Русский флаг

– Так точно. Милейший человек!

– Ну-с, милейший человек укатил в Петербург и словно в воду канул. Получил "Георгия", произведен в капитан-лейтенанты, - об чем еще думать, об чем тревожиться!

– Максутов оставил на Камчатке дорогую могилу, - возразил есаул.

– Оставил и забыл!

Мартынов сказал просто и убедительно:

– Не верю, ваше превосходительство.

– А мне дела нет, веришь ты иль не веришь, - рассердился Муравьев. Обстоятельства переменились, и нынче не только могилы героев Камчатки, но и сама слава их будет отдана на поругание, если мы не примем энергичных мер.

Есаул встал навытяжку.

– Надобно знать Англию: христолюбивые филантропы из лондонского парламента не успокоятся, пока не отплатят за августовское поражение. Английский флот в Тихом океане будет усилен к весне, и усилен радикальным образом - пароходами, линейными кораблями... Понимаешь?

– Но ведь и Камчатку мы укрепим артиллерией и войском? Опыт есть, чего же лучше...

Муравьев помолчал, перебирая бумаги, потом сказал с легким вздохом:

– В том-то и беда, братец, что мы не дадим Камчатке ни одной пушки, ни одного солдата. В петропавловском гарнизоне прибавится разве что один казачий есаул.

– А это немало, - пошутил Мартынов, предчувствуя, что ближайшие события должны коснуться его самого.
– Казачий есаул - плохой подарок англичанам.

Муравьев взял со стола еще сыроватый от чернил лист.

– Надобно свезти письмо к Завойко.
– Он выжидательно смотрел на есаула.

– Долго ли, ваше превосходительство!
– Сердце Мартынова чаще забилось от радостного предчувствия: неужели ему выпадет честь помочь героическим защитникам порта и счастье встречи с Машей?
– К весне добраться до Амура по знакомой дорожке - и с первым транспортом к Завойко.

– Не годится, братец, - отрезал генерал.
– Надобно быть в Петропавловске не позднее середины марта.

– В три месяца?!
– изумился Мартынов.

– Да-с, в три. В три самых свирепых, самых неподходящих месяца. На транспорте и барышня доедет.

Мартынов невольно развел руками.

– Опасаешься? Не доедешь?

– Такого и нарочно не придумаешь, - есаул говорил медленно, стараясь понять, шутит ли генерал или говорит серьезно.
– Однако верст тысяч семь будет...

– Восемь.

– В три месяца?

Муравьев деловито кивнул и снова спросил:

– Не доедешь?

– Может, и доеду.

– Не годится, - Муравьев начинал сердиться.
– На карту поставлено слишком многое: по имеющимся сведениям, английский флот придет в Петропавловск ранней весной, до привычного начала навигации. В порту зимуют суда, и все они могут стать трофеем англичан. Необходимо оставить Петропавловск до прихода неприятеля, снять порт, разрушить батареи, увезти с собой решительно все, что могут забрать суда, все, чем мог бы похвастаться англичанин. Нужно спасти людей.

– Как, ваше превосходительство? Мы оставляем Петропавловск?

– Обстоятельства требуют этого.

В другое время Муравьев не стерпел бы подобного поведения есаула, дерзких вопросов, в которых слышалось и осуждение. Но он знал, на что посылает Мартынова.

– Теперь, когда народ жертвует медные гроши на вооружение порта?! И я должен привезти эту несчастную весть защитникам порта?

– Да-с! Да-с!
– жестко, зло выкрикнул Муравьев.
– Я знаю все, что ты можешь сказать мне об этом, все чувствительные слова. Ты, братец, хоть и глядишь молодцом, а пороху не нюхал. Если удастся вовремя снять Петропавловск и обмануть неприятеля, это будет победа, настоящая победа, не меньше той, которою петропавловцы уже прославили себя. Победа без крови, без пушек и ружейной пальбы! Неужто из-за чванства, из-за хвастовства и амбиции рисковать судами, портом, людьми, честью нашего флага? Силы будут слишком неравны, а мы ничем, решительно ничем помочь Завойко не сумеем.

Вкладывая в свои слова слишком много чувства и незаметно повторяя слова Невельского, Муравьев скорей укреплял себя в принятом решении, чем убеждал Мартынова. Мартынову он мог и приказать, дать предписание, не объясняя и цели командировки.

– Ты человек думающий, - на ум пришли слова коллежского асессора, человек идеального порыва, так о тебе говорят мои чиновники. Оттого я и хочу, чтобы ты знал цель и важность поездки. Я знаю - русский человек широкий, неожиданный, многое сердцем решает. Поверишь в свое дело доедешь. Ползком, а доберешься. В кровь оборвешь руки, а цели достигнешь. Да, да, приятностей в этом вояже не жди. Только и приятность, что помочь людям. Вместе с ними из-под снега вырыть славные пушки.

– Доеду!
– уверенно сказал Мартынов.

– Впрочем, есть еще одна приятность, - Муравьев указал на небольшой чемодан, привезенный курьером, - свезешь и награды защитникам порта. Приказ, ордена, производства.

– Сказали бы сразу, ваше превосходительство!
– расцвел Мартынов. Для такой радости я готов и жизнью рискнуть. С этим добром не стыдно явиться туда: авось не побьют меня!

Лицо Маши, темные, с лукавой искоркой глаза, маленький рот и тонкие, подвижные ноздри над ним - все то, что стало ускользать из памяти Мартынова, возникло перед ним с необыкновенной ясностью. Мартынов улыбался, раздвинув концы русых усов, поблескивая редкими зубами.

– Не побьют, братец, в ножки поклонятся. Я тут было предложил эту честь молодому чиновнику из ловких, сноровистых. Представь - отказался. У него невеста, расстаться жалко.

– Хорошая невеста не каждый год случается, - рассмеялся Мартынов. Уважить надо... Невеста!
– повторил он насмешливо и все же сердечно.

– Уважил, конечно, уважил, - ответил смеясь генерал.
– А если и у тебя невеста имеется, то иди прощайся. Завтра с рассветом в дорогу!

– Хоть и сегодня, ваше превосходительство! Я убежденный холостяк.

На следующий день еще затемно Мартынов в сопровождении нескольких казаков тронулся в дорогу. Приказом Муравьева он был назначен камчатским начальником. Проезжая через городские ворота, он весело поклонился темневшему в стороне каменному кресту.

Максутов приехал только в конце января. Передал Муравьеву пожалованный ему орден Александра Невского и письмо великого князя. Генерал-губернатор вскрыл пакет и, сдвинув рыжеватые брови, впился в письмо. Он волновался. Письмо может принести ему удовлетворение и относительный покой, а может и положить начало новому спору, новому конфликту с Петербургом.

Постепенно складки на лбу разгладились и лицо приобрело обычное выражение насмешливого упорства, настойчивости и полупрезрительного, полуиронического отношения к окружающим. Осторожные, дипломатические фразы письма развеселили Муравьева. Неужели понадобилось полтора месяца, чтобы написать это письмо, полное уклончивых советов, осторожных настояний и вопросов?

"Ваше превосходительство полагаете укрепить для будущего лета Камчатку..." - перечел Муравьев. Злое лицо снова сморщилось, мягкая ладонь прижала письмо к столу.
– "Не "полагаю", а "полагал"! Полагал, пока не прошли все сроки, пока вопрос не попал на высочайшее рассмотрение! Полагал, ваше высочество, а ныне не полагаю!.." - "...для чего потребуются большие усилия и неимоверные труды, результат коих еще весьма сомнителен. Если неприятель решится действовать в превосходных силах, высадит порядочный десант, то едва ли все меры, которые мы в состоянии будем принять, будут достаточны для отражения его; если же он подобного нападения не предпримет, то все усилия наши не будут нужны и составят нам лишний расход..."