Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава
Шрифт:
Но вот известие о разрушении языческих капищ заслуживает доверия. Исторический опыт показывает, что христианизация верховной власти в «варварских» обществах неизменно сопровождалась попытками насильственного ниспровержения прежних верований и, как следствие, нарушением гражданского и религиозного мира в стране. Здесь свидетельство Иакова Мниха перекликается с сообщением Степенной книги, где, кроме того, имеется целый ряд новых подробностей: «[Ольга] обходящи грады и веси по всей Русстей земли, всем людям благочестие проповедая и учаше их вере Христове... дани и оброки легки уставляющи и кумиры сокрушающе и на кумирниских местах кресты Христовы поставляющи».
Не все в этом известии поддается проверке. «Русскую землю», в которой звучала христианская проповедь Ольги, несомненно, следует ограничить географически пределами Среднего Поднепровья. Упоминание об «уставлении» легких даней и оброков вроде бы можно понимать в том смысле, что Ольга делала фискальные послабления тем общинам, которые отказывались от язычества, если только мы не имеем дело с простым копированием «урочно-оброчных» мероприятий княгини после подавления восстания «древлян». И лишь храмоздательство Ольги подтверждается другими источниками. В Иоакимовской летописи говорится, что Ольга «церковь святыя Софея древянну устрой,
314
952 г. указан явно ошибочно. Может быть, правильно 962 г.? Впрочем, в современном церковном календаре освящение храма Святой Софии Киевской отмечено 960 г. (См.: Православный календарь на 2004 год. М.: Русскiй Хронографъ, 2003. С. 111).
Деревянный храм во имя святой Софии в Киеве (на территории одноименного монастыря) простоял до 1017 г., как это засвидетельствовано показанием Титмара Мерзебургского. Описывая встречу князем Святополком Владимировичем (Окаянным) польского короля Болеслава I Храброго 14 августа 1018 г., немецкий хронист отметил, что киевский архиепископ «с мощами святых и прочими различными украшениями с почетом встретил прибывших в соборе святой Софии, который по несчастной случайности сгорел в прошлом году». Никоновская летопись в связи с Ольгой упоминает еще церковь Святой Богородицы, но это известие темно и недостоверно.
День освящения Софийской церкви (11 мая) был выбран Ольгой конечно же не случайно. В нем как в зеркале отразился внутренний смысл деяний обращенной княгини. 11 мая Церковь чтит память равноапостольных Кирилла и Мефодия, и освящение храма в Киеве, по-видимому, должно было символизировать завершение их трудов по созданию независимой славянской Церкви. Кроме того, именно в этот день в 330 г. Константин I Великий посвятил свою новую столицу — Константинополь — Богоматери, «что было отмечено в греческом месяцеслове как праздник обновления Царьграда» [315] . Таким образом, освящением храма Святой Софии 11 мая Ольга еще и показывала всему свету, что предназначает своему стольному городу роль нового Царьграда, третьего Иерусалима (вторым считался Константинополь, чей Софийский собор был возведен во образ ветхозаветного Соломонова храма). Апокрифическая «Иерусалимская беседа» (XII в., в составе «Голубиной книги») предсказывает такое развитие событий устами самого библейского царя Давида: «Будет на Руси град Иерусалим начальный [главный], и в том граде будет соборная и апостольская церковь Софии Премудрости Божия о семидесяти верхах, сиречь Святая Святых». Сооружение Ольгой храма Святой Софии превращало Киев в «мати городом русьским», сиречь Новый Иерусалим, ибо древнерусский христианин не испытывал сомнений в том, что на вопрос: «А который город городам мати?» — имелся лишь один правильный ответ: «Русалим город городам мати» («Голубиная книга») [316] .
315
Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.). М, 1999. С. 363.
316
Там же. С. 361.
Словом, даже в отрывочных данных древнерусских памятников о деятельности Ольги в начале 960-х гг. просматривается обширный замысел крещения Русской земли [317] , который, однако же, нашел свое воплощение в исторической действительности только четверть века спустя. Княгине суждено было остаться в памяти потомков «предтекущия хрестияньстеи земли», «денницей пред солнцем» и «зарей пред светом». Она могла ниспровергать бездушных идолов, но, когда на ее пути встал человек, она должна была отступить. Коса нашла на камень. И это был совсем не тот камень, на котором Иисус собирался воздвигнуть свою Церковь (Мф., 16: 18).
317
По археологическим наблюдениям, в 960-х гг. древнерусское христианство приобретает местные особенности погребального культа. Значительно расширяется география христианских находок (Киев, Шестовицы, Гнездово). Любопытно, что большинство христианских символов этого времени извлечено из женских погребений (см. Мусин А.Е. Меч и крест: новое религиозное сознание Древней Руси по данным археологии. С. 146). Может быть, пример княгини Ольги особенно сильно воздействовал на женскую половину населения Русской земли?
Конфликт Ольги со Святославом
Отношения Ольги с сыном, видимо, и прежде были далеки от идиллии. Взрослея, Святослав должен был все более отчетливо понимать, что надежды сесть на киевский престол при жизни властной матери у него нет никакой. До поры до времени противостояние матери и сына не выливалось в форму публичных скандалов. Но скоро дошло и до открытой размолвки.
По сообщению Повести временных лет, Святослав сошелся с «милостьницей» [318] Малушей, дочерью некоего Малко Любчанина [319] (Ипатьевский список, под 970 г.). Никоновской летописи известно, что добром это не кончилось: Ольга прогневалась на Малушу и отослала ее, уже беременную тем, кому предстояло стать Святым и Красным Солнышком, со «двора теремного» в одно из своих сел. Как свидетельствуют русская литература и мемуаристика, подобные истории, вообще нередкие в русском быту, случались обыкновенно с молодыми баричами, которые изживали свои юношеские комплексы, посещая дворовую девичью. Связь Святослава с Малушей, по всей видимости, следует отнести к той поре, когда он переступил порог совершеннолетия, то есть к 956—957 гг. В таком случае гнев Ольги легко объясним: ведь как раз в это время она прочила Святославу в жены византийскую принцессу, и, конечно, ей не могло понравиться, что сын ее путается с «рабыней», которая к
тому же, как кажется, была намного старше его (сага об Олаве Трюгвассоне, рассказывая о пребывании норвежского героя в «Хольмгарде» на рубеже 80— 90-х гг. X в., рисует мать «конунга Вальдемара» глубокой старухой). Святослав тогда покорился матери; судя по всему, он даже согласился принять в будущем крещение (без чего речи о сватовстве к дочери Константина VII вообще не могло быть), но то были последние его уступки.318
Конкретное содержание этого термина на Руси по источникам прослеживается плохо. У южных славян «милостником» был тот, кто принадлежал к низшему слою зависимых (служилых) людей. Никоновская летопись называет Малушу княжьей ключницей.
319
Поддерживаю предположение В.Н. Татищева, что этот Малко был не уроженцем Любеча на Днепре, а купцом (или дружинником) из поморского Любеча/Любека (см.: Татищев В.Н. Собрание сочинений: В 8 т. Т. I. С. 340).
По возвращении Ольги из Царьграда Святослав наотрез отказался креститься: «и учашеть его мати креститися, и небрежаше того, ни во уши приимати». Психологически его поведение вполне понятно. Разлучая сына с Малушей, Ольга наверняка выставляла в оправдание своего поступка уготованную ему великую судьбу — стать зятем василевса. И вот, вместо руки византийской принцессы — оскорбительный отказ. Жертва принесена напрасно. Оказывается, незачем было также изменять старым богам, ибо христианство, как выяснилось, вовсе не было ключом, который отпирает все двери. Поддавшись на уговоры матери, он все потерял и ничего не приобрел. Это был жестокий урок. А теперь его еще и понуждали принять религию надменных греков, его обидчиков. Поступить так означало и дальше жить матерним умом, и главное — материнской волей. И Святослав восстал.
Разумеется, в своем бунте он не был одинок. На «дворе теремном» было немало людей, которым нововведения Ольги пришлись не по нутру. Не забудем, что княгиня опиралась в основном на пришлецов — Олега II и его русино-моравскую дружину. Старые сподвижники Игоря оказались затерты новыми приближенными Ольги. Так, назначение Олега княжьим воеводой, по-видимому, сопровождалось опалой Свенгельда, который сразу же после подавления восстания «древлян» исчезает со страниц наших летописей, чтобы спустя четверть века объявиться на краю света, в Болгарии, в рядах дружинников Святослава. Среди дружинной «руси» во множестве были конечно же и такие, кто относился к христианству враждебно или, по крайней мере, настороженно-неприязненно.
Религиозная и политическая оппозиция княгине сливались в общем недовольстве проводимым ею курсом. Языческая «русь» обступила Святослава, как свое знамя. Он чувствовал эту поддержку и искал ее. По сообщению Повести временных лет, «князю Святославу возрастъшу и возмужавшу, нача вой совокупляти многи и храбры». В этой компании над христианством смеялись и глумились. По словам той же летописи, «...Ольга часто глаголашеть: „Аз, сыну мой, Бога познав и радуюся; аще ты познаеши, и радоватися почнешь". Он же не внимаше того, глаголя: „Како аз хочю ин закон прияти един? А дружина моя сему смеятися начнуть". Она же рече ему: „Аще ты крестишися, все имуть тоже сотворити". Он же не послуша матери, творяще норовы поганьския...». Святослав и сам охотно высмеивал тех («ругахуся тому»), «кто хотяше креститися». Он уже не старался сдерживать свои чувства и перед Ольгой: «се к тому гневашеся на матерь». Ольга терпеливо сносила выходки сына, дожидаясь приезда в Киев обещанных ей сначала Отгоном I, а затем Романом II епископа и священников.
Языческое восстание в Киеве
Шутки кончились в 960/961 г., когда с благословения греческого «епископа Руси» Ольга приступила к осуществлению своего плана по насаждению христианства в Русской земле.
Разрушение ею языческих кумирен вызвало ответную вспышку насилия. Вслед за взглядами мать и сын скрестили мечи. Сведения об этой первой русской междоусобице были старательно вымараны со страниц Повести временных лет. Но другие летописные списки не стали скрывать правду. Иоакимовская летопись говорит, что «Ольга вельми увесчева сына Святослава [креститься], но Святослав ни слышати хотя, а от вельмож и смерть многие приаша, и велми от неверных ругаемы бяху» [320] . Ф.А. Гиляров, который, как и Татищев, пользовался какой-то не сохранившейся до наших дней летописью, выписал из нее следующее известие: «Великая же княгиня Елена, пришед во град Киев, повеле сыну своему Святославу креститися, оному же матери своей блаженные Елены не послушавшу, креститися не восхотешу и многих христиан изби» [321] .
320
Татищев В.Н. Собрание сочинений: В 8 т. Т. I. С. 111.
321
Гиляров Ф.А. Предания русской начальной летописи. М., 1978.
Но даже эти источники оставляют нас в неведении относительно того, какая из борющихся сторон в конце концов одержала верх. Повесть временных лет, отметив под 965 г. «возмужание» Святослава, переключает все внимание с деятельности Ольги на военные подвиги князя. Данное обстоятельство, в свою очередь, принимается за свидетельство выхода Святослава из-под опеки матери и сосредоточения всей полноты власти в его руках. Таким образом, прошлое здесь поверяется будущим. Другими словами, взгляд исследователя на исход языческого восстания в Киеве напрямую зависит от того, считает ли он, что к середине 60-х гг. X в. Ольга утратила свои прерогативы верховной «архонтиссы Ро-сии», или нет. И тут я разделяю уверенность Е.В. Пчелова, «что Ольга никогда не отдавала свою власть сыну. Она до смерти сохраняла положение полновластной правительницы, а бурная военная деятельность Святослава, буквально рвавшегося за пределы Руси, ясно показывает, кто на самом деле управлял государством. Интересно отметить, что Святослав, вернувшись из очередного похода, раздал сыновьям уделы на Руси только после смерти матери (в 970 г.), когда уже вся власть полностью принадлежала ему» [322] .
322
Пчелов Е.В. Генеалогия древнерусских князей IX — начала XI в. С. 141.