Русский Афон. Путеводитель в исторических очерках
Шрифт:
Архимед в Алипиевой келлии, в общем-то, был мне понятен, хотя трудно представить себе портрет, скажем, Ломоносова в келье нашего инока-соотечественника. Но национальной гордыни, которая иногда встречается у греков, и даже у монашествующих, у о. Алипия нет. А кроме того, он искренне любит русских. И язык наш учил у русских афонцев бескорыстно, без каких-либо практических целей. Теперь он часто читает русскую духовную литературу, отчего в его словарь проникло немало архаизмов. Выйдя из келлии на тропинку, он вдруг сказал: «Стезя».
Стезя привела нас к скромному саду-огороду о. Алипия. Одно-единственное дерево, слива, было покрыто сетью. «Дрозды, воробьи, голуби», – пояснил схимник.
Отец Пахомий, выходец из СССР и давний афонец, не приписан ни к одному из двадцати «господствующих» монастырей, к которым принадлежат все жители Святой Горы, даже отшельники. Впрочем, афонскому государству присущи широкий плюрализм и разнообразие ситуаций. «Диссидентствует» не только о. Пахомий, но и многие другие, живущие поодиночке или небольшими группами, диссидентствует целый монастырь – Эсфигмен, – отколовшийся от братства агиоритов и живущий сам по себе, без правительственных дотаций, электричества, под тревожным транспарантом, вывешенным на стене обители, «Православие или смерть». Поплатились за «диссидентство», впрочем, русские монахи-ильинцы…
Отец Пахомий появился на Афоне в 1970-х годах. Как человек горячий (мне кажется, во время Никоновых реформ в России он стал бы одним из старообрядческих вождей), новый агиорит глубоко и болезненно пережил греческий календарный раскол, приняв в итоге сторону зилотов. Покинув Пантелеимонов монастырь, куда был направлен Московской Патриархией, он ушел в зилотствующий Ильинский скит.
Я познакомился с ним впервые в 1992 году, сразу после изгнания скитников-ревнителей. Монах был задумчив и подавлен. Отлучившись по делам из обители, он обнаружил по возвращении свой дом опечатанным, лишившись, таким образом, не только всех вещей, без которых инок, в общем-то, может обойтись, но и паспорта, нужного, как выяснилось, и монаху, ибо без такового полиция с Афона выселяет. «Но меня с Афона выселят только мертвым», – заявил мне тогда о. Пахомий.
Встретил я его в Нагорном Руссике, русской обители, заселенной нашими монахами после Ксилургу до их спуска вниз, к морю, к великому в будущем Пантелеимоновскому монастырю. Грустное зрелище представляет сейчас этот скит: его жизнь и здания как будто бы обрублены. Подобно другим русским обителям, он с годами набирал силу, нынче всю поиссякшую. В начале XX столетия здесь началась постройка огромного собора. В России шла революция, гражданская война, а на Афоне потихоньку достраивали собор, и, когда его закончили в 1925 году, оказался он никому не нужным. И служат в нем теперь раз в год, на престольный праздник, в день св. Пантелеимона. В скитских же корпусах, по разным их углам, живут два пожилых русских монаха, принадлежащие разным юрисдикциям. Отец Иона, живущий в восточном крыле, ходит причащаться в свой Пантелеимоновский монастырь, а о. Пахомий, живущий в крыле западном, – в Эсфигмен, к братьям-зилотам.
В следующий раз, спустя пять лет, о. Пахомий выглядел более спокойным. Паспорт ему вернули. К странному положению зилота, живущего в незилотской обители, на Афоне привыкли.
Беседа наша, как и с большинством ревнителей, была тревожна, ибо по своему миросозерцанию они – апокалиптики, истово готовящиеся ко Второму пришествию Христову и усматривающие в хаосе нашей жизни знаки последних времен. Зилотов не занимают разговоры о делах, работе, профессиях их собеседников – «спасаться надо». И это очень правильно, как же не желать спасения души? И может, действительно прав о. Пахомий, и следует бросить все: переводы, писание
книг, включая и эту, – и посвятить остаток жизни подготовке к жизни вечной?Антихрист, бесы, звериное число 666, жидомасонский заговор – эти тяжелые темы чуть облегчались светлым афонским закатом, вкуснейшими помидорами и огурцами, взращенными о. Пахомием. За время зилотства в пустом Руссике он стал замечательным огородником и даже снабжает овощами своего единственного соседа, о. Иону.
Но к одной евхаристической чаше эти два русских святогорца не ходят. Действительно, можно поверить в последние времена.
Отец Герасим обитает минутах в двадцати от столичной Карей, неподалеку от большака, ведущего в Иверский монастырь. Большак есть большак, и о. Герасим доволен, что его жилище с дороги почти не видно, тропка к нему непривлекательна, и значит, меньше случайных визитеров. Будучи почти столичным жителем, он, однако, умудрился уединиться, и я не сразу обнаружил его келлию, несмотря на собственноручно поставленный им крестик на моей, самой лучшей в мире, австрийской, карте Афона (мы познакомились в русском монастыре, во время престольного праздника).
Отец Герасим отшельничает, но, похоже, делает это не вполне добровольно, ибо крайне охоч до беседы, в которой проявляет поразительную широту интересов и особенную любовь к истории, преимущественно – к Средневековью. Его занимают таинственное движение катаров, несчастные тамплиеры, а в глобальном, мировом историческом процессе – судьбы царств. При каждой нашей встрече первое, о чем он заговаривает со мной, – это какая-нибудь отвлеченная историческая тема, например царствование Лжедмитрия, которая тем не менее им искусно включается в общую, вселенскую систему. Подобная любовь к беседе вступает в противоречие с официальным названием его обители – исихастирион, что означает обиталище исихастов, приверженцев исихии, молитвенной тишины.
Постриженник греческого Кутлумушского монастыря, он в монастыре тем не менее не жил и ушел сначала в небольшую келлию, где обитало несколько старцев, а затем получив в свое распоряжение полуразвалившуюся хибару и – маленькое чудо – разрешение устроить в ней церковь, да к тому же посвятить ее не кому иному, как преподобному Серафиму Саровскому! Отец Герасим сообщает, что таковое посвящение уже принято в Протате и что это будет первый афонский храм в честь Саровского Чудотворца. Покамест же на месте будущей церкви стоят три стены без крыши…
Типичный русак, блондинисто-рыжий, с голубыми глазами в глубоких глазницах, подвижный, хлопотливый, гостеприимный, о. Герасим обрушивает на своих гостей накопленные им святогорские сведения.
Его путь на Афон оказался весьма экстравагантным. Фабричным пареньком он скопил немного денег, решив потратить их на путешествие в Америку. Приехав из своей глубинки в Москву, будущий святогорец узнал, что на Америку денег ему не хватает, а вот на двухнедельный тур в Грецию – пожалуйста. Тур совершался группой «челноков», от которых он отделился ради культурных маршрутов, в частности похода на Олимп, где и услышал о существовании Афона, прежде неведомого.
Афон потряс, заворожил, и так, вместо суперсовременных Штатов, он попал, и основательно, в средневековое государство Агион-Орос. Последним отрезком его траектории стало падение на автомашине с афонской кручи. Он пролетел вниз метров пятнадцать, а очнувшись, увидел над собой медсестер. «Женщина, значит – не Афон», – первое, что пришло в голову. Поправившись, он тут же вернулся на Святую Гору. В машине он падал вместе с кутлумушскими монахами – все остались живы, – и посему постриг был принят в Кутлумуше.