а лангобарды!»
295
В действительности Константин Великий родился в Наиссе (современный Ниш, Югославия). Подлинная причина сделанного для франков исключения заключалась в военной мощи империи Каролингов, с которой Византии волей-неволей приходилось считаться. Сестра самого Константина Багрянородного была замужем за Людовиком Слепым.
296
См.: Ариньон Ж.-П. Международные отношения Киевской Руси в середине X в. и крещение княгини Ольги. С. 120.
Итак, по совокупности косвенных свидетельств почти не приходится сомневаться в том, что во время беседы с Ольгой 9 сентября Константин Багрянородный увидел перед собой крупного политика, предложившего к обсуждению всесторонне продуманную программу коренного пересмотра русско-византийских отношений. Посредством личного крещения Ольга попыталась заставить Византию признать ключевую роль Русской земли в Северном Причерноморье и превратить киевского князя в главного союзника империи в этом регионе — союзника не только политического, но и, так сказать, цивилизационного. Но Константин, кажется, не был готов к этому. В книге «Об управлении империей» чувствуется его глубокое недоверие к «росам». Константин очень неприязненно и настороженно отзывается о них и явно предпочитает сближению с «внешней Росией» укрепление союза с печенегами. Все его политические советы сыну сводятся к тому, как нейтрализовать «росов», а не каким образом на них опереться. Весьма вероятно, что подобные настроения императора были следствием походов Игоря на Византию. По всей видимости, в отношениях с Русью Константин не хотел выходить за политические рамки договора 944 г.
У русско-византийских переговоров 957 г. был еще и экономический аспект, который, впрочем, почти полностью скрыт от нас. Должно быть, Ольга пыталась выговорить какие-то новые торговые преимущества для русских купцов. Возможно, она добивалась отмены ограничения на вывоз из Византии шелковых тканей. Запретительная торговая система византийского правительства была непостижима «для варвара, который жил в условиях рудиментарной экономической организации» [297] . Более того, в его глазах система эта выглядела прямым оскорблением, дискриминацией. Лиутпранд, у которого при отъезде из Константинополя таможенники отняли приобретенные им пять пурпурных плащей, разразился по адресу византийцев следующей гневной тирадой: «Эти дряблые, изнеженные люди, с широкими рукавами, с тиарами и тюрбанами на головах, лгуны, скопцы, бездельники, ходят одетые в пурпур, а герои, люди полные энергии, познавшие войну, проникнутые верой и милосердием, покорные Богу, преисполненные добродетели, — нет!» Едва ли торговые «люди земли Русской» смотрели на дело иначе. Однако никаких уступок им сделано не было.
297
Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. С. 133.
Исход переговоров
После крещения 14 сентября Ольга пробыла в Константинополе еще целых 34 дня. Вряд ли княгиня все это время просто «болталась с своим караваном на водах Босфора и Золотого Рога», терпеливо дожидаясь ответа на свои предложения, как пишет А.В. Карташев [298] . Надо полагать, между нею и византийским двором шли активные консультации с целью достичь окончательной договоренности. Сообщение Повести временных лет дает основание думать, что необычная продолжительность переговоров была спровоцирована не только бескомпромиссной позицией Константина, но и неуступчивостью Ольги, у которой тоже имелись свои козыри — «вой в помощь», крайне необходимые Византии для военных операций против арабов [299] . Кроме того, попусту томить «архонтиссу Росии» ожиданием было слишком накладно для императорской казны, — ведь все эти пять недель русское посольство находилось на полном правительственном содержании.
298
Карташев А.В. История Русской Церкви. С. 123.
299
В 956 г. воинственный эмир г. Алеппо Сайф-ад-Даула, заклятый враг греков, наголову разбил византийскую армию под командованием Иоанна Цимисхия. Грекам удалось отчасти выправить положение, захватив крепость Арандасу, где они взяли в плен двоюродного брата алеппского эмира Абу аль-Ашаира Ибн Хамдана. В 957 г. воюющие стороны вступили в переговоры по поводу перемирия и обмена пленными. Однако византийцы повели себя коварно, инспирировав покушение на жизнь Сайфа-ад-Даула. Эта попытка покончить с опасным врагом закончилась неудачей, и военные действия возобновились (см.: Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 238—239).
В конце концов переговоры, по-видимому, зашли в тупик, и терпение василевса лопнуло. 18 октября Ольге просто дали прощальный обед. Еще раз говорить со строптивой «архонтиссой» Константин не пожелал. Свое раздражение «неуместными домогательствами и наглыми притязаниями» он выразил резким уменьшением суммы денежных даров: Ольге — в 2,5 раза, ее людям — на 30—40%, купцам — наполовину. Список приглашенных лиц из Ольгиной свиты подвергся сокращению, люди горе-жениха Святослава также не были позваны на пиршество [300] . Вероятно, уже на следующий день Ольга уехала [301] . «Переклюкать» Константина не получилось.
