Рыцарь умер дважды

— Жанна оберегала сестру. Та ничего не ведала, она слаба и нежна. Скорее всего, появление ее было попыткой передать повстанцам последнюю волю Жанны, больше она не возвращалась. Но если вернется, если светоч призовет ее, — а он может призвать… — Вождь вынимает невзрачное серое перо из собственных волос и дышит на него, затем вручает мне. — Его нужно носить за ухом. Едва девчонка явится, зовите меня. Я услышу и приду. За ней.

Глаза горят, ноздри трепещут. Он чует чью-то кровь. Светоча? Или…

— Зачем она тебе? Ведь она…

Не Жанна. Вождь сжимает мою руку, заставляя крепче сомкнуть пальцы на сером пере.

— Она — третий путь, Белая Сойка. Она — буквальный смысл. Если сегодня боги не сжалятся, у меня не останется больше ничего. Помни об этом. Я доберусь до нее любой ценой.

— Хорошо… — но в горле почему-то ком.

— А теперь я тебя провожу. Жрец уже, наверное, ждет меня.

За спиной вспыхивают зеленым мертвые глазницы. И я устало опускаю веки.

* * *

Птица Из-Под Земли стоит там, где обычно ожидают Вождя все, — в большой зале с высоким камином. Жрец чуть склоняет седеющую голову и передает Мэчитехьо кубок — деревянный, не металлический, из каких мы пьем вино. Тот принимает с благодарностью, и оба мы глядим на свои уродливые усталые отражения в алой поверхности. Старик покидает нас.

Кровь Ягуара. Будь спасительной, Кровь Ягуара. Ведь он наверняка отдал бы ее сам, знай, что спасет этим свою святыню.

— Хочешь, я останусь с тобой, Вождь? Для этого ритуала?

— Нет, Белая Сойка. Иди.

Он разворачивается — волосы трепещут в замковом сквозняке, колышутся одежды. Он оставляет меня глядеть на пламя, где нет сейчас никого.

Тогда в камине билась она. Ее душа, еще не способная вернуться в истлевшее тело. Я знаю. Откуда-то я точно знаю. И Вождь тоже знал, потому закрыл глаза и устрашился.

Прежде чем покинуть замок, я отделяю рукоять подаренного Злым Сердцем ножа от лезвия.

Я нахожу внутри маленький обрывок бумаги.

Он пуст.

3 ХОДИТЬ ПО КРУГУ

[МЭЧИТЕХЬО]

А ты ведь знаешь, что для меня этот мальчик, — знаешь, даже не зная его самого. Ты и прежде часто угадывала мои чувства к тому или иному брату, угадывала, едва посмотрев, как мы обменяемся парой фраз. Например, ты сказала однажды: «Бесшумный Лис отвернется», и он отвернулся. В последние свои мгновения он назвал тебя грязной смердящей дочерью пса, и я убил его. Убил бы еще не раз за то, как он был зорок и слеп.

Белая Сойка — совсем иной. Ты сказала когда-то: «Ему нужна хорошая жена, но пока нужнее — хорошее дело». И я приблизил его, а затем принял о его судьбе еще одно решение. Сегодня ты напомнила, вступилась; тебя я услышал сердцем. Так же было лишь однажды — когда, забавляясь и скучая с моим вторым сыном, ты позвала меня с Той Стороны, и я целовал тебя. Целовал живую, целовал без чешуи доспеха, целовал в запахе цветущих трав, а ты сказала, что любишь меня. Сегодня голос твой был совсем тихим, тише стука о камень. Но я услышал. Если бы не ты, я лишился бы Белой Сойки, как лишился тебя. Но ты вернешься, Джейн. Я знаю, ты ко мне вернешься.

Кровь потемнела, в ней почти не различить отражений. Я вглядываюсь в собственную тень на багровой, подернутой пленкой поверхности. Я касаюсь ее пальцами и опускаюсь перед Саркофагом на колени, обвожу каждый каменный символ, вбирая в себя суть. Тот. Кто. Делит. Рану. С тем, чья кровь на моих руках, ты шла плечом к плечу. Я видел его в стае, среди ближайших твоих друзей. Орел с серебряными глазами, волк, которому ты подарила монету, алый смертоносный аспид, попугай, чьи крылья — самые быстрые, а клюв ломает кости… И этот молодой пятнистый убийца с громоподобным рыком.

Они все сегодня кричали, что мстят твоим именем. Стреляли из оружия, которое ты так отважно не давала им, но которое как-то попало в их руки. Ты бы не допустила этого, никогда бы не допустила, хотя по Форту гуляют иные речи, и о тебе говорят с еще большей ненавистью, чем раньше. Я не могу этого пресечь. Я все еще лгу своим людям, Джейн, как ты лгала своим. Мы затянули ложь. Как надолго…

Я обвожу последний символ и закрываю глаза. Под веки пробивается зеленый свет, но я не готов, не могу подняться. Губы даже не шепчут молитв. Цепляясь за осыпающееся время, как тонущая в яме крыса, я считаю и с каждым счетом проваливаюсь глубже.

– pay- [38]

Это началось не сразу, не в бескровную ночь Созидания. Тогда я только увидел в тебе достойного врага, признал ту, кто не отступится. Ты, странная юная бледнолицая, стала частью моего мира, но так же как другие, могла рассыпаться прахом в любой миг. В моем мире не было ничего вечного. Как и во всех мирах.

И все же что-то переменилось.

Та, кто умеет слышать. Та, кого я спас по неясной прихоти. Та, кто взамен вернул мне дух празднества. Ведь он угас: как бы мы ни берегли его, трудно чтить священных лис и койотов в мире попугаев и ягуаров. Трудно не только юным; порой и я тоскливо удивлялся, как мой дар — дар Той Стороны, дар времен, когда вера находила союзника в матери-реке, благородных горах, лесу, — не покинул меня? Кто поддерживает его здесь? Кто нас оберегает?

38

Здесь и далее — числительные мертвого языка яна, приведенные в английской транслитерации в соответствии с исследованием Виктора Голы «Языки калифорнийских индейцев».

Старый вождь, Рысь с Малой Горы, не зря боялся уходить. Ослепленный разом тревогой и гордыней, я не ведал, почему он так противится, почему на совете мои разумные речи — о том, что скоро белые уничтожат нас, как прочие племена, — привели не к единогласию, но к братоубийственной резне. Умирая от моей руки, вождь странно предостерег: «Берегись себя, Злое Сердце, берегись своей души». Кости его забрали мох и земля; я, найдя новый дом за Двумя Озерами, забыл предостережение. Я был еще довольно молод. Я не осознал, что, взяв идолов и память, мы не сумеем взять самих богов, только их тени. И даже тени покинут нас.

Лишь когда Форт стал нашим, а светочи пали, я понял, как вождь был прав. Казалось, мы славно жили, но на самом деле все, что я обрел, таяло: молодость, мир, будущее. И вот уже время, отнятое каменным ножом, дает мне меньше сил, и вот земли осыпаются в космос, и вот повторяется история, вывернувшись наизнанку: мы ныне захватчики, а приютившие нас — дикари. Льется нескончаемая кровь. Мы отнимаем чужой дом, как когда-то забрали наш.

Я был обречен, поздно или рано, — обречен. Мои враги — тоже. И тогда пришла ты.