Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

Надеждин считал, что искусство сначала развивалось в недрах классической формы художественного сознания – в формах античного миропонимания; затем возникла романтическая форма Средневековья; в результате этого развития искусство устремилось к третьему этапу – новым формам. При этом если Гегель оценивал последний этап как кризис художественного сознания и его упадок, то Надеждин связывал с современным искусством свои представления о его значимых перспективах. Безусловно, и объем, и сам характер статей Надеждина не позволяют напрямую соотнести их с лекциями по эстетике Гегеля, в которых изложена диалектическая художественно-философская система развития искусства. Однако движение мысли русского критика, особенно его представления о третьей стадии развития искусства, кардинальным образом отличающиеся от гегелевского ее анализа, являются показательным фактом развития теории искусства в России.

Интерес «русской романтической (и не только романтической) эстетики» к философии искусства Ю.В. Манн объяснял, в частности, тем, что в ней «было распространено убеждение, что искусству адекватны не категории разума, но интуиция. "Вот где система!" – сказал, по преданию, профессор Московского университета Мерзляков, приложив руку к сердцу (Надеждин знал об этой злополучной фразе профессора и несколько раз иронически упомянул о ней в своих статьях) [95] . В результате, в русской культуре сформировалось направление философской эстетики и критики, отмеченное именами Н.И. Надеждина, В.Ф. Одоевского, В.Г. Белинского и др.

95

Более подробно анализ основных положений философии искусства Г.В.Ф. Гегеля см. в главе, посвященной анализу литературно-критического творчества В.Г. Белинского (С. 257–261).

По свидетельству Г.Н. Поспелова, «Надеждин создал оригинальную и диалектическую концепцию развития мирового искусства»; «классицизм ученый рассматривал как исторический рецидив античного искусства, романтизм – как подобный же рецидив искусства средневекового»; в современный же период, по мнению Надеждина, начиналась новая эпоха развития искусства [96] , в которой должны были сочетаться лучшие начала искусства и культуры прошлых веков. Эти позиции Надеждин защищал в своей диссертации, а также высказал в речи «О современном направлении изящных искусств», произнесенной на торжественном собрании профессоров и студентов Московского университета 6 июля 1833 г. (одновременно речь была опубликована в университетских изданиях). Надеждин утверждал: «В современных движениях творческой деятельности ощутимо направление к всеобщности!» (367). Отступления от такого взгляда на развитие искусства, например характеризующие высказывания С.П. Шевырева, вызывали у Надеждина неприятие (см. работу «"История поэзии". Чтения адъюнкта Московского университета Степана Шевырева». Телескоп, 1836).

96

Поспелов Г.Н. Развитие теории литературы в Московском университете // Живая мысль: К 100-летию со дня рождения Г.Н. Поспелова. М., 1999. С. 9.

Значимой фигурой середины XIX века являлся С.П. Шевырев [97] – историк литературы и теоретик поэзии, профессор Московского университета, академик Петербургской Академии наук (1847). Им созданы двухтомный труд «История поэзии» (1835), работа «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов» (1836). Шевырев читал курс «История русской словесности, преимущественно древней» и создал книгу с одноименным названием (в 4 частях; 1846–1860), а также был автором статей, посвященных творчеству А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова, И.И. Козлова, В. Скотта и др.

97

Степан Петрович Шевырев (1806–1864) родился в дворянской семье в Саратове. Окончил Московский университет (1822). Литературная деятельность Шевырева началась с переводов (с древнегреческого и немецкого языков), продолжилась на литературно-критическом поприще (до 1829 г.). В дальнейшем Шевырев изучал западное искусство, находясь в Италии (1829–1832) в качестве воспитателя детей Зинаиды Волконской. С 1832 г. жизнь Шевырева вновь связана с Московским университетом, где он был адъюнктом и со временем стал профессором русской словесности, в течение ряда лет являлся деканом историко-филологического отделения (позже факультета). Шевырев периодически возвращался к литературно-критической деятельности: в 1835–1837 гг. возглавлял отдел критики в журнале «Московский наблюдатель», до начала 1850-х годов вместе с М.П. Погодиным возглавлял журнал «Москвитянин». В 1838–1840 гг. слушал лекции в университетах Италии, Германии, Франции, Англии, после чего вновь обратился к преподавательской деятельности. В начале 1860-х годов Шевырев во Флоренции, а затем в Париже читал лекции о русской литературе.

