Рыцари былого и грядущего. Том II

— Андрей, это я. Всё спокойно.

Он опустил пистолет и вышел на улицу, перешагнув через труп на пороге. Здесь собрались уже все мужчины деревни с винтовками, саблями и кинжалами. Впереди стоял Шах с пистолетом в руке. «Кажется, наш «Макаров»? Из Афгана привёз сувенир?» — подумал Андрей. Лицо Шаха словно почернело, он явно пережил страшный шок. Впрочем, это не помешало персу-священнику подойти к Андрею и по-отцовски его обнять.

— Ты ранен?

— Нет, ни разу не задело.

— Посмотри на своё плечо.

Только сейчас Андрей увидел, что всё его плечо в крови. От первого брошенного в него кинжала он уклонился, как выяснилось, не очень качественно. Шах достал из-за пояса кинжал, разрезал рубаху на плече Андрея и, бегло глянув на рану, с облегчением сказал:

— Рана чистая, хорошая. Спасибо ассассинам, затачивать кинжалы они умеют.

— Ассассины?

— Да, это они, — Шах вообще отрезал рукав рубахи Андрея и быстро ловко перевязал им рану. — Потом нормально перевяжут. Да, это ассассины. — Шах бросил через плечо своим: — Осмотрите тела. Все ли мертвы?

Перевернув тело, лежащее на пороге, без экспертизы констатировали смерть — пулевое ранение в сердце. На улице лежали двое, один из них так же был мёртв — тот самый, который ранил Андрея и пал от первого выстрела. Второй получил рану лишь в бедро. Он лежал на земле лицом вниз и не подавал признаков жизни. Когда его перевернули, бледное лицо исказила гримаса боли, но он не проронил ни звука.

— Ты?! — тяжело выдохнул изумлённый Шах.

Раненный молчал, не поднимая глаз. Лицо Шаха, и так уже искажённое скорбью, сейчас, кажется, вообще перестало быть лицом. Наконец, Шах заговорил, голос его звучал тихо, глухо, страшно:

— Этого человека я крестил неделю назад. Он сказал, что горец. Я поверил в его искренность, думал, что Господь послал мне ещё одного сына. Я просто старый дурак. Бойся, Андрей, ассасинов, желающих принять крещение.

Шах обратился, наконец, к раненому:

— Саид… не хочу называть тебя новым христианским именем… тебя прислали тогда на разведку? Ты принял крещение только для того, чтобы изучить в нашей деревне все входы и выходы?

— Да.

— Что вы хотели сделать с нами?

— Вы все до единого должны были сгореть в вашем храме.

— Зачем вам это?

— Вы предали веру предков, вы не имеете права жить.

— Саид. посмотри мне в глаза и скажи честно: ты. лично ты действительно считаешь нас предателями, оскверняющими родную землю своим зловонным дыханием? Ты полностью в этом уверен?

Саид с трудом поднял глаза, ему, кажется, тяжело было смотреть в лицо Шаха. С большим трудом он выдавил из себя:

— Я… не… — и больше не звука.

Было непонятно, что он имел в виду. «Не считаю так»? «Не знаю»? «Ненавижу»? Никто не попросил его уточнить.

Шах, с большим трудом вернувший себе самообладание, тихо прошипел:

— Горе тебе, Саид. Я говорю тебе: горе.

Ни к кому не обращаясь, Шах обронил:

— Окажите медицинскую помощь. Дайте кров. Кода сможет ходить, отпустите на все четыре стороны.

* * *

Андрей очень хотел обсудить всё происшедшее с Шахом, но он понимал, что персу сейчас не до этого. Шах явно не может себя простить за это нападение, считая себя единственным виновником того, что жизнь всех членов общины некоторое время висели на волоске. Сиверцев решил не тревожить Шаха хотя бы сутки, дать ему возможность прийти в себя.

Сам он после этого скоротечного боя чувствовал себя на удивление хорошо и даже лучше, чем до этого. Боевой стресс помог стряхнуть с души сонную одурь, которая последнее время совсем его одолела. Рана, уже перевязанная по-настоящему, почти не болела. Он подобрал у себя в доме два брошенных в него ассассинских кинжала, решил сохранить на память. Подумал о том, что неплохо бы поупражняться в метании кинжалов.

