Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

В Белинском, при всех несогласиях с ним, Дружинин видел фигуру, способную противостоять стихии дидактизма. Дружинин подчеркивал: если бы Белинский был жив, критика «не могла <бы> долго идти по дидактически-сомнительной дороге» (223).

Вступая на пост редактора «Библиотеки для чтения», Дружинин сформулировал свою программу и положения политики журнала. Дружинин призвал «уничтожать старые теории, ведущие к нетерпимости, сбрасывать с дороги все преграды к единодушной деятельности всех просвещенных литераторов на благо родной словесности – вот что мы должны поставить себе вечною и постоянною целью» (225). Как руководитель популярного периодического издания, критик провозгласил идеологическую установку на право собственного мнения каждого участника литературного процесса. Он подчеркнул, что в руководимом им журнале будут публиковаться не только мнения, идущие в унисон с мнением редакции (225).

Дружинин был последовательным приверженцем того «олимпийского» спокойствия, которое выражается как в терпимости к другим, так и в понимании своей миссии: «Увлекаться новизной новых теорий, унижать настоящих литературных деятелей по поводу новых деятелей, которые непременно будут являться с каждым годом, мы никогда не будем. Мы слишком много видали гениев, оканчивавших весьма печально свою блистательно начатую славу» (226). «Эпиграфом всего нашего издания» (226), писал Дружинин, послужат слова Гёте: «Ohne Hast, ohne Rast» («Без торопливости, без отдыха»).

Будучи знатоком не только русской, но и западной литературы, Дружинин обращал внимание на инокультурный опыт, в частности, на то, что «из европейских семей нашего времени <…> три великие семьи – германская, французская и великобританская – одарены голосом, которого нельзя не слушать» (196). Наибольший интерес Дружинина вызывала английская литература, в том числе потому, что «великобританская словесность, во всех ее отделах, была спасительным прибежищем от неогерманской и неофранцузской дидактики» (209), а значит, по мнению критика, она окажет благотворное влияние и на русское читающее общество.

Таким образом, деятельность Дружинина-критика и Дружинина-редактора была направлена на служение «вечному искусству». «Артистическая» теория противопоставляла «чтителей искусства чистого» и авторов-«дидактиков» с их установкой «прямо воздействовать на современный быт, современные нравы и современного человека». Творчество Гомера, Шекспира, Гёте, Пушкина определяло, по мнению Дружинина, те пути, на которые должны ориентироваться авторы и критики в своем служении истине.

НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ П.В. АННЕНКОВА

Литературно-критическая деятельность П.В. Анненкова [203] относится к периоду конца 1840-х – середины 1860-х годов. Личность Анненкова и его характер располагали к творческому общению, и он был знаком со всеми значительными художниками и критиками своего времени – Гоголем, Тургеневым, Белинским, Дружининым, а также с Достоевским, Л. Толстым, Гончаровым и др.

С историко-литературных и теоретических позиций интереса заслуживает понимание Анненковым проблем реализма. Оно высказано в статье «Заметки о русской литературе 1848 года», опубликованной в журнале «Современник» (1849) под названием «Заметки о русской литературе прошлого года». В этой статье Анненков выступил как продолжатель традиции годовых обзоров. В сфере его внимания оказались произведения Достоевского, Гончарова, Тургенева, Герцена [204] и ряда других авторов.

203

Павел Васильевич Анненков (1813–1887) родился в Москве. Был вольнослушателем историко-филологического факультета Петербургского университета. Недолгое время служил в канцелярии Министерства финансов. С 1838 по 1848 г. и последние два десятилетия жизни главным образом провел за границей. Сотрудничал в «Современнике», из которого впоследствии ушел. Был автором очерков, однако эти произведения успеха не имели. Иная судьба ожидала мемуары – «Гоголь в Риме летом 1841 года» (1857), «Замечательное десятилетие (1838–1848)» (1880) и др.

204

Повесть «Сорока-воровка» была напечатана в «Современнике» под псевдонимом Искандер.

Анненков исходил из того, что понятие «реализм» произвело «в нашей литературе <…> сильное недоразумение, которое уже пора выяснить» [205] . Критик выступил против суженного понимания реалистического воспроизведения жизни, когда оно сводится к «механическому» изображению ограниченного числа «окаменевших» типов героев и жизненных ситуаций. Анненков иронически сокрушался: «добрая часть повестей в этом духе открывается описанием найма квартиры – этого трудного условия петербургской жизни – и потом переходит к перечету жильцов, начиная с дворника. Сырой дождик и мокрый снег, опись всего имущества героя и наконец изложение его неудач <…> – вот почти все пружины, которые находятся в распоряжении писателя. Запас не велик» (41).

205

Здесь и далее статьи П.В. Анненкова цит. по: Анненков П.В. Критические очерки / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. И.Н. Сухих. СПб., 2000.