В творческое наследие Шевырева входят стихи, в которых обнаруживается «тематическая и идейная близость <…> к Тютчеву» (Маймин Е.А. Русская философская поэзия. М., 1976. С. 90).

Будучи начинающим исследователем, Шевырев опубликовал статью «Обозрениерусской словесности за 1827-й год» (Московский вестник, 1828). Главной ее целью было стремление усилить позиции исторического метода анализа литературного процесса. «Мы должны, – писал Шевырев, – смотреть на отдельные произведения <…> уже не в отдельности их, как мы то делали, представляя разборы оных в продолжение года, но в отношении к постепенному развитию словесности русской, или, другими словами, смотреть на них как на части в связи с целым» (81) [98] .

98

Здесь и далее произведения С. П. Шевырева цит. по: Шевырев С.П. Об отечественной словесности / Сост., вступ. ст. и коммент. В.М. Марковича. М., 2004. (Классика литературной науки).

Русская литература, подчеркивал Шевырев, еще очень молода, и «у нас не прошло еще время вдохновения, время поэзии» (81). Наиболее ярким талантом назван Пушкин. Шевырев проанализировал четыре произведения Пушкина, созданные в обозреваемый период, – поэмы «Братья-разбойники» и «Цыганы», третью главу романа «Евгений Онегин» и сцену разговора Пимена и Григория из трагедии «Борис Годунов». Отрадным обстоятельством Шевырев считал то, что в романе «Евгений Онегин» Пушкин «отклоняет от себя постороннее влияние» и проявляет себя как «свободный и мужественный поэт» (82). Еще больше это обстоятельство радовало Шевырева в трагедии «Борис Годунов», где Пушкин позиционирует себя как «поэта русского», что в первую очередь определено характером Пимена, который «носит на себе благородные черты народности» (83).

Актуальным вопросом, в понимании Шевырева, было осознание специфики литературы, в природе которой заключены возможность и необходимость создавать «живые картины» (83). «Не дело поэта преподавать уроки нравственности» (83), – подчеркивал молодой ученый. Аналитическим примером служили для него стихотворения Е.А. Баратынского. Шевырев упрекал поэта в том, что тот «более мыслит в поэзии, нежели чувствует», а некоторые произведения Баратынского, по мнению автора статьи, «сбиваются на тон дидактический и не столько блещут остроумием, сколько щеголеватостью выражений» (84). Наименее интересной фигурой в современном процессе Шевыреву представлялся Ф.В. Булгарин. По поводу первых трех томов из собрания сочинений Булгарина, вышедших в 1827 г. в Петербурге, Шевырев писал следующее: «Главный их <сочинений Булгарина> характер – безжизненность: из них вы не можете даже определить образа мыслей автора. Слог правилен, чист, гладок, иногда жив, изредка блещет остроумием, но холоден» (84). Писатель же «без своего воззрения на мир, без проницательности, без иронии» (85) не может и не будет иметь успеха у читателя.

В статье «О критике вообще и у нас в России» (Московский наблюдатель, 1835) Шевырев затронул другую сторону литературного процесса – вопрос о роли и значении критики в обществе. Шевырев вступил в полемику с тезисом о том, что в русской культуре «нет еще словесности, а есть уже критика», связываемом прежде всего с именем А.А. Бестужева-Марлинского. Автор статьи задавался вопросом: «Может ли, в самом деле, существовать критика там, где нет еще словесности?» (87). Словесность, по Шевыреву, – это «выражение национального духа в слове, выражение образованное и полное» (87). Этот феномен в сформированном виде автор работы видел в немецкой культуре, при этом «высокие произведения искусства в немецкой словесности явились после критики и даже были плодом ее усилий»: «Гений Шиллера и Гете исполнил то в Германии, о чем мечтала, что до них предчувствовала критика» (87).