300
А.В. Назаренко (как и ряд других историков) объясняет их отсутствие на приеме 18 октября тем, что они «были оскорблены (отказом в сватовстве. — С. Ц.) и покинули столицу империи уже после первого приема» (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 302). Однако знание реалий киевско-царьградского маршрута не позволяет предположить, что русы возвращались в Киев мелкими группками, отдельно от торгового каравана.
301
Медлить с отъездом не следовало: путь из Константинополя в Киев занимал около шести недель, а ледостав на Нижнем Днепре, как правило, бывает в конце декабря (см.: Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. С. 357). Между тем С.А. Высоцкий, исследовав фрески лестничной башни киевского Софийского собора с изображением новогодних празднеств («брумалий», отмененных Романом I и вновь введенных при Константине Багрянородном), связал эти сюжеты с пребыванием Ольги в Константинополе, что послужило поводом для предположений о зимовке русского посольства в византийской столице (см.: Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 297—298). Однако в этом вопросе преимущество имеет все же договор 944 г., запрещающий русам оставаться на зиму в Царьграде: «да не имеют власти зимовати у святаго Мамы [подворье русских купцов у церкви Св. Маманта]».
Договор 944 г., однако, оставался в силе, и в следующем, 958 г., после неоднократных стычек с отрядами Сайф-ад-Даула, Константин, по сообщению арабских источников, «начал мирные переговоры с соседними народами... Он заключил мир с властителями болгар, русов, турок [венгров], франков и просил у них помощи» [302] . Но его послы, если верить Повести временных лет, были встречены в Киеве более чем прохладно. В ответ на их просьбу поскорее прислать обещанные «челядь, воск и скору и вой в помощь» Ольга будто бы высокомерно возразила, что василевс безусловно получит все это, если соблаговолит постоять у нее в Почайне, как она стояла у него «в Суду». Подлинные слова княгини, вероятно, звучали более дипломатично, но факт остается фактом: послы Константина вернулись назад ни с чем [303] . Забыть обиду Ольга не захотела. К тому же в голове у нее зрел замысел нового церковно-политического альянса. В лице Ольги древнерусская политическая мысль постигла ту важную истину, что в конце концов на Царьграде свет клином не сошелся.
302
Оболенский Д. К вопросу о путешествии княгини Ольги в Константинополь в 957 г. С. 40.
303
В 955 г. Никифор Фока использовал русов при
осаде арабской крепости Ходасы — и это последнее упоминание вспомогательных отрядов русов на византийской службе в правление Константина VII. Следующее сообщение хроник о русских наемниках в византийском войске относится к 960 г.Глава 6
МЕЖДУ КОНСТАНТИНОПОЛЕМ И РИМОМ
Сообщение «Продолжения хроники Регинона Прюмского»
После статьи под 6463/955 г. о крещении Ольги Повесть временных лет кладет восемь «пустых» лет, как будто принятие княгиней христианства не имело никаких последствий для Русской земли — ни внутренних, ни внешних. Заполнить эту хронологическую лакуну отчасти помогает «Продолжение хроники Регинона Прюмского» (летопись Прюмского монастыря, располагавшегося в окрестностях города Трира в Верхней Лотарингии), где вперемежку с политическими событиями этого времени изложена следующая история:
«В лето от Воплощения Господня 959-е... Послы Елены, королевы ругов, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе [304] , явившись к королю [Отгону I, который вернулся во Франкфурт из похода против ободритов в октябре этого года], притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников».
Императорская печать Оттона I
Под 960 г. (Продолжатель Регинона ведет отсчет нового года с Рождества, то есть по современному календарю это еще конец декабря 959 г.): «Король отпраздновал Рождество Господне во Франкфурте, где Либуций из обители св. Альбана [в Майнце] посвящается в епископы народу ругов достопочтенным архиепископом [гамбургско-бременским] Адальдагом».
304
«Продолжение Регинона» было написано после 973 г. (см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 268), поэтому упоминание в связи с крещением Ольги имени Романа II, как обоснованно полагает А.В. Назаренко, следует считать «банальным lapsus memoriae», ошибкой памяти хрониста (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 284—287).
Под 961 г.: «Король отпраздновал Рождество Господне в Регенсбурге... Либуций, отправлению которого в прошлом году помешали какие-то задержки, умер 15 февраля сего года. На должности его сменил, по совету и ходатайству архиепископа [майнцского] Вильгельма Адальберт из обители святого Максимина [в Трире], который, хотя и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, должен был отправиться на чужбину. С почестями назначив его [епископом] для народа ругов, благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался».
