Русское танго

Нет, жаловаться некому, потому и приходится, блина, самой выгребать.

Ещё спасибо, что на иглу не подсадили, хотя, было дело, колёсиками баловалась. Ну так себе колёсики, не очень-то и запрещённые. За деньги у нас всё, что захочешь, на любой вкус.

Если бы не субботники…

А так – ничё, жить можно.

* * *

В коридоре гулко затопали, и на пороге возник Димон с довольной физиономией.

– Держите ксиву, – он кинул на стол красную потрёпанную книжицу, – остальных я тоже распустил условно-досрочно, сказал, чтобы хиляли оттуда, шевелили булками кто куда, покуда ветер в спину.

– Кроме улицы Ленина, им идти-то некуда, – задумчиво произнесла Оксана, затем обратилась к Димону. – Если браслетку в комиссионный снести, сколько за неё дадут?

– Лет пять, – осклабился вор. – Я ж, походу, на «Опеле» приехал. Смотрю: стоит корыто, проверил ключ из связки – открылась. Сел. Ключом туда-сюда – работает, падла. Бензина полбака, техпаспорт в бардачке. Полный комплект, хоть и ушатана, б***, по самые помидоры, особенно ходовка. Завтра толкнём – знаю, кому барахло на блат сдать, – вот тебе и бабки. А в комиссионный лучше не суйся, спалишь всех, повяжут нас, как пингвинов в Африке.

– Да, это его тачка, – встрепенулась девушка, – он, если готовый, её у дома ставит, чтоб на косяки не нарываться.

– Какое там «завтра», когда утро уже, – зевнул я. – Давайте отбой, а там видно будет, может, сходим куда-нибудь для разнообразия, праздник ведь. Я, например, давно в «Джинс-клубе» не отмечался.

– Стриптиз тебе и я могу показать, – вскинулась Оксана, – и что вы за народ такой, мужчины? Прямо кобели ненасытные!

– Короче, пьём за нулевые – и спать, – скомандовал я, – утро вечера мудренее.

19

Под Омск, к Витьке в гости, мы собирались недолго. А чего тянуть: нищему собраться – только подпоясаться. Затолкали в багажник продукты и ящик водки, рядом, на всякий пожарный, уложили запасную канистру с бензином и пластиковую упаковку минеральной воды, ну ещё свежее масло залили. После чего заехали в шиномонтажку проверить развал-схождение и давление шин. Вот и всё, дальше трасса, путешествуй, сколько душа желает. Но тут у нас с Зелёнкиным разногласия возникли – кому за рулём ехать.

– Я хочу в России наверстать всё, что недоперепил в Америке, – заявил сэр Грин, – и, к тому же, после вчерашнего у меня в голове полнейший вазелин.

– А мне, как вынужденному аборигену, вообще законом положено местные традиции блюсти, – стал возражать я, – и после вчерашнего в моей голове абстракция не хуже, чем твой вазелин. Это не считая того, что тебе в любом случае собутыльник нужен. Или ты собрался своего сына подпаивать? Так он мало, что половину разольёт, а если невзначай выпрямится по дороге?

– Эду пить нельзя, – не на шутку забеспокоился друг, – мы за руль Джойс посадим, у неё стаж водительский больше, чем нам с тобой лет.

– Тогда ей на метле уже пора в полный рост летать, – озадаченно сказал я, представив себе фантастическую картину такого способа передвижения, – как бы она всех нас с собой на небо не утянула.

– Что ж, присматривать будем, – не сдавался американец, – зато какой комфорт! И потом, она же меня из плена выкупила, куда её теперь девать?

– Да, – сказал я, – сделала из тебя какого-то сэра Боба.

– Сэр Питер, – напомнил Зелёнкин, – а ещё состоятельный человек, с которым тебе в поездке будет интересно собеседовать.

На том и порешили: Джойс и Эдвин впереди, а мы с Петькой на заднем сиденье, где нами были предусмотрены все условия для общения двух задушевных приятелей.

– А чего ты с женой-то разошёлся? – спросил меня Зелёнкин, когда мы благополучно миновали пост ГАИ и выехали на оперативный простор. – Впрочем, дело твоё, можешь не рассказывать.

– Ну какие тут секреты, – махнул я рукой, – нашла в своей долбанной музшколе близлежащего Шуберта и… спелись, получается. Ну я, как пожизненный инвалид, обижаться не стал – дело-то житейское.

– И что, просто вот молча взяла и ушла? – удивился друг. – Неужели вы с ней даже не попробовали поговорить? У вас ведь общий ребёнок!

– Я пытался подъехать насчёт дочки, так она сказала: «Поцелуй меня в рояль». В общем, цени свою драгоценную половину, походу, Джойс бескорыстно тебя до гроба любить будет и беречь как зеницу ока.

Услышав своё имя, Петькина возлюбленная с беспокойством оглянулась на нас, и машина слегка вильнула в сторону.

– Мэм, это не ступа, следите за азимутом, – заволновался я, – а то как бы нам раньше времени обода не сплющить.

Незаметно для самих себя мы задремали, убаюканные спиртным и мерным гулом двигателя. Сколько проспали – не знаю, очнулись от мощного удара подвески.

– Ну и дороги! – возмутился Питер Грин.

– И где ты их видишь? – заступился я за российскую действительность. – Это у вас в Америке автобаны, а у нас дорог нет, только направления. Представь, если отец дурак, а мамаша – дорога, по которой мы едем. Что у них может родиться?

– Не знаю, – растерялся тот, – абсурд какой-то.

– Ты прав, – я ласково погладил дверную обшивку «Лады», – получится такое вот прелестное чудо! Не хочешь обратно в Россию?

– Я тоскую по Родине, – вдруг посерьёзнел Петька, – даже плакал первое время. Ночью. Уснуть не могу, закрою глаза и вижу, как наяву, мать, живую ещё, сестру, двор свой, где вырос, каждую травинку в нём помню. Теперь-то уж привык, да и нельзя мне было возвращаться. Сам знаешь, как в Союзе относились к предателям. Я же по тем законам изменник получаюсь, раз в плен попал. Отправили бы, куда Макар телят не гонял, и доказывай потом, что ты не верблюд. Ну-ка, пересохло что-то, добавь-ка в стакашек горло промочить.

– Я бы тоже уехал, да некуда, – сказал я вместо закуски, – а предатель не ты, нас всех предала страна, пославшая тебя и меня умирать за её идеологию и интересы. Вот и приходится водку пить, чтобы не видеть весь этот маразм. Вроде как внутренняя эмиграция.

– Получается, вся Россия в эмигрантах, – хохотнул Зелёнкин. – Это ж как надо свой народ ненавидеть, чтобы довести его до такого б***дства!

– Знаешь, о чём я мечтаю? – спросил я, выпив ещё раз и тщательно хрустя свежим огурцом. – Умереть у себя дома в собственной кровати. Сегодня у нас, россиян, это непозволительная роскошь.