Реализм, по мнению Анненкова, предполагает «зоркий осмотр событий», «изучение разнородных явлений нашей общественности», «психологическое развитие характера». Значимость психологической разработки характера в реалистическом произведении позиционирована Анненковым как важнейшая его особенность: «Неисчерпаемый источник всех неожиданных и поучительных рассказов – душа человека», это «столб большой дороги» реализма (41).

Примером «истинно-художественных» реалистических произведений и «по собственному содержанию», и «по эстетическому вопросу» (50) были для Анненкова, в частности, многие рассказы и очерки из цикла Тургенева «Записки охотника». Критик отметил такие «качества» тургеневской прозы, как «разнообразие, верность картин и особенно какое-то уважение ко всем своим лицам», а цикл в целом – «это этюды многоцветного русского мира, исполненные тонких заметок и ловко подмеченных черт» (51). Произведения Тургенева, по мнению Анненкова, дают «многостороннее знание жизни, зоркость взгляда, изощренного опытностью, всегдашнее присутствие мысли, поясняющее наблюдение, и наконец еще талант разбора самых явлений и вывода их перед читателем» (51–52).

Представитель «эстетического» направления критики, Анненков подчеркивал и значимость композиционно-стилевой организации произведения как художественного целого. В романе, в рассказе следует видеть «перспективу» развития событий, в противном случае «можно сбить рассказ, как фабрикуется карета из готовых частей, и притом навести на составные его принадлежности лак мыслей и заметок» (41). «То ли думали значительные люди, писавшие у нас о реализме?» – вопрошал Анненков.

В статье рассмотрены характеристики «псевдореализма». Это, в первую очередь, «бедность типов» и жизненных ситуаций (42). В комическом же произведении «в основании шутки должна непременно лежать серьезная идея, прикрытая тонким покрывалом блестящего изложения» (47). Если же шутка – «публичная выставка нелепостей», то «она перестает быть шуткой, а переходит к псевдореализму, где явления окружающего мира берутся в той бессмысленной, голой простоте, в какой представляются неопытному глазу» (47–48). Псевдореализм провозглашает «верность окружающему» и «гоняется» за нею, однако «редко достигая ее» (52).

Статья «Романы и рассказы из простонародного быта в 1853 году» (первоначально под названием «По поводу романов и рассказов из простонародного быта») также была опубликована в «Современнике» (1854), еще до ухода Анненкова из этого журнала. В статье поставлен ряд важнейших проблем литературоведения.

Так, размышляя над страницами романа Д. Григоровича «Рыбаки», рассказов А.Ф. Писемского «Питерщик» и «Леший» и др., критик высказал принципиально значимое для него и для «эстетической» критики в целом соображение о том, что «желание сохранить рядом, друг подле друга, требования искусства с настоящим, жестким ходом жизни, произвести эстетический эффект и вместе целиком выставить быт, мало подчиняющийся вообще эффекту, <… > кажется <…> неисполнимым» (58). Более того, писал он, «еще хуже бывает, когда коснется дело до выражения нравственного достоинства, присущего лицам простонародья» (58). Из этих размышлений Анненкова возникли концептуально значимые для теоретического литературоведения и для историко-литературной науки положения о соотношении правды, факта, с одной стороны, и художественного вымысла – с другой (в терминологии Анненкова: «истины жизни и литературной истины», 59). Вопрос их сложной взаимосвязи сохраняет свое значение и в современной науке.

Анненков подчеркивал разность этих явлений, актуализируя вопрос о природе искусства, о тех «пояснениях жизни» (59), которые оно призвано предъявлять и представлять. «Литературная истина» формируется художественным вымыслом (в терминологии Анненкова, «литературной мыслью» и «литературной выдумкой» – 63, 69, 80). «Литературная истина» иная, чем «истина жизни», но литературное произведение и его «механизм» без фактического материала, без знания жизни не рождаются.

В результате, возникает насущный вопрос о соотношении знаний жизни, демонстрируемых писателем, и художественных достоинств произведения. Анненков писал: «Вы знаете, что рассказ превосходен; но вы спрашиваете себя, много ли в нем истины самой по себе <…>?» (60). В своих размышлениях критик констатировал, что «истина жизни и литературная истина в смешении своем отнимают друг у друга целые, иногда весьма характерные части» (59).

Отправной точкой для Анненкова было понимание того, что жизненные интересы определяют круг интересов литературных, и «простонародную» литературу «нельзя сравнивать с теми группами рассказов, какие еще существовали у нас: ни с рассказами об идеальных художниках, томящихся в действительности, ни с светскими повестями, где калейдоскопически противопоставлено внешнее изящество благородству простого, робкого чувства и проч.» (59). В последних сюжетика определяется «воображением», а первые («простонародные») произведения «берут свои типы из жизни» (59).