По деревне ходить не хотелось. С ним раскланивались, как со спасителем, а он не знал, как на это реагировать. Решил, что пока лучше всего будет засесть за книги. Больше всего его сейчас интересовали отношения между тамплиерами и мусульманами в Святой Земле.

* * *

Магистр Дитмар, путешествовавший по Святой Земле в начале XIII века, описал удивительную картину: «Во время перемирия к этим горам ежегодно в феврале съезжаются христиане-тамплиеры и немецкие госпитальеры. Они разбивают шатры прямо на лугах, проводят время в радости и веселье, а отпущенные пастись кони щиплют траву и набираются сил. Сарацины-бедуины во время перемирия так же приезжают туда, чтобы соревноваться друг с другом. Ведь бедуины удивительно искусны в верховой езде. Они устраивают состязания. Согласно светской обходительности христианские рыцари выказывают бедуинам уважение и вручают им подарки».

Эта трогательная идиллия наполнила душу Андрея тихой печалью. Вот ведь как. Закончилась зима, Палестина расцветает, сердца тамплиеров и сарацин полны мирной весенней радостью. Суровый рыцарь Храма, покрытый шрамами от мусульманских сабель, дружелюбно улыбаясь вручает подарок лучшему бедуинскому наезднику. Сарацин рассыпается в витиеватых благодарностях. Они готовы обнять друг друга. Ещё вчера этот храмовник мог спокойно прикончить этого сарацина в бою, и сарацин так же не упустил бы возможности избавить землю от кафира, а завтра, может быть, так и будет — они сойдутся в смертельной схватке. Но сегодня они как братья. Казалось бы, зачем им воевать? Вот так бы и дружили. Но они не дружили бы, если бы не воевали. Это трудно понять, но это так. Их неразрывная духовная связь основана на извечном боевом противостоянии. Стоит одной из сторон сложить оружие и братьев больше не будет. Будут господа и рабы.

Отношение тамплиеров к мусульманам строилось на удивительном сочетании крайней, непримиримой жестокости и симпатии, основанной на очень глубоком уважении. Западные современники тамплиеров совершенно не могли этого понять, и не удивительно — Орден Храма по мере развития перестал быть явлением чисто западным. Орден стал душой Западного Востока. Европа, закосневшая в чувстве собственного превосходства, не могла понять палестинской души тамплиеров. Крестоносцы, недавно прибывшие из Франции, были для тамплиеров куда более чужими, чем мусульмане, с которыми храмовники каждый день сражались. Орден бесстрашно впустил в свою душу Восток, но не покорился ему, сохранив самобытность.

Это сложно. Этого не понимали. Тамплиеры постоянно подвергались нападкам за слишком мягкое обращение с мусульманами — они разрешали им занимать прежние жилища и молиться Аллаху в своих домах. Совсем уж удивительно прозвучали эти обвинения в письме Фридриха II графу Ричарду Корнуэльскому в 1245 году. «Чья бы корова мычала». Фридрих, прибыв на Святую Землю, первым делом заявил, что проделал столь длительное путешествие лишь для того, чтобы услышать призыв муэдзина с минарета. Фридрих водил дружбу с султаном и, попросту выкупив Иерусалим за деньги, казалось бы, на деле доказал свою склонность договариваться с мусульманами без войны, на основе взаимного уважения. Но не было тут никакого уважения. Просто Фридриху было в равной степени наплевать и на муэдзина с минарета, и на Гроб Господень. Этот циник с опустошенной душой был одинаково равнодушен как к христианству, так и к исламу. Он не имел ничего против чужой веры, потому что не имел своей. Тамплиеры — наоборот. Верные христианству до смерти, они уважали мусульман, так же готовых отдать жизнь за ислам. Потому Фридриха и раздражала дружба тамплиеров с мусульманами, что она покоилась на основаниях прямо противоположных его беспринципности.