Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие
Шрифт:
В таком ракурсе Добролюбов анализирует проблемы истории литературы. Однако и в этом плане понимания литературы Добролюбов остается верен себе и подчеркивает социальные аспекты жизни героев. Типологическая общность образов, вышедших из-под пера разных авторов в разные годы, их узнаваемость определяется социально-духовными параметрами как индивидуального и общественного бытия, так и особенностями индивидуального и классового сознания: это «помещики, толкующие о правах человечества», или «чиновник, жалующийся на запутанность и обременительность делопроизводства», или офицер, чьи «смелые рассуждения» об утомительности парадов известны всем (407), и др. В «печоринском», «рудинском», «онегинском» «элементе» (394), по убеждению критика, есть
Критик выявляет объективную суть типа «лишнего человека» эпохи 1820—1840-х годов, указывая, что «нельзя приписать» создание такого характера «единственно личному таланту автора и широте его воззрений» (400). Обломов, в понимании Добролюбова, – «сколок с Онегина, Печорина, Рудина» (402). Существо «лишнего человека» состоит в том, что «ему самому нет надобности что-нибудь делать» (383). Жизнь и судьба Ильи Обломова стали результатом разрушительных для личности условий крепостного права: «Его лень и апатия есть создание воспитания и окружающих обстоятельств» (388). Герой Гончарова «не тупая, апатичная натура, без стремлений и чувств, а человек, тоже чего-то ищущий в своей жизни, о чем-то думающий» (386). Причины произошедшего с человеком критик видит в том, что «гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других <…> повергла его в жалкое состояние нравственного рабства» (387).
Добролюбов буквально продолжает мысль В.Г. Белинского, писавшего о том, что если Онегин в свое время – 1820-е годы – скучает, то Печорин в 1830-е годы страдает. По мнению Добролюбова, если Онегин и Печорин жили в эпоху, когда их «силы необъятные» вызывали восхищение, то Обломов и обстоятельства его жизни вызывают чувство горечи. Выводы в статье однозначны. Гончаров не просто создал характер, а обнаружил тип дворянского героя 1840-х годов: «главное здесь не Обломов, а обломовщина» (388). Иными словами, Добролюбов, будучи революционным демократом, тем не менее увидел ту проблему, которую сам Гончаров считал главнейшей и организующей его роман.
Как проницательный аналитик, выходя за политические рамки своей методологии, Добролюбов видел своеобразие художественного мира Гончарова в том, что писатель «не дает и, по-видимому, не хочет дать никаких выводов». Его даже удивляет, что жизнь, изображаемая Гончаровым, «служит для него не средством к отвлеченной философии, а прямою целью сама по себе» (376). Мастерство художника охватывает «полный образ предмета». «Сильнейшая сторона таланта» Гончарова, которою он «превосходит всех современных писателей», состоит в способности «во всякий данный момент остановить летучее явление жизни, во всей его полноте и свежести» (377). Отличительная сторона мировидения писателя – «спокойствие и полнота поэтического миросозерцания» (378).
Иными словами, Добролюбов справедливо увидел талант Гончарова в том числе и в пластической природе его мастерства, что в науке конца XX века будет определено как одна из ведущих особенностей русского национального стиля – одного из ведущих стилей мировой литературы. Добролюбов – литературный критик и публицист – обладал редким не только среди критиков (непосредственно и, как правило, субъективно-тенденциозно рассматривающих произведение искусства), но и среди историков литературы качеством – освещать своеобразие творческой индивидуальности, особенности мировидения писателя и его таланта, устанавливать роль писателя на фоне общественно-культурного и художественно-эстетического движения истории.
Важен и вклад Добролюбова в изучение творчества А.Н. Островского. Добролюбов первым из критиков-современников оценил масштаб таланта и мастерства драматурга. В статье «Темное царство» (1859) критик показал крупную творческую индивидуальность, а не просто бытописателя купеческой или чиновничьей жизни. Островский, по мысли Добролюбова, обратился к наиболее актуальным, проблемным, сущностным пластам жизни.
Семейные, возрастные, материально-имущественные отношения, воссозданные драматургом, приоткрывали завесу над «темным царством», его законами самодурства.Драма «Гроза» дала новый материал для размышления. В статье «Луч света в темном царстве» (1860) развиваются ключевые суждения критика: Островский «обладает глубоким пониманием русской жизни и великим умением изображать резко и живо самые существенные ее стороны» (465). Драматург, по глубокому убеждению Добролюбова, «захватил <…> общие стремления и потребности, которыми проникнуто все русское общество» (495). Заслуга мастера заключается в том, что он создал «не комедии интриг и не комедии характеров, а нечто новое»; это «новое» Добролюбов определил как «пьесы жизни» (500; курсив мой. – М.Л.).
Самодурная сила сохраняет только за собой право дать полную свободу своим прихотям. Однако «самодуры русской жизни» (508), занятые вечными поисками врага, не желающие уступать разумной необходимости, начинают, подчеркивал Добролюбов, ощущать смутную тревогу и страх. «Самодурные дармоеды» начинают понимать, что почва уходит у них из-под ног: «сознавая внутренно, что их не за что уважать», они так «пилят» своих близких, «что душу вытягивают» и «у постороннего зрителя» (514). Нарастание этой тревоги «темного царства», отраженное в драме Островского, позволило критику охарактеризовать пьесу как «самое решительное произведение» драматурга: «В "Грозе" есть даже что-то освежающее и ободряющее» (515). Основание этой тенденции видения и воплощения Островским жизни Добролюбов обнаруживает, во-первых, в «фоне пьесы», который раскрывает «шаткость и близкий конец самодурства», и, во-вторых, в характере главной героини.
«Фоном» являются второстепенные персонажи, «так называемые "ненужные лица"» (502), которые играют особую роль в организации художественного целого. Именно их мироощущение, представленное в монологах и диалогах, отражает нравы среды: «их жизнь течет ровно и мирно, никакие интересы мира их не тревожат», россказни же Феклуши «не способны внушить большого желания променять свою жизнь на иную» (502–503). Естественно возникающие вопросы, потребность узнать и понять что-то новое обречены на жесткое подавление всякой инициативы: «под гнетом произвола все <…> находят неловким и даже дерзким настойчиво доискиваться разумных оснований в чем бы то ни было» (505).
Характер главной героини, Катерины Кабановой, критик объявил знаком «новой фазы» в «народной жизни» (516). Заслугу Островского Добролюбов видел в том, что «русский сильный характер» драматург показал как противостояние «всяким самодурным началам» (518). Критик увидел в Катерине «лицо, взятое прямо из жизни»: «Решительный, цельный русский характер, действующий в среде Диких и Кабановых, является у Островского в женском типе» (520, 521). Протест Катерины против угнетенного, постоянно подавляемого существования в доме мужа, который она отказывается считать полноценной жизнью, в своем основании имеет «требование права и простора жизни» (533).
Сила характера Катерины не растрачивается «в мелочных выходках» (529). Протест ее связан не с прихотями покинутой женщины и не с безнравственными устремлениями: «страшная борьба, на которую осуждена молодая женщина», спровоцирована «всеми принципами окружающей среды», которые «восстают против ее естественных стремлений и поступков» (537). Добролюбов, опираясь на прием развернутого сравнения, уподобляет Катерину «большой, полноводной реке»: «она течет, как требует ее природное свойство <…>. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствие, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения ее естественного требования, – дальнейшего течения» (536). В результате, критик-демократ актуализирует материалистический примат бытия над сознанием: пьеса Островского подтверждает, что управляют человеком «не отвлеченные верования, а жизненные факты» (535–536).