Рыцарь на золотом коне

Подходя к городскому совету, они внутренне готовились выглядеть глупо. Однако Лесли, к их изумлению, уже поджидал их. Он стоял на ступенях, и это зрелище было неожиданным во всех смыслах: одет он был в элегантный серый костюм с уилтонским галстуком, как и остальные мальчики из Уилтон-колледжа, а место буйной светлой шевелюры заняла короткая стрижка, приглаженная и аккуратная. Сережку-черепушку сменило маленькое золотое колечко в ухе.

При виде девочек Лесли удивился не меньше, чем они при виде его.

– Ну дела! А я-то был уверен – вы забудете! – воскликнул он.

Они смущенно вытаращились друг на друга, но тут Фиона, у которой тоже были проколоты уши, заметила колечко.

– Разве в Уилтон-колледже разрешают носить сережки? – удивилась она.

– Где там! – воскликнул Лесли. – Сплошные строгости. Но я решил обеспечить себе свободу действий, или как там говорится. Пока что никто не велел мне ее снять. В этом городе есть куда пойти?

Лед был разбит, и они пошли в «Голубую лагуну» поесть чипсов, оживленно болтая по дороге. Девочкам было страшно интересно, как устроен Уилтон-колледж изнутри. Лесли рассказал, что там все бетонное, отделано наподобие церкви, со стрельчатыми арками, и холодно, будто в могиле.

– Кроме актового зала – он весь из розового мрамора и в романском стиле, – сказал он.

Уроки оказались легкие, хотя учителя все до единого чокнутые. Труднее всего было ладить с другими мальчиками.

– При них я себя прямо мастодонтом чувствую, – пожаловался Лесли. – Наверное, когда сначала учишься в обычной школе вроде моей, быстрее взрослеешь, но все-таки ужасно достает, если над тобой все время смеются. – Заметив, как огорчилась Полли, Лесли добавил: – Да ничего, переживу, просто дурость ужасная. Все потому, что я на флейте играю. Обхохочешься, у меня ведь фамилия Пайпер, то есть Трубач.

– А я думала… – начала Полли.

Фиона тут же больно пнула ее в лодыжку и подалась вперед, чтобы сменить тему.

Однако Лесли и сам ловко сделал это.

– А ты в нашей школе знаменитость, слыхала? – спросил он у Полли. – Все говорят, наш староста в тебя втрескался. Лерой – знаешь такого? У него в комнате твое фото висит. Я сам видел. Полный кошмар, но это точно ты. Можно, я скажу, что мы с тобой знакомы? Это прибавит мне уйму очков.

Полли обнаружила, что Нина с Фионой глядят на нее с благоговением.

– А, Себ, – неприязненно буркнула она. – Да, я его знаю. А мы с тобой в самом деле знакомы, конечно скажи.

– Спасибо! – сказал Лесли, расцветая от благодарности. – Ну, теперь меня допустят в высшее общество! – похвалился он.

Полли с Фионой вскоре после этого встали и собрались идти. Нина сказала:

– Я вас догоню. Мне надо в туалет. А вы идите.

– Почему ты меня пнула? – спросила Полли по дороге в школу.

– Наверное, у него неполная семья, – ответила Фиона. – Он сразу помрачнел, я видела. По тебе знаю такое выражение. Иногда у тебя на лице написано: «Ну вот! Сейчас опять спросят!» А он славный, правда, этот Лесли? А ты действительно знакома с уилтонским старостой?

– Я знаю Себа Лероя, – отозвалась Полли. – Не знала, что он уилтонский староста.

В тот день Нина в школу не вернулась. Полли подозревала, что Лесли тоже. На следующий день весь Мэнор-Роуд так и гудел: оказывается, уилтонский староста влюблен в Полли Уиттакер! Полли донимали расспросами, правда это или нет. Саму Полли это жутко злило. Однако к Себу она стала относиться лучше.

На следующий день Полли пришла посылка, адрес на которой был написан незнакомым почерком. Внутри оказалось несколько кассет с музыкальными записями – Альбинони, Бах, Бетховен – и записка мелкими круглыми буковками:

Том считает, они тебе понравятся. Говорит, если нет, выбрось. Видимо, в тот насыщенный событиями вечер ты не погибла из-за Тома в автокатастрофе, иначе кто-нибудь да подал бы на него в суд. Наш цирк опять едет в турне! вот-вот отправляемся. Привет тебе от Сэма и Анны.

Твой Тан-Таре, он же Эд.

Полли украдкой – вдруг узнает мистер Лерой – одолжила у Фионы магнитофон и послушала кассеты. Оказалось, что без этой музыки она не может жить, и бабушка пообещала ей магнитофон на Рождество. А мистер Лерой ничего не сделал. Полли вздохнула с облегчением, а потом вздохнула еще раз: у нее словно упала с плеч гора, о которой она и не подозревала. Она вдруг снова смогла на чем-то сосредоточиться. Через неделю после прибытия кассет она впервые за несколько месяцев достала карту и рукопись под названием «Нигдешние сказания» и начала писать длинную продуманную повесть.

Сюжет развивался несколько иначе, чем намечала Полли. Она не забыла, каким презрением облил ее мистер Линн за воровство у Толкина, и решила дать волю воображению. Поначалу ей было известно только одно: это будет рассказ о том, как Геро стала помощницей Тан-Кула и как они вместе отправились искать Обайскую Кипту. В результате история разрослась до огромных размеров. Из нее отовсюду отпочковывались истории поменьше – подробные биографии каждого персонажа. Сама Геро стала принцессой, вынужденной бежать из отчего дома из-за козней, которые ей строила злая красавица-кузина. Тан-Кул нашел ее, когда она скиталась, переодетая мальчиком, и пригласил к себе в помощники, поскольку и сам принял за мальчика. После этого развернулся настоящий эпос. Полли писала его почти весь учебный год, чуть ли не до самого дня рождения, когда ей исполнилось четырнадцать, – с перерывами на разнообразные события настоящей жизни.

Причиной этих событий отчасти был Себ. Полли упорно пыталась от него отделаться или, по крайней мере, отвадить от привычки сгребать ее в охапку и целовать. Обращаться за помощью к бабушке Полли стеснялась. Но каждый раз, когда она сопротивлялась, Себ так огорчался, становился таким побитым и несчастным, что сердце Полли смягчалось и она не решалась дать Себу отставку.

– Не понимаю, как Нина это делает? – то и дело вздыхала она в разговорах с Фионой.

Нина постоянно давала отставку своим поклонникам, кроме разве что Лесли.

Лесли тоже поцеловал Полли, когда они праздновали Рождество у Фионы; его поцелуй, мягкий и влажный, понравился Полли гораздо больше, чем все эти пыхтения и хватания Себа, хотя придавать ему особое значение не стоило. Как выяснилось, Лесли обожал целоваться со всеми подряд. Примерно тогда же Фиона прозвала его Джорджи-Порджи – в честь героя детской песенки, который «был нахал и всех девчонок целовал». Похоже, в Уилтоне он вполне прижился. Полли спросила Себа, как там дела у Лесли, и тот несколько надменно признал, что этот Пайпер – весьма популярный паршивец.

На Рождество Полли пришла еще одна посылка с кассетами – «С любовью от „Дюма-квартета“», почерком Анны: Брамс, Верди, Вивальди. Анна указала свой обратный адрес, и Полли бережно его переписала, надеясь, что он ей еще понадобится. Через месяц пришли еще кассеты – Гайдн, Гендель, Глюк.

– Идет по алфавиту, как я погляжу, – заметила бабушка. – Что он, интересно, будет делать, когда дойдет до Яначека? Вернется к Баху?

Она не хуже внучки понимала, от кого эти кассеты.

Свой эпохальный труд Полли закончила летом. На следующий день после того, как она его дописала, ею овладела престранная смесь чувств: гордость достигнутым, тошнота при виде рукописи, радость, что все позади, и ощущение страшной пустоты. К вечеру пустота победила, и Полли принялась тщательно переписывать роман самым аккуратным почерком. В это тоже постоянно вмешивалась настоящая жизнь. Полли опять позвали в сборную по легкой атлетике, а еще она играла придворную даму в школьном спектакле. Ставили «Двенадцатую ночь» Шекспира. Полли не ожидала, что сюжет пьесы окажется настолько похож на историю Геро и Тан-Кула. Она многое бы дала за роль Виолы, но на нее назначили Кристи Джефферсон, и Полли утешалась переписыванием рукописи. Кстати, сам Шекспир воровал сюжеты где ни попадя – вот вам, мистер Линн! А ее история была ее собственной. Чем дольше Полли переписывала роман, тем больше он ей нравился. Некоторые отрывки были поистине хороши. Особенно тот эпизод, где Тан-Кул ранен в плечо и Геро делает ему перевязку. Она снимает с Тан-Кула доспехи и видит «гладкие могучие мышцы, переливающиеся под шелковой кожей спины». Чудесно! Иногда Полли восхищенно шептала на ходу эту фразу: «Под шелковой кожей спины!»