Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие
Шрифт:
Чернышевский является автором значительного количества историософских, социально-публицистических, политико-экономических работ по широчайшему спектру тематики – по проблемам национальной самоидентификации, славянофильства в России, истории и современного состояния Франции, Великобритании, США и др.; вопросы международной политики освещались им на протяжении всей жизни (ежемесячные обзоры «Политика», 1859–1862; «Письма без адреса», 1862; и др.). Среди созданного им на каторге целый ряд художественных произведений (романы «Пролог», «Старина», повесть «История одной девушки», «Вечера у княгини Старобельской», пьесы «Драма без развязки», «Великодушный муж», «Мастерица варить кашу» и др.).
С начала работы в журнале «Современник» и до ареста (1853–1862) Чернышевский написал ряд крупных работ по проблемам современной русской литературы и по проблемам истории русской литературы первой половины XIX века. Он выступал последовательным поборником реалистического искусства. Существенным вкладом в понимание
Вслед за В.Г. Белинским Чернышевский пишет большое монографическое исследование творчества А.С. Пушкина. Цикл его статей «Сочинения Пушкина» (ст. 1–4, 1855) был создан в связи с выходом второго посмертного издания сочинений А.С. Пушкина под редакцией П.В. Анненкова. В первой статье Чернышевский выступает и как непосредственный читатель, любящий творчество Пушкина, и как историк литературы, выражая при этом свои политические настроения.
Как революционный демократ, Чернышевский в этой статье подчеркивал значение «русского (народного) элемента» (III, 15) в творчестве Пушкина. Как представитель широкой читательской аудитории, он с искренним интересом, пристально вглядывался в биографию и судьбу русского гения, изучая приведенные в издании варианты отдельных произведений, а также рассматривая творческие «привычки» Пушкина, мотивацию поступков, движений души, представленных в письмах поэта, его дневниках, статьях, соглашаясь с комментариями П.В. Анненкова или полемизируя с ними. Как историк литературы, Чернышевский обратился к разысканиям в области генезиса образной структуры пушкинских произведений (например, пьесы «Скупой рыцарь»), скрупулезно анализируя представленные П.В. Анненковым материалы, а также обратился к ранее не известным и опубликованным впервые в данном издании произведениям Пушкина.
Вторая статья стала методологическим центром цикла. В ней не только освещены проблемы мастерства Пушкина, принципы его работы над рукописями, вопросы авторской редакторской правки, но и определен ряд важнейших эстетических позиций исследователя.
Чернышевский проанализировал движение мысли Пушкина – например, то, как в рукописях поэта строфы из «Евгения Онегина» соседствуют с текстом трагедии «Борис Годунов»: так, по заключению Чернышевского, наращивался смысловой потенциал великих произведений. Автор статьи делает вывод: урок Пушкина «не может не иметь своей важности для русских писателей» (III, 39). Чернышевский проводит параллели между работой А.С. Пушкина и И.В. Гёте, обращается к принципам работы великих авторов античности Эсхила, Софокла, Эврипида, Аристофана, а также к принципам художественного мировидения В. Скотта, Дж. Г. Байрона и др. В этой статье Чернышевский наступательно и последовательно ведет полемику с защитниками «чистого искусства», объявившими русского гения художником, отрешенным от общественных вопросов жизни.
В статье поднимается одна из важнейших проблем эстетики и теории литературы – проблема художественности (III, 39). Анализируя ее, Чернышевский дал современное ему общественно-значимое понимание слова «художественность»: произведения Пушкина «прекрасны или, как любят ныне выражаться, художественны» (III, 67). Иными словами, художественность понимается как гармонизированность целого [187] .
На первое место в анализе художественной формы и художественности как таковой выводится не мастерство словесной организации текста, а «план поэтического произведения» – замысел и его композиционное решение (III, 41); в более широком смысле «истинное содержание» произведения, подчеркивает автор статьи, создается не «развитием сюжета», а его «идеею» (III, 42). Иными словами, Чернышевский пришел к выводу, ставшему аксиомой для литературоведения на все будущие десятилетия его развития: авторская идея является стилеобразующим фактором, и ей подчиняются все элементы художественного целого. Свое заключение Чернышевский обосновал, анализируя повесть «Дубровский», поэму «Медный всадник», пьесу «Каменный гость» и др.; в них автор статьи видит «необходимость подробностей, стройность развития /сюжета/, верность характеров, здравость содержания» (III, 52).
187
В полемическом пылу Чернышевский мог написать и о «торжестве художественной формы над живым содержанием» в произведениях Пушкина (III, 122). Однако такие фразы, как эта, требуют контекста – и тогда все становится на свои места. Чернышевский пишет о том, что «художнический гений Пушкина так велик и прекрасен, что <…> мы доселе не можем не увлекаться дивною художественною красотою его созданий» – их совершенством (там же).
