Рыцарь умер дважды
Шрифт:
Вождь гладит ее по щеке. Подается вперед, будто собираясь подступить вплотную, но не делает этого. Плечи его слабо горбятся. Он молчит.
— Я…
Говорить труднее, чем когда он ослеплял меня и обвинял. Да и что я могу сказать? Что окончательно верю ему? И мне жаль, что это пришлось скрыть от Круга братьев? Что я счастлив самой мысли о спасительном союзе? Ведь Вождь был прав, был мудр и зорок, как и всегда, и его желание — быть с ней, жить в мире с повстанцами — сбудется. Духи помогут.
Я опускаю взор. На правой руке Исчезающего Рыцаря, на костяшках, —
— Она ведь… воскресла?
По лицу Мэчитехьо опять пробегает судорога. Он подносит окровавленную кисть к губам, целует. При этом жесте я смущенно отвожу глаза… Но когда гляжу вновь, на запястье — той части, что оказалась за пределами камня, — медленно проступает трупное пятно. Мэчитехьо опускает бездвижную руку обратно.
— Все сложнее, Белая Сойка. Но я испробовал не все пути.
Он бросает на Жанну — спящую, околдованную, украденную? — последний взгляд и затворяет крышку. Глазницы Обезьяны продолжают изредка мерцать; избегая их света, я смотрю вниз, на надпись возле стоп. Это язык Форта, но символы изменены, точно оплетены паутиной. Расположены они в странном порядке, часть не понятна вовсе.
— «Воскресить вечно живого и вечно мертвого может лишь тот, кто делит с ним одну рану», — тихо зачитывает Вождь. — О чем говорят тебе эти слова?..
— Я не понимаю их.
Он глядит без упрека или гнева — потому что прежде глядел без надежды. Снова мягко берет меня за плечо, уводя от Саркофага; мы возвращаемся к столу, за который он утомленно опускается. У высокого стула, наверное, последнего из уцелевших, мягкая спинка, обитая тканью, но Вождь не откидывается туда, а наоборот подается вперед, сцепляя в замок руки. Я остаюсь стоять напротив, поверхность стола — пустоту ее нарушают сейчас лишь окровавленная пуля и светильник — разделяет нас.
— Не понимаешь. Но ты все равно сможешь мне помочь, если второй путь окажется неверным.
— Второй?..
Мэчитехьо приподнимает одну руку. На ладони след старого пореза.
— Я полагал, что одна рана — одна война. Она мучила нас обоих, и оба мы были повинны, ведя ее. Я окропил своей кровью зачарованные символы, но тщетно. Сегодня у меня будет иная кровь: не подойдет жертва врага — я принесу в жертву союзника. Молодой ягуар, убитый над Фортом… я велел жрецу перерезать его горло, пока тело свежее. Все они делят раны, все едины.
Это должно сработать, и… я не могу не думать о том, насколько щедрое для Вождя решение — взять мертвеца, не трогая живых друзей Жанны. Он… изменился. Все изменилось.
— Пусть Звезды, создавшие эту гробницу, примут твое подношение.
Блеклая улыбка не оживляет его лицо, оно остается опустошенным.
— Я не жду этого. Возможно, я иду не теми путями, возможно, не стоит ослеплять себя иносказаниями, в которые облекают истину наши боги. Здешние — иные, их мысль подобна не извилистой реке, а прямому лучу света. — Улыбка гаснет, пальцы сцепляются крепче. — Здесь мне и нужен
ты. Ты и лучшие твои воины. Подумай уже сейчас, кто зорче всех, тише всех, умнее. В ком ты видишь смену в случае, если умрешь?..— Я всех их стараюсь сделать такими.
Он удовлетворенно кивает.
— Помнишь место, где мне пришлось убить Бесшумного Лиса?
— Поляна с уснувшими змеями? Ты так спешил уйти с нее…
Новая улыбка тяжелее и желчнее.
— Я лишь хотел увести вас любой ценой. Потому что там я нашел того, кого ни в коей мере не думал найти и чье присутствие не желал вам открывать. Я почувствовал его, Белая Сойка. Это был светоч. Эйриш Своевольный Нрав, проигравший мне поединок.
Он замолкает, давая время осмыслить, но я не знаю, сколько мне нужно. Так же, как недавно я не мог поверить глазам, теперь — не верю ушам.
— Эйриш мертв, — сами произносят губы. — Намного дольше, чем…
— Чем ты живешь. Верно, так и было, но… — Вождь плавно расцепляет руки, — что-то изменилось. Его нынешняя сила ярче звезд. Дробится, как рукава ручья, где один поток толкает мертвую воду, но второй — живую. Я хочу знать, где он берет эту живую воду, Белая Сойка. Я не сомневаюсь: он на пути к тому, чтобы восстать. Жанна скрыла это от меня, помня, чем кончилась наша с ним давняя близость, — я ее не виню. И, скорее всего, скрыла от него связь со мной, иначе вряд ли он доверял бы ей: он ненавидит меня. Правда, мне не дает покоя мысль, что он мог все понять и убить ее… но пока я гоню это прочь. Всему свое время, я узнаю убийцу, когда разомкнутся ее губы.
Если они разомкнутся, Вождь…
— Почему вообще ты думаешь, что она знала о светоче?
Он опускает взгляд на собственные запястья, потом вновь устремляет на меня.
— Светоч не один был на поляне. Там прятались и живые. Змеиная жрица, повстанка и… кровная сестра Жанны, похожая на нее как две капли воды.
— Сестра? С Той Стороны?..
— Да, Белая Сойка. Она едва пришла, но поспешила именно туда, к нему. Это ли не доказательство, что светоч связан с теми, с кем мы сражаемся?
— Если так, то, когда он воскреснет, особенно если воскреснет раньше Жанны…
Вождь обрывает меня с явным нетерпением:
— Если поединок меж нами грядет, так суждено. Но от тебя не требуется об этом думать, от тебя нужно иное. Ты исполнишь?
— Да, конечно…
Но сердце упало, сжимаются кулаки. Одна мысль о поединке Вождя и обретшего силу светоча устрашает меня, как устрашают мысли о новом витке войны, которую Вождь и Жанна хотели прекратить. Зачем так злы боги? Зачем?..
— Каждый день, — вкрадчиво начинает Мэчитехьо, — ты или кто-то, кому ты веришь, должен быть там, среди зарослей, в небе или ином укрытии. Я дам защиту от змей, дам беззвучие, дам перо для невидимости на крайний случай. Кто ходит туда, о чем говорит, является ли туда Эйриш или прячется там зверем, тенью, духом, — все это я хочу знать: Если проводятся ритуалы, если приносятся жертвы, хоть что-то, — я хочу знать.
— Ты узнаешь, — тихо обещаю я.
— Это не все.
Он поднимается, снова идет ко мне. Остановившись вплотную, цепко смотрит в глаза.