Русские хроники 10 века

Спешился Угоняй, подвёл коня Богомилу, выглядел ротника помогутней, подозвал.

– Будь при волхве, сбереги Словишу нашего или умри вместе с ним, – молвил, вгляделся в ротника. – Как зовут, парень?

– Якун я, тысяцкий. Со Славна я, ковача Добрыги сын.

– Ведом мне Добрыга, добрый ковач. Меч его работы ношу. Не посрами отца, Якун. Ну, в путь!

Тысяцкий с ротником подсадили старца в седло, Якун взялся за стремя. Волхв, прежде чем тронуться в путь, обернулся к новгородской дружине:

– Прощайте, люди ратные! Примите смерть, как подобает русичам, Род примет вас с лаской.

Задворками, обходя дружинников, добрались до Проездных ворот. Ворота никто не стерёг, путь был свободен. Якун перехватил коня под уздцы, намереваясь, миновав ворота, свернуть с дороги и уйти в леса, но Богомил воспрепятствовал.

– В Перынь пойдём, в святилище моё место. Ты, ежели хочешь, уходи. Спрячешься в чащобе от попов, дружинников. Со мной пойдёшь – живота лишишься. Уходи!

Якун ответил кратко:

– Я роту давал.

Дальнейший путь проделали молча, да и не до разговоров Якуну было. Конь шёл резво, успевай ноги переставлять.

Знал Якун: каждый сделанный шаг приближает его к смерти. Бежал и благодарил богов, что не позволили ослушаться отца. Ушёл бы в Киев – сейчас, может статься, связанный ротой великому князю, зорил родной город, поднял меч на родичей, на родных богов. От одной мысли о таком душа содрогалась.

* * *

Тысяцкий собрал ратников: ротников, горожан, бояр, тех, кто решил до конца стоять на своём. Всего набралось не более трёх сотен. Оглядев немногочисленную рать свою, воскликнул:

– Положим животы, но не предадим богов наших, не покоримся князю!

С этими словами тысяцкий повёл непокорных новгородцев в последний смертный бой и принял смерть от пробивших бронь и вонзившихся в грудь копий. То была смерть, достойная русича. Смерть не ради злата-серебра, каменьев самоцветных, паволок узорчатых или тьмы рабов, но смерть за волю, веру дидовскую.

Путята, углядев мёртвое тело тысяцкого, велел отнести в Детинец.

– Родичи сыщутся – пусть схоронят, как надобно. Храбрый был муж, жаль, что не с нами.

Глумиться над мёртвым не в правилах русичей. Бейся с живым, а мёртвого отдай родичам. Так от дидов, от седой старины повелось.

Угоняй повёл доблестную когорту в последнюю сечу. Твёрдохлёб же, возопив: «К Добрыне! К Добрыне! Замиряться пора!» – увлекал смешавшихся бояр и лучших людей новгородских к княжескому посланцу. Хаос, творящийся повсюду, парализовал волю верхних людей. Головешки уже взлетали над Чудинцевой улицей. Отовсюду слышались вопли избиваемых новгородцев, кои пытались тушить пожары. Казалось, пришёл последний час Новгорода, словно злые степняки, преодолев леса и болота, зорили город.

Добрыня пребывал у моста. Уперев руки в боки, насупившись, смотрел на творящийся хаос. Углядев кучку градских бояр, несмело приближавшихся к нему, велел гридню:

– Приведи ко мне.

С издёвкой окинув взором подошедшую депутацию, спросил:

– Что скажете, новгородцы?

Вперёд выступил Твёрдохлёб. Смело глянув на княжьего мужа, насмешливо взиравшего с коня, не отводя взгляда, молвил:

– Кончай резню, воевода! Покоряемся воле княжьей, примем крещение.

Сохраняя остатки достоинства, подчеркнул: не перед воеводой склонились, но перед князем великим, киевским. Добрыня не уловил боярских увёрток, равнодушно буркнул:

– Давно бы так, сами виноваты. Накажите своим людиям оружие бросить. Пускай пожары тушат, никто их не тронет.

Гридни собрали сотников, от Торговища подошёл Путята. Воевода наказал прекратить грабежи, не трогать новгородцев, кои пожары тушат. Битва стихла, к Добрыне пробился отец Амвросий. Выглядел честной отец не по сану: лицо обозлённое, ряса разодрана, один глаз подбит, борода у рта окровенилась. Пуча глаза, Амвросий затряс кулаками.

– Воевода, вели своим воям гнать новгородцев в Волхов. Крестити язычников начнём.

Добрыня поморщился, хотел резко оборвать епископа, не любил чужих указок, сдержался. Всё же священник перед ним.

– Погоди, поп, не суетись. Успеем, окрестим. Пускай пожары сперва потушат. А то где ж крещёным жить?

Дружинники ушли в Детинец зализывать раны, новгородцы, освобождённые от помех, миром навалились на пожар. Всякая суетня прекратилась. Старшины, уличанские, кончанские порядок знали твёрдо. Всякий житель занимался делом, более не бегал с выпученными глазами, кто воду таскал, кто избы, одрины растаскивал по брёвнышку, кто те брёвна землёй засыпал.

Добрыня не терял времени даром. Пока стояло главное святилище, дело нельзя было считать завершённым. Наказал Путяте с Воробьём, как только с пожарами станет покончено, гнать новгородцев в Волхов, пускай попы крестят. Сам с двумя сотнями верхоконных дружинников ускакал в Перынь.

2

Святилище волновалось. Хранильники, вещуны, чародеи, ведуны, кощунники собрались на требище, молили Перуна о спасении, просили поразить родиями княжеских людей.

Коня оставили за внешней крадой. Волхвы расступились перед Богомилом. Тот оглядел притч, воскликнул:

– Час последний пришёл, братие! Огнём и мечом крестит князь Владимир Новгород. Вознесём славу Роду и Перуну, положим животы за богов наших.

Якун скороговоркой добавил:

– Уходите, Добрыня скоро тут будет. Пожжёт всё и побьёт всех. Уходите.

Богомил, направлявшийся во внутреннюю краду, к капям богов, остановился, поглядел сурово.

– Кто уходить желает, уходите, неволить не стану. Уносите с собой письмена наши – дощечки и свитки. Берегите их, то память наша, – Якуну велел: – И ты, ротник, бери дощечки, сколько сможешь. Унеси и спрячь, в том рота твоя.

Богомил зашёл во внутреннюю краду, Якун последовал за рыжебородым рослым хранильником в храмину. Волхв подавал низки дощечек, Якун запихивал под бронь, за пазуху.

– Тут вся память наша, – приговаривал волхв. – Как ходили диды наши по земле, как водил их князь Славен. И про Матерь Сва, и про богов всё расписано, сбереги дощечки, ротник.

Снаружи послышались крики, топот, конское ржанье. Требище заполнилось верхоконными. Дружинники теснили волхвов конями, в сумятице некоторые попадали под копыта, некоторые пытались выскользнуть из святилища. Добрыня хорошо помнил наказ Анастаса: дощечки и свитки с бесовскими письменами беспременно сжечь все до единого, чаши с бесовскими знаками – перебить, те же, что сработаны из меди или серебра, побросать в костёр. Потому велел обыскивать Перуновых служителей, отбирать бесовские знаки. Упрямцы противились, некоторые расставались с драгоценной ношей вместе с животом своим.