Рыцари былого и грядущего. Том II

Ахмад нервно прохаживался по двору, всем своим видом изображая, что не хочет ни с кем говорить. Его напряжённое, сосредоточенное лицо так явно контрастировало со всеобщим радостным настроем, что никто и не пытался к нему обращаться. К тому же он был в Аламуте почти всем чужой, лишь пару лет назад прибыв сюда из Сирии и ни с кем не завязав дружеских отношений — сурового и мрачного сирийца, способного говорить лишь о скрытом имаме, почти все сторонились. Уважали за силу, храбрость и религиозность, но сторонились.

Неожиданно до Ахмада донёсся обрывок разговора — он замедлил свои нервные шаги:

— Нет сомнений в том, что великий повелитель Хасан II сегодня откроет нам, что он и есть скрытый имам.

— Я тоже так думаю. Я догадался о том, что он и есть имам, когда впервые увидел, как он пьёт вино. Это неоспоримый признак имама, который, естественно, должен стоять выше шариата, выше всех человеческих законов.

Ахмаду показалось, что у него вдруг неожиданно, нестерпимо и пронзительно заболел зуб. Нет, это не зуб, это душа заныла, да так тоскливо, что лучше бы у него заболели все зубