Рыцарь на золотом коне

Второго Томаса Лаурель захватила в плен еще ребенком, однако ему удалось спастись. Спасла его потрясающая девушка по имени Дженет, которая, чуть что, подбирала зеленый свой подол и бросалась в бой. В решающий момент Дженет вцепилась в Тома и не уступила его. Лаурель – или как там она называла себя тогда – была в ярости.

Полли изо всех сил хотела быть как Дженет, однако очень боялась, что все выйдет иначе. Несмотря на сходство имен, Томас Линн больше напоминал не Тэмлейна, а Томаса Рифмача. Его тоже выпустили в мир – и тоже с даром. И Лаурель тогда страшно на него злилась. Она все еще злилась на него даже на похоронах. Значит, дар был не простой, а с подвохом. Все, что сочинял Том, оказывалось правдой, а потом возвращалось и больно било по нему самому. А это, между прочим, значительно упрощало задачу мистеру Лерою, подумала Полли. И вот тут-то и вмешалась сама Полли. Получается, ей тоже досталась частица этого дара, ведь она помогла мистеру Линну сочинить Тан-Кула. Наверное, этот дар должен был перейти к мистеру Линну через картины, которые ему позволили забрать, размышляла Полли, через никчемные, второразрядные картины, – но тут опять вмешалась она и подменила их.

«Значит, и от меня есть польза, – думала Полли, когда вышла из автобуса и побежала к бабушкиному дому, подгоняемая страхом. – Даже если потом я пустила все насмарку». А ведь пустила. А еще – ни в одной балладе не давалось и намека на то, зачем, собственно, Лаурели требовались молодые люди.

Бабушка открыла дверь, щурясь и моргая, – ее подняли с постели в разгар дневного сна.

– Кого я вижу! – воскликнула она в восторге. И блеснула глазами: – Выкопала, значит!

– Да, – кивнула Полли. – Сядь, бабушка. Я хочу прочитать тебе два стихотворения.

– Тогда подожди, я сначала заварю большой чайник чаю, – сказала бабушка. – Чувствую, декламация затянется.

Они пошли в кухню, бабушка заварила чай и достала жестяную коробку со своим лучшим печеньем. После чего села напротив Полли, укрыв колени Трюфлей, и выпрямилась с видом смиренным и любопытным одновременно.

Полли прочитала бабушке обе баллады, медленно, с выражением, объясняя все непонятные слова.

– Ну? – спросила она, дочитав.

– Еще разок, – сказала бабушка.

Полли прочитала еще раз.

– Бабушка, тебе это что-нибудь напоминает? Бабушка кивнула:

– На них наслали чары, чтобы не говорили, а на меня – чтобы не помнила, но я-то держу в голове, что могу, потому что живу, где живу. Она любит молодых, она любит красивых – и музыкальных, когда удается раздобыть. У нее еще слабость к имени Том, не находишь? Однако в этих стихах есть одна ошибка, Полли. Похороны бывают раз в девять лет.

– И в последний раз это была женщина, – подхватила Полли. – Мать Себа, которую выдали за мать Лаурели, а мать Лаурели и сама Лаурель, конечно, одно и то же лицо. Раз в восемьдесят один год Лаурель начинает новую жизнь, обставляя все так, словно умершая – ее мать, чтобы получать наследство после себя самой. Пожалуй, Томасу Линну повезло, что тогда была не его очередь. Теперь ты помнишь его, бабушка?

– Еще бы, – вздохнула бабушка, приглаживая Трюфлину шерстку. – Молодой человек с картинами. Надо было мне быть с ним приветливей, ведь он вывел тебя из Того Дома и вернул домой. Но я перепугалась. А все из-за Трюфли, понимаешь? Только она его увидела – и бежать. И я подумала: «И этот тоже Ее добыча. Хорошо, если душа еще при нем». И была права, верно?

– Тогда – да, – кивнула Полли. – Но потом он старался освободиться, я точно знаю, да я ему помешала.

– Это я сообразила, – ответила бабушка. – Когда он приходил во второй раз, Трюфля прыгнула ему на колени. Лило как из ведра, а он уезжал в Австралию. Меня в тот день скрутил радикулит.

«Ой», – подумала Полли. Бабушка никогда не распространялась насчет радикулита и погоды, только если хотела отвлечь собеседника от чего-то другого. Конечно хотела. В тот День спорта мистер Лерой все-таки добрался до бабушки, а этого Полли и боялась. Она откинулась на спинку стула и пристально посмотрела на бабушку.

– Бабушка, давай начистоту. Что ты сделала? – Отказала ему от дома, – сказала бабушка. – Хоть до утра на меня гляди, Полли, а я поступила правильно, и ты сама это знаешь! Тебе едва-едва исполнилось четырнадцать, ты ему в рот смотрела, хвостиком за ним увивалась, а он взрослый мужчина, ну куда это годится? У тебя своя жизнь, Полли. Даже если бы он был тем, чем казался, а не Ее добычей, все равно это никуда не годится. Так я ему и сказала. Ну и он понял. По-моему, раньше ему это просто в голову не приходило.

Полли вздохнула.

– Да, наверное, ты поступила правильно… только зря ты это сделала, бабушка! Из-за этого… поэтому я… Ладно, неважно. А он?

– Сначала онемел, а потом сказал, мол, он тебя эксплуатировал и никогда себе этого не простит, – ответила бабушка.

– Эксплуатировал?

«Неожиданное слово, – подумала Полли. – Неприятное».

– Вот я тебе рассказала, красотка моя, что я сделала, – отчеканила бабушка. – А что сделала ты?

– Я взяла ту картину, «Болиголов в огне»… – начала Полли, заливаясь линялой хлоркой стыда оттого, что приходится признаваться в таком даже бабушке.

И рассказала обо всем, что тогда сделала. Но едва она перешла к той части, где колдовство удалось и она увидела Тома с Лаурелью, как бабушка, тихонько скрипнув суставами, поднялась и взяла Трюфлю на руки.

– Смотри-ка, ловко эти, из Того Дома, пролезли тебе в голову, – заметила она. – Мне всегда было интересно про ту картину, но я никогда толком к ней не присматривалась. Пойдем-ка, Полли, и поглядим на нее прямо сейчас.

Она зашагала по лестнице в комнату Полли, а Полли зашагала следом, обе преисполненные такой решимости, что только бравурного марша не хватало.

– Снимай, – приказала бабушка, обеими руками держа Трюфлю, и указала подбородком на «Болиголов в огне».

Полли бережно сняла картину с крюка и положила на кровать. При этом следила за Трюфлей почище бабушки, но Трюфля смирно сидела у бабушки на руках, ничуть не испуганная. Эта картина, похоже, никого не могла испугать. Большая увеличенная цветная фотография, довольно занятная, но по-прежнему полностью лишенная таинственности, которую видела в ней Полли, когда была маленькая.

– Никогда не понимала, – проговорила Полли, – почему ее не пытались забрать.

– Насколько я могу судить, не могли, – отозвалась бабушка. – Наверное, подарить ее тебе было в его власти, вот он и подарил. Мне показалось, картон позади открепляется. Сними-ка его, только осторожно.

Полли перевернула картину – стало видно машинописную этикетку, где значилось: «Болиголов в огне», и больше ничего, – и ослабила большие металлические защелки, которыми стекло крепилось к картине, а картина к толстому картону. Приподняла картон.

– Ого.

Внутри, между картоном и обратной стороной картины, лежала прядь волос, светлых и слегка волнистых. Примерно как у мальчика на украденной фотографии.

– Обайская Кипта, – проговорила Полли. – Он ломал себе голову, что это такое. А она все это время была у меня. – И робко дотронулась до волос пальцем.

Завиток, которого она коснулась, тут же рассыпался в пыль. Полли отдернула палец.

– Не смей! – прикрикнула на нее бабушка. – Пускай себе лежит. Может, чары ты и снимешь, но и его убьешь заодно, а это уже лишнее. Повесь картину на место и пойдем выпьем еще чайку.

Спустившись вниз, в пахнущую печеньем кухню, где понемногу темнело и часы от этого тикали громче, Полли отхлебнула свежезаваренного чаю и спросила: