Русские хроники 10 века

– Да кто ж те грамотки носить станет?

Любушка улыбалась. (Краше той улыбки Рудинец на свете ничего не знал.)

– А ты перевесища на лугу развесишь, Стрибожьих чад наловишь, они и будут наши грамотки носить.

Глухой поначалу, гомон на мосту усилился, явственно послышались выкрики: «Угоняя позовите! Где наш Одинец? Почто бросил нас?»

– Эх, Перун тя порази! – воскликнул посадский старшина, которого не могли не задеть выкрики жителей посада. – И что теперь делать? Говорил же Угоняю, погодить малость с мостом надобно, пока наши сюда перейдут. Так Добрыня вот-вот явится. И так не эдак, и эдак не так.

– Ты им накажи, пускай по домам идут, у кого охота есть, на челнах переправляются. Добрыне, знамо дело, Детинец надобен. Славно ему на что? Неужто своих резать станет? – подал голос рогатицкий старшина, единственный из уличанских старшин, успевший перейти на левый берег. – Пускай по домам идут.

– Ладно. Ты, Будислав, оставайся за меня. Я – на мост.

Одинец вскочил на коня и умчался успокаивать посадских.

Речей старшины на вымоле не слышали, но галдёж постепенно стих, при рваном свете факелов стало видно, как люди уходят с моста, толпятся на Торговище. Едва мост очистился, на дороге, ведущей с Приильменья на Низ, раздался тяжёлый топот множества коней.

– Вот и гостинца нам от князя везут, – произнёс кто-то мрачно и длинно сплюнул.

Разговор княжого воеводы и новгородского тысяцкого вымола не достиг, зато хорошо были слышны молодецкие посвисты и улюлюканье. Новгородцы не долго насмехались над княжьими людьми. Княжьи люди без слов объяснили, что шутить не намерены. Добрый выводок стрел пролетел над зияющим проёмом. Каждая нашла себе цель, трудно промахнуться, стреляя в толпу. Мост опустел на глазах. В воздухе послышалось шуршание, словно стая диких гусей поднялась на крыло. На том берегу словно сказочный великан затопал, кто-то пронзительно завопил.

– Что то? – воскликнул Рудинец.

– Каменья пороками кидают, – ответили в темноте.

– Ну, заварилась каша, – поддакнул кто-то и бранью выразил своё суждение о заварившейся каше.

Вскоре вернулся Одинец, громогласно объявив своё отношение к Добрыне:

– Семерых наших насмерть побили злыдни, да десяток с лишком поранили.

– Чего ж не побереглись? Стояли кучей, захочешь, не промахнёшься, – буркнул Будислав.

– Да кто ж знал-то? – Одинец шумно вздохнул, произнёс в пространство: – Развидняется…

Ратники помолчали. Стоять устали, кто полулежал на голых досках, облокотившись на локоть, кто сидел на краю вымола, свесив к воде ноги. Всех точила одна нудьга – что станет с семьями.

– Слушай, старшина, ты ничё не слышишь?

Положив на доски лук, поднялся плотник Ждан.

– И чего же я должен слышать? – с подозрением, ожидая подвоха, поглядев на плотника, поинтересовался старшина.

– А должен ты, старшина, слышать, как у меня в брюхе от голода урчит, – со всей возможной серьёзностью пояснил Ждан.

Был плотник одет в порты из небелёного полотна, обут в разношенные лапти, тело прикрывал вытертый, драный кожух.

– Ты, Жданушка, никак среди ночи в заходе сидел? – донеслось с края помоста. – Видать, с перепугу опростаться не успел, вот и урчит в брюхе-то.

Ратники захмыкали.

– Вам бы всё насмешки, – без обиды ответил плотник. – Заторопился я, думал, горит где, вот и надел, в чём в заход выскакивают.

– Да пожевать бы чего и впрямь не мешало, – оставив подначки, ратники поддержали оголодавшего собрата.

Старшина ушёл в Детинец договариваться насчёт кормёжки, вои опять примолкли, вспышка оживления угасла.

Будислав потянулся, зевнул.

– Хоть бы побасёнку кто рассказал.

Откликнулись с края помоста.

– Ну, слушайте. Пошёл один людин в лес, да заплутал…

– Леший глаза отвёл, – перебил Ждан.

– Не мешай, – шикнул Будислав.

– Так вот, – продолжал рассказчик. – Плутал, плутал, не может из едомы выбраться, сел на валежину, закручинился. Посидел сколько-то, давай аукать. Аукал, аукал, никто не откликается. Дух перевёл, опять кричать принялся. Кричал, кричал, слышит – позади сучья трещат. Оборачивается, косолапый подбирается. Подошёл медведь к людину, спрашивает: «Чего орёшь-то?» У людина и ноги с перепугу отнялись. В себя пришёл, отвечает: «Да вот, заплутал, дорогу домой не найду. Думаю, покричу, может, кто откликнется, на душе легче станет». Медведь спрашивает: «Ну, я вот откликнулся. Полегчало?»

– Наш медведь за Волховым откликается, – невесело проворчал Будислав.

2

Развиднялось, гридни гасили ставшие ненужными факелы.

Славенцы, обескураженные происходящим, бросились по домам. Добрыня кликнул сотников, велел перехватывать людий, возвращать всех поголовно на Торговище. Озлобившиеся дружинники, – подняли ни свет, ни заря, подхарчиться не дали, всё быстрей да быстрей, а тут ещё и каменьями встретили, – не глядя, кто перед ними, седой ли старец, мужатица или юная дева, выволакивали людий из домов, гнали вниз. Особо упрямых толкали в спину, под рёбра подтоками копий, охаживали голоменью меча. На капь Велеса, что стояла на Торговище, набросили верёвки, повалили наземь.

Иоаким велел Ратибору отъехать в сторону, где нет сутолоки. Возница углядел вымол, подъехал к нему. Тревожно озираясь, епископ вышел из возка. Поверженный Велес его мало трогал. Главное новгородское святилище – Перынь – находилось на противоположном берегу. Попасть сейчас туда через мост не было никакой возможности. Пролилась кровь, и что за сим последует, предсказать трудно. Потому надобно, не мешкая, пробираться в святилище. Как переправиться на другой берег, и каким образом уговорить волхвов отдать ему на сохранение дощечки, чаши, берёсты? Эти мысли занимали Иоакима. Для волхвов он враг, пришедший с целью вычеркнуть их из жизни. Как найти слова, чтоб поверили ему? В вопросах веры он непреклонен, но волхвы хранят историю своего народа, и для сбережения памяти надобно договориться.

– Ратибор! – позвал епископ слугу. – Вот что, сыщи мне проводника, чтоб в Перынь переправил.

– На что тебе, честному отцу, Перынь? – удивился слуга.

– Надобно. С волхвами хочу поговорить. Поспешай, – недовольно ответил Иоаким, вдогонку добавил: – Сыщешь проводника, скажи, я хорошо заплачу.

Даже десятилетия рабства не выбили из Ратибора своевольства. Да разве раб, слуга в Империи смеет подобно разговаривать с господином? Но русич есть русич. Порой это раздражало.

Ратибор ушёл, долго не возвращался. Площадь, опустевшая после стычки, вновь заполнялась жителями. Славенцы собирались угрюмой толпой. Даже на расстоянии чувствовалась их враждебность. «Всё не так, всё не так», – думал Иоаким в ожидании запропастившегося слуги. Наконец тот появился, один, без проводника.

– Ну? – епископ выжидательно посмотрел в лицо старика.

Ратибор развёл руками.

– Никто не хочет попа везти. Дак и к берегу не подступиться, дружинники не пускают. Да на что тебе Перынь? Ниже по Волхову славенское святилище есть. Туда сходи, коли охота.

– Что ж ты раньше не сказал? – возмутился Иоаким бестолковостью старика.

Ратибор обиженно заворчал.

– Мне откуда знать про то святилище? Я в Новгороде первый раз.

– Ладно, поехали, – епископ отмахнулся от слуги, готового пуститься в пространные объяснения в своё оправдание, и полез в возок.