Русский флаг

Коллежский ассесор слушал Муравьева с подобострастным вниманием. Он и по состоянию Муравьева улавливал что-то необычное, из ряда вон выходящее.

– "...признаю необходимым перенести из Петропавловского порта все находящееся там: военные способы, морскую команду и управления, как военные, так и гражданские, в Николаевский пост, на устье Амура; оставить в Камчатском округе только управление земское, с присвоением исправнику всех обязанностей, кои возложены на земских исправников малолюдных округов Сибири, и почтовую контору..."

– Перепишите набело - и в дорогу, милостивый государь!

– сказал Муравьев чиновнику.

– Слушаюсь!
– привычно ответил тот, подимаясь из-за стола, но сразу осекся.
– В дорогу-с?

– Да-с! Положите живот на алтарь отечества. Превосходный случай отличиться!

Коллежский ассесор оторопело смотрел сквозь толстые стекла. Шутит он или серьезно?

– При моих-то глазах? Ваше превосходительство, я всегда с готовностью... Труднейшие поручения... Рвение и усердие...

Муравьев неумолим:

– Вот и покажите усердие, рвение, прыть и все такое прочее. Правительство щедро одаривает храбрецов. Читайте!

Коллежский асессор напрасно старался одолеть приказ о наградах за отражение неприятеля в Петропавловске. Строки сливались, заглавные буквы играли в чехарду, ни одно слово не входило в сознание.

– Ваше превосходительство!..
– взмолился он тончайшим голосом.

– Читайте!
– грозно вскричал Муравьев.
– В вас нет надлежащего почтения к высочайшему приказу. Пока вы здесь запускаете руки в карманы иркутских обывателей, люди выслуживаются, повышаются в чинах, пребывают в трудах праведных. Читайте! Здесь нет имени генерала Муравьева?

Коллежский асессор заставил себя пробежать список.

– Нет, - пролепетал он, мертвея.
– Нет, ваше превосходительство...

– И справедливо!
– прикрикнул Муравьев.
– Совершенно справедливо... Потому что его превосходительство генерал Муравьев не стоит орденов. Он сидел здесь с вами, пока русские люди в Петропавловске проливали кровь. Он не заслуживает награды, не правда ли?

Чиновник мычал в ответ что-то невнятное.

– Он стал канцелярской крысой, переписчиком бумаг, - горячился Муравьев, - того и гляди, его лишат и прежних орденов... Вы молодой человек, я дам вам возможность отличиться, чтобы не коснеть в пороках, а прославиться на всю Россию!

– Помилуйте! Пощадите, ваше превосходительство!
– молил помощник правителя канцелярии.
– Самоотверженное сердце и недостаток здоровья... Невеста... Решается судьбы...

– Невеста?!

– Да-а-а, - жалобно протянул чиновник, - невеста-а...

– У вас - невеста! Ха-ха-ха!
– Муравьев смеялся долго, зло, наслаждаясь испугом чиновника, его жалкими попытками улыбнуться.
– У вас невеста?! И вы ее уже целовали?

– Целовал-с, ваше превосходительство...

– Ну, коли так, бог с вами, оставайтесь дома, при невесте, а то уведут ее от такой красы.

Одинокая слеза скользнула из-под стекла.

– Премного благодарен-с... На всю жизнь... раб... Слуга верный... бормотал чиновник.

– Довольно и без вас рабов!
– грубо оборвал его Муравьев.
– А вы подумайте-ка лучше: кто сумел бы доставить мой приказ в Петропавловск? Не позже середины марта. А?

Чиновник мгновенно преобразился. Правая нога сама собою двинулась вперед, и весь он застыл в позе благоговейного внимания. Только за стеклянной броней беспокойно, как две маленькие мечущиеся твари, бегали глаза.

– Этакое расстояние!
– говорил он, шевеля бесцветными губами. Зима... и притом зима необыкновенная... Право, тут растеряешься... Есаул Мартынов?
– полувопросительно воскликнул чиновник, будто он сделал важную находку, но еще должен увериться в ее действительной ценности.

– Мартынов?
– Муравьев грозно метнул левую бровь вверх.

– Нужен человек идеального порыва, - пролепетал чиновник, - баловень судьбы. И, прошу прощения, человек достаточно грубый, чтобы выдержать подобное испытание.

Ему не удалось скрыть жадной заинтересованности. Муравьев пытался прочесть на лице чиновника причину его волнения.

– Уж не соперник ли вам Мартынов? Не позарился ли он на вашу невесту?

– Помилуйте, ваше превосходительство!
– Чиновник слегка икнул от пережитого страха.
– Господин Мартынов не принят в доме моей невесты. Ее родители люди весьма положительного образа мыслей.

– Не принят с парадного, можно и в окошко забраться, - дразнил его Муравьев.
– С Мартынова станется. Да и девицы нынче пошли, сами знаете... Родители положительного образа мыслей, а девицы - напротив того, гм...

– Не могу знать-с, не могу знать-с, ваше превосходительство... Не смею возражать...

Муравьев с отвращением отвернулся от него.

"Хочет избавиться от моего адъютанта. Очень хочет. Однако, подлец, прав. Мартынов действительно подходящий человек. Дал бы я тебя ему в денщики, так ведь откажется или убьет по дороге".

– Идите, - сказал Муравьев сухо.
– Я недоволен вами. И прикажите прислать есаула Мартынова.

Через полчаса Мартынов стоял перед генералом и весело пялил на него карие глаза.

– Никогда тебя нет на месте, Мартынов!
– выговаривал ему Муравьев, разглядывая молодецкую фигуру и свободные, чуждые робости жесты.

– Виноват, ваше превосходительство, не могу равнодушно пройти мимо базара. Нынче много бурят, якутов. В глазах рябит от пестрых халатов и всякой всячины. Шум. Гам. Верблюды покачивают мудрыми головами среди всей этой суеты. Жизнь! Жизнь, ваше превосходительство!

– А ты, братец, любишь жизнь?

– Люблю, - простодушно ответил есаул.

– Н-да...
– Муравьев не спешил с главным.
– Значит, торговля идет бойко?

– Чего душа пожелает, - ответил Мартынов.
– Хоть соболя, сбежавшего уже после выделки из казны, хоть золота или серебра!

Муравьев не принял этого разговора. Он и сам знал, что контрабандная торговля золотом и серебром идет на всем протяжении от Иркутска до Кяхты, но помешать ей не мог.

– Ты, конечно, знаешь об обстоятельствах петропавловского дела?

– Так точно.

– Еще бы!
– Муравьев вспомнил Дмитрия Максутова.
– Лейтенант Максутов у тебя-то ведь и заночевал?