Под 962 г.: «...В этом же году Адальберт, назначенный епископом к ругам, вернулся, не сумев преуспеть ни в чем из того, ради чего он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий. На обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся» [305] .
Церковно-политические цели миссии Адальберта
История миссии Адальберта хорошо вписывается в обозначенную выше канву церковно-политической деятельности Ольги. Великая княгиня, разумеется, не могла удовольствоваться одним своим личным крещением — по сути единственным реальным результатом ее цареградской эпопеи. Не получив от Константина того, чего она желала, — церковной автокефалии для Русской земли и самостоятельного иерарха для Русской Церкви, — Ольга с необходимостью должна была обратиться за тем и другим к более сговорчивому государю, в чьей власти было удовлетворить ее требования.
305
Сообщение Продолжателя Регинона никогда не пользовалось у российских ученых безусловным доверием. Некоторые дореволюционные наши историки отнеслись к нему с большим подозрением прежде всего по той причине, что усмотрели здесь чуть ли не зародыш того направления католической историографии, которое поставило себе целью, по выражению Е.Е. Голубинского, «восхитить нас у греков» (Голубинский Е.Е. История Русской церкви. Изд. 2-е. Т. I. М., 1901 (репринт: М., 1997). С. 81—83). Что касается собственно научных аргументов, то критический огонь велся сразу с нескольких сторон. СМ. Соловьев посчитал Ольгиных послов самозванцами: «Послы обманули, как после оказалось: ясно, что они принадлежали к числу таких варягов, которые по нескольку раз принимали крещение для того только, чтобы получать дары; на этот раз, чтоб получить хороший прием и дары от ревностного к распространению веры Отгона, они объявили себя послами Елены русской и просили епископа и священников для русского народа» (Соловьев С.М. Сочинения. С. 302. Примеч. 217). Случаи притворного обращения в христианство язычников, соблазненных возможностью получить богатые подарки, действительно нередки в средневековой истории. Но так поступали главным образом сами «варварские» вожди, а не их послы. Кроме того, выдать себя за посланцев русской княгини было не так-то просто, ибо, как мы знаем, с 944 г. киевский князь снабжал своих посланцев верительной грамотой. Были попытки объяснить посольство Ольги к Отгону целями, ничего общего с религией не имевшими (см.: Голубинский Е.Е. История Русской церкви. С. 81—83; Макарий, митрополит. История христианства в России. С. 254—260), или целью «может быть, отчасти политической, отчасти религиозной» (Иловайский Д.И. История России. С. 43); Б.Я. Рамм приписал миссионерскую инициативу самому Отгону (см.: Рамм Б.Я. Папство и Русь в X—XV веках. С. 33). Но двигаться в этом направлении — значит искажать точные и ясные строки «Продолжения хроники Регинона», к тому же находящие подтверждение в других немецких источниках, например в Хильдесхаймских анналах, где сказано: «...они [послы Елены] уверяли, что хотят отказаться от языческих обычаев и принять христианскую веру».
Пожалуй, самое оригинальное и сильное возражение против достоверности известия Продолжателя Регинона было выдвинуто Н.М. Карамзиным, который вообще отказался включить его в состав источников по древнерусской истории на том основании, что просьба прислать епископа и священников будто бы исходила от ругов, жителей острова Рюген, не далее как в 956 г. оказавших Отгону I военную поддержку (см.: Карамзин Н.М. История государства Российского. Стб. 110. Примеч. 395). Мнение знаменитого историографа было странным образом проигнорировано, и это дало повод А.Л. Никитину напомнить, что историки не вправе априорно отождествлять «Елену, королеву ругов» с Ольгой, так как «до сих пор никем не доказано, что „руги" Регинона Прюмского тождественны „русинам", а тем более — росам/русам...» (Никитин A.Л. Основания русской истории. С. 217). И это действительно так.
