Русский Афон. Путеводитель в исторических очерках
Шрифт:
Отец Герасим близ келлии Св. Серафима Саровского. 1999
Отец Афанасий. Лавра Св. Афанасия. 2000
Его живой и бойкий ум быстро усвоил афонские традиции и даже эллинизм. «Культурное гетто», куда попали иные русские афонцы, не овладевшие греческим языком, для о. Герасима не существует. Горячо признав и Афон, и Грецию, он не перестал быть русским патриотом, проявляя свою любовь к отечеству на любом уровне, в том числе и бытовом,
Общительный характер (не перестаю удивляться, почему он живет «исихастом») позволил о. Герасиму свести короткое знакомство со многими насельниками карейских обителей. Пожалуй, для русских паломников он был бы очень полезен именно как знаток Кареи и ее окрестностей.
Но найти общительного отшельника непросто. Его исихастирион на картах, даже самых подробных, не отмечен.
Слава о. Афанасия на Афоне распространилась быстро – несмотря на то, что укрылся он в самом уединенном уголке – в местности Каруля, той самой, что обрывается под святогорским шпилем в море и где отшельники передвигаются с помощью веревок и цепей.
Одна из странных особенностей Афона – быстрое распространение новостей, и это без радио и телефонов, не говоря уж об электронной почте, официально здесь запрещенной Кинотом. Местное население как будто связано невидимой информационной сетью, и важные события, происходящие, скажем, на Каруле, быстро становятся достоянием гласности на другом конце полуострова.
Об о. Афанасии мне поведали в Пантелеимоновом монастыре.
Пришел он, будучи еще Женей, в Грецию странником – как будто бы пешком из родного Владивостока. Шел в Святую Землю, но не дошел, так как свернул на Афон. Документов нет. Когда-нибудь попадется астиномам, и те его моментально выдворят. Где выход? Пантелеимоновцы считали, что один: идти в русский монастырь и проситься на послушание. Но Женя, по ведомым одному ему причинам, в Пантелеимонов монастырь идти не хотел. Это, кажется, огорчало монахов – казалось, что владивостокский странник предпочитал быть изгнанным, нежели просить кров в родном «Пантелеимоне».
Прошло года два, и в одно из летних посещений Святой Горы я оказался в Лавре на панигире, престольном празднике. Такого большого скопления народа на Афоне я прежде никогда не видел. В архондарик, за койкой, даже не было смысла обращаться – люди раскладывали свои паломнические принадлежности прямо в монастырском дворе. Кипели огромные котлы с рыбой. Один монах, окруженный зеваками, почти полдня выкладывал коливо-мозаику, с изображением св. Афанасия, которую на следующий день должны были раздать богомольцам.
Другой, чернявый молодой монах напористого вида, постоянно сновал между двором и трапезной. Что-то неуловимое во взгляде или походке выдавало в нем земляка.
Традиционное святогорское начало: «Благословите, отец» – «Бог благословит».
Лаврский инок оказался тем самым Женей-карулиотом, за которым охотилась афонская полиция.
Беседовать, однако, было невозможно – слишком много предстояло хлопот, и мы договорились пообщаться на следующий день.
Всю ночь шла праздничная служба, закончившаяся пиром. Огромная трапезная, конечно, не вмещала всех пришедших, и их запускали в три очереди. Потом люди отдыхали, пытаясь найти в греческий летний полдень тенистый уголок. Затем мы встретились с о. Афанасием.
Да, действительно, пешком шел из Владивостока. Да, нелегально пересек афонскую границу (и не ее одну). Да, полиция ловила и поймала. Потом же началось нечто необычное.
Нелегал исповедал перед астиномами желание стать монахом. Афон – страна особенная, и полицейские тут уважают подобные стремления. Нарушителя всевозможных земных правил отвели по его просьбе в Лавру, игумен коей уже знал о русском отшельнике. Отважный юноша приглянулся настоятелю, и тот взял его под свою опеку, а по прошествии срока послушания принял в лаврскую братию. Имя новому иноку дали со значением – в честь основателя Лавры.