Чернышевский, как и современные ученые, обращается к вопросам жанрового содержания и жанровой формы пушкинских произведений. В частности, в связи с «драгоценной» (III, 58) особенностью прозы Пушкина – ее краткостью, «сжатостью» – автор статьи размышляет о таких критериях жанровой формы эпоса, как форма и объем. Чернышевского восхищает, выражаясь современным научным языком, «плотность» текста произведений А.С. Пушкина, а также М.Ю. Лермонтова: «Прочитайте три, четыре страницы "Героя нашего времени", "Капитанской дочки", "Дубровского" – сколько написано на этих страничках! <…> все поместилось в этой тесной рамке» (III, 59). Такие «авторские привычки» великих авторов, по мысли Чернышевского,
также являются уроком для современных беллетристов (III, 60, 57).В заключительной части второй статьи цикла критик размышляет о языке пушкинских произведений и о «форме» словесного искусства как таковой. Чернышевский справедливо указывал на «тяжелый труд», осуществленный Пушкиным, – выработку нового стиха, в результате которого появились те стиховые нормы, которые и востребованы дальнейшей русской поэзией, а сами пушкинские поэтические произведения рассматриваются как образец «художественности, музыкальности и легкости» (III, 61). Чернышевский грамотно и квалифицированно (даже с позиций XXI века) анализирует пушкинский стих 1818—1830-го годов – времени, когда сформировалась поэтическая традиция Пушкина [188] . Чернышевский приводит полученные статистические данные: ямбом написано 175 стихотворений, хореем значительно меньше – 29, а трехсложные размеры (таких произведений, по подсчетам автора статьи, 14) достаточно редки. Глубокие аналитические наблюдения обнаруживаются в размышлениях о господстве ямба в русском стихе, об особенностях версификации в немецкой культуре и др. Чернышевский прозорливо прогнозирует, что в будущем в поэзии значительное место будут занимать произведения, написанные трехсложными размерами, допуская такую возможность в связи с тем, что «трехсложные стопы (дактиль, амфибрахий, анапест) <…> гораздо благозвучнее и допускают большее разнообразие размеров» (III, 65).
188
Чернышевский, как исследователь-историк литературы, ограничил обзор лирики Пушкина, исключив, с одной стороны, произведения лицейских лет (определив их как несамостоятельные) и, с другой стороны, завершив обзор 1830 годом – временем, когда Пушкин действительно осуществил целый ряд стиховых экспериментов, а затем перешел к поискам языка прозы.
Чернышевский подчеркивал, что Пушкин определил новые горизонты словесного искусства и принципиально новые основания русской литературы: «Пушкин должен был выработать себе и /сам, как таковой/ язык» (III, 61). Характеризуя Пушкина как «поэта формы» (III, 67), Чернышевский не только парадоксальным, на первый взгляд, образом полемизировал с поклонниками «чистого искусства»; он, как диалектик, подчеркивает неразрывную связь формы и содержания. Чернышевский, по сути, приходит к той, в дальнейшем отточенной десятилетиями в разных литературоведческих методологиях XIX–XX веков формуле, которая гласит, что произведение – это содержательная форма. Чернышевский писал о «художественной форме» произведений Пушкина: «У него художественность составляет не одну оболочку, а зерно и оболочку вместе» (III, 67).
Кроме того, в завершение второй статьи ее автор высказал целый ряд разноплановых, не получивших дальнейшего развития, но замечательных по значимости понимания и творчества А. С. Пушкина, и природы словесного творчества соображений. Во-первых, Чернышевский проводит мысль о разнице романтического и реалистического мировидения. В силу объективно-исторической ограниченности, когда многие зарождающиеся понятия и термины только входили в обиход, Чернышевский не употреблял слова «реализм», но рассматривал эти явления как два, говоря современным научным языком, типа художественного мышления – объективный (реализм) и субъективный (романтизм). Так, произведения Дж. Г. Байрона справедливо понимаются как «определенное» – в значении: заданное, субъективно-личностное и этим исчерпывающееся – «воззрение на жизнь» (III, 67); творчество же Пушкина, романтика в раннем творчестве и реалиста с середины 1820-х годов, не сводимо к такой детерминированности. Кроме того, во-вторых, как одно из главных достижений Пушкина (и соответственно как одно из главных завоеваний реализма) Чернышевский, анализируя произведения Пушкина с исторической тематикой («Борис Годунов», «Полтава», «Медный всадник», «Арап Петра Великого», «Капитанская дочка»), называет художественный психологизм: творения Пушкина, и прежде всего названные, «сильны общею психологическою верностью характеров» (III, 67).
В третьей статье цикла «Сочинения Пушкина» Чернышевский от рассмотрения «характера Пушкина и приемов, которыми отличалось его творчество» (III, 72), переходит к анализу его произведений в свете журнально-критических выступлений разных направлений, «справедливых» или «несправедливых» (III, 79). И это «обозрение», как остроумно предположил автор статьи, «многим покажется слишком длинно, зато другим недостаточно подробно» (III, 89). Действительно, в этом обозрении, содержащем интересный материал наблюдений, с одной стороны, из-за узости выбора журналов не хватает объективных оснований для выводов, а с другой – из-за обширных и объемных журнально-критических включений (в виде цитат) недостает развития мысли самого Чернышевского.
В четвертой и последней статье цикла Чернышевский поставил проблему полного собрания сочинений художника, существо которого определил не только как наиболее полное собрание произведений, но как публикацию их с научными комментариями. Чернышевский писал, в частности, о счастливом «будущем» как о времени «Полного собрания сочинений Пушкина», добавив в скобках: «если когда-нибудь русская литература будет иметь такое собрание» (III, 97). Тем самым Чернышевский стал одним из тех ученых, кто заложил основы научной публикации произведений великих мастеров.