Сообщение Продолжателя Регинона лишено сколько-нибудь ясных географических ориентиров, по которым можно было бы установить местонахождение страны «ругов». Для того чтобы прочертить примерный маршрут Адальберта, А.В. Назаренко привлек краткое известие Жития святого Войтеха (начало XI в.), где сказано, что Адальберт по пути на Русь (согласно Продолжателю Регинона, отправной точкой немецкой миссии был Регенсбург) крестил Войтеха в городе Либице. «Либице, стольный город чешского князя Славника, отца Войтеха, находился несколько восточнее Праги, — уточняет Назаренко. — Значит, Адальберт двигался по... торговому пути Регенсбург—Прага—Краков—Киев» (Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 308). Но на самом деле ситуация сложнее. Обозначенный отрезок пути Адальберта (Регенсбург—Либице) выводит нас всего лишь на распутье, а не указывает на конечную цель его поездки. Дело в том, что Либице и Прага находятся в бассейне верховьев Эльбы, и если оставаться при мнении, что целью Адальберта был все-таки Рюген, то выбранный им маршрут — из Регенсбурга до Праги (с заездом в Либице) и далее вниз по Эльбе к Балтийскому морю — выглядит наиболее удачным из всех возможных, в чем нетрудно удостовериться, взглянув на карту. Между тем сухопутный путь, которым Назаренко отправляет Адальберта в Русскую землю, имеет по крайней мере тот недостаток, что он очень и очень нескор, и остается только гадать, почему Адальберт предпочел воспользоваться именно им, хотя Регенсбург стоит на берегу Дуная и у «епископа Руси» была возможность добраться до Киева более быстрым водным путем, присоединившись где-нибудь на черноморском побережье к торговому каравану русов.
Не лучше обстоит дело и с именем «королевы ругов», которое соотносится не только с Ольгой /Еленой. А. В. Карташев привел любопытное известие, что современницей Ольги была некая Росвита-Елена фон Россов (Hroswitha Helena von Rossow), одна из династических родственниц Отгона I, постригшаяся в монахини. Побывав в Константинополе и выучившись там греческому языку, она затем, как раз в те годы, когда Оттон назначил епископа к «ругам», миссионерствовала на острове Рюген (см.: Карташев А.В. История Русской Церкви. С. 126—127). Отметим, что биография этой Елены почти полностью совпадает с сообщением Продолжателя Регинона: она была в Константинополе и жила среди «ругов».
Кстати, не есть ли Росвита-Елена та самая монахиня Росвита (ум. в 984 г.) из Хандерсхеймской обители (в Брауншвейге, близ Гоцлара), небезызвестная в истории средневековой литературы Запада, от которой осталось несколько сочинений: поэмы духовного содержания (в том числе Vicedominus Theophilus — кажется, наиболее ранняя литературная обработка сюжета о Фаусте и Мефистофеле), первый образчик средневековой драмы в форме религиозной мистерии и два исторических труда — «Поэма о начале и основателях монастыря Хандерсхеймского» и «Панегирик Оттону Великому»? (см.: История средних веков / Сост. М.М. Стасюлевич. СПб.; М., 1999. С. 642—643).
В итоге у нас остается всего три косвенных довода в пользу тождества «Елены, королевы ругов» с Ольгой: 1) королевский титул, плохо вяжущийся с миссионерской деятельностью Елены фон Россов и ее монашеским чином и, наоборот, довольно обычный в средневековой литературе Запада для обозначения древнерусского титула «великий князь»; 2) авторство Жития святого Войтеха — это сочинение принадлежит перу Бруно Кверфуртского, немецкого миссионера, который году в 1008 сам побывал в Киеве, и потому в его устах «Русь», куда направился Адальберт из Аибице, скорее всего, означает Русскую землю; 3) сюжет об «испытании вер» в Повести временных лет (под 986 г.), где князю Владимиру приписан такой ответ немецким миссионерам: «идите опять [вспять, назад], яко отцы наши сего не прияли суть», что может быть истолковано как намек на неудачную поездку к Ольге епископа Адальберта. Скептикам все же следует помнить, что, как ни трудно связать сообщение Продолжателя Регинона с Ольгой, доказать противное еще труднее. Поэтому мы вправе использовать этот немецкий источник для реконструкции событий древнерусской истории конца 50-х — начала 60-х гг. X в., хотя и должны сделать оговорку о неизбежной шаткости любых исторических построений, возведенных на его основе.
Таким государем в то время был Отгон I. Талантливый военачальник и дальновидный политик, он еще при жизни удостоился от поэтов и историков прозвища Великий. Взойдя в 936 г. на саксонский трон при помощи могущественных герцогов этой страны, молодой король уже через три года усмирил всех непокорных вассалов и благодаря неизменному успеху своего оружия скоро превратился в вершителя судеб Западной и Центральной Европы. В 944 г. он подчинил себе Лотарингию и Бургундию, в 945 г. закрепился в Баварии, на соборе в Ингельхейме (948 г.) выступил третейским судьей в споре за трон Франции между представителями династий Робертинов и Каролингов, в 950 г. поставил в ленную зависимость чешского князя Болеслава, в 951 г. увенчал себя короной Италии и, наконец, в славный для него 955 г. одержал победы сразу над двумя наиболее страшными противниками саксов — венграми и полабскими славянами, разбив первых на реке Лехе, вторых на берегах Регнице.