Мы поговорили о разных животрепещущих материях. Отец Афанасий на экстремистской Каруле пропитался страхами перед заговором масонов и иже с ними, и эта тревога служила лейтмотивом его
речей. Всего в мире следовало опасаться, и лучше с ним не связываться вовсе. Признаюсь, в не терпящем возражений тоне о. Афанасия мне виделось то, что в России сейчас называют младостарчеством.Рассказывал о. Афанасий и о скудном и опасном карулиотском быте. Жил он в маленькой пещерке, над самым обрывом. Лазил к себе по веревкам. Пятачок земли был совсем крохотным, и приходилось в буквальном смысле изворачиваться, чтобы не упасть в море. Поведал монах и одну колоритную деталь: дабы содержать в чистоте пещерку, приходилось, будучи занятым нуждою, подвешиваться на веревке: «Висишь над морем и молишься – Господи, не возьми меня в сей момент: ведь в чем застанешь, в том и осудишь!»
Мы смотрели в другую сторону – в бездонное элладское небо. «Где-то там радуется, – после долгой паузы сказал инок, – ублажаемый нынче нами преподобный Афанасий, он же мой новый покровитель, спасший меня и от полиции, и от мира».
Я поздравил бывшего сибиряка с именинами – первыми в его монашеской жизни.
Всех святогорцев можно разделить на два преобладающих типа – монастырцев, что спасаются в 20 больших обителях, почти на виду у мира, и пустынников, предпочитающих места поукромнее. Отец Кукша – случай особенный. Начать с того, что к его имени, в отличие от остальных афонцев, нельзя приложить название какой-либо обители: как я его ни встречу, живет он в новом месте. Но он и не сиромаха, не афонский бомж какой-нибудь, а почтенный инок, хотя и «без определенного места жительства». Его можно смело назвать подвижником, имея в виду не «подвиг», а «подвижность».
Первый раз мы с ним познакомились в месте весьма динамичном – в Стамбуле, на Пантелеимоновом подворье. Вероятно, я стал одним из первых принятых там паломников – после долгого перерыва. Пантелеимоновцам только что удалось, в результате многих усилий, выселить из части подворья турок и сделать там ремонт. В одну из таких комнат, свежевыкрашенную и без какой-либо обстановки, я и вселился, с матрасом, заботливо выделенным о. Кукшей, на полу. Каждое утро, вместе с пением муэдзина, он деликатно, но твердо стучался ко мне и будил – никогда при этом, как и в святогорских странноприимницах, не заходя внутрь.
Отец Кукша. Фотография 2000 г.
Монах производил впечатление того русского человека, о котором (в пассаже об Алеше Карамазове) писал Достоевский – что, мол, забрось его в самый дальний чужеземный край, да и там вокруг него все быстро образуется и наладится.
Отец Кукша выполнял свое константинопольское послушание точь-в-точь как его выполняли подворские иноки век назад: разъяснял мне, как проехать ко Влахернскому источнику, как повстречать старых русских стамбульцев, как без ущерба поменять валюту. Сам он жил на берегах Босфора не так уж давно, но владел бытовым турецким, а главное – хорошо изучил менталитет местных граждан. Основные свои силы он отдавал восстановлению русских подворий, и не только Пантелеимоновского, но и двух других, Андреевского и Ильинского.
Сумбурная Турция придавала о. Кукше дополнительное ускорение – ему разрешалось, как и всем гражданам СНГ, жить там лишь месяц: по истечении оного инок отправлялся в ближайшую заграничную страну, Болгарию или Грецию, и тут же возвращался.
Прошло несколько лет. Однажды, зимуя во Флоренции, услышал новость – на берега Арно с особой миссией едут два святогорца. Одним из них оказался, конечно, о. Кукша, который теперь жил на самом Афоне, на землях Симонопетрова монастыря и под началом русского старца Венедикта. Этот старец получил от монастыря благословение жить в полуразрушенной келлии и взялся за ее восстановление. Отец Кукша, с его опытом реставрационных работ в турецкой столице, оказался к месту. В Италию же святогорцы прибыли с двумя задачами – поклониться православным святыням, туда по неисповедимости путей Господних попавшим, и купить автомашину. Как известно, Эллада машины не производит, и посему цены там на эти средства передвижения завышены.