Русскую литературу Шевырев рассматривал как явление, стоящее в одном ряду с немецкой литературой, т. е. считал явлением «позднейшим в отношении к прочим странам Европы» (87). В таких литературах, писал автор статьи, «вы видите уже ход, обратный тому, какой видели в начале древнего и нового европейского мира», т. е. «там творцы поэты открывают начало литературы, здесь критик есть первый ее начинатель» (87). Динамическую картину развития словесности Шевырев видел в ее движении: «Тому три тысячи лет она была эпопеей у греков; немного спустя историей, лирой, трагедией, комедией, разговором, свободной речью; у римлян явилась она во всех видах греческих и, сверх того, сатирой, дидактической, исторической поэмою, судебною речью, летописью в стихах, панегириком; у италианцев звучала канцоной, сонетом, балладой, рассказывала новеллы, облекалась в мистическую, в рыцарскую поэму, в оперу; у испанцев начала народным романсом, очаровывала волшебным романом, блистала религиозной драмой, забавляла комедией интриги; у англичан создала драму-летопись, роман практический и исторический, прагматическую историю, описательную поэму, юмористическую и сентиментальную повесть; у французов шутила комедией, сатирой и эпиграммой, перебрала снова все роды в искаженных видах, создала европейскую сказку, записки, песню политическую; у немцев возобновила все прежние роды в их настоящем виде, была эклектическою…» (88–89). В словесности сливаются «два начала»: «одно всегда и всюду прекрасное <…>; другое начало есть нравственное» (89).

Органичной частью статьи является размышление Шевырева о взаимоотношениях словесности и науки. Идущие принципиально разными путями, они связаны «третьей» силой, своим «примирителем, равно наблюдающим права» первых двух, – критикой, «беспристрастной посредницей в этой жаркой распре между творчеством и наукою» (90). Однако «посредничество» это, указывал Шевырев, не бесспорно. Критика должна способствовать развитию «эстетической и литературной образованности русского народа» (92). С такой миссией стремился выступить журнал «Библиотека для чтения» и его редактор О.И. Сенковский. Но пример этого издания, по мнению Шевырева, доказывает, что «критика, не имеющая никакого другого основания, кроме личных впечатлений, ведет к пристрастным мнениям и к противоречиям беспрестанным» (97). Критик в своем труде по анализу произведений должен стремиться к выражению «истины» и в своих выступлениях перед читающей публикой следовать требованиям «строгого отчета» (100).

Задуманный Шевыревым труд «История поэзии» в полном объеме осуществлен не был. В 1835 г. в свет вышел том первый, с анализом древнеиндийской и древнееврейской литературы. В качестве второй части этого труда в дальнейшем рассматривались 11 лекций о древнегреческой и древнеримской литературе, о которых писал сам Шевырев (110) и которые были опубликованы после смерти ученого, в 1892 г. [99] Во вступительных главах («чтениях») Шевырев подчеркнул, что посвятил «свои занятия преимущественно истории словесности», в силу чего определил метод своего рассмотрения литературно-художественного и общественного процессов как исторический, «в соединении в философским воззрением», а цели своего труда, и прежде всего преподавания, обозначил как стремление «воздействовать на вкус юных слушателей, устремлять их к историческому <…> изучению произведений словесности» (110). При этом было актуализировано положение о том, что «наука требует недоверия. В ней ничего нет вреднее, как чужая опытность» (116).

99

Маркович В.М. [Комментарии] // С.П.Шевырев. Указ. соч. С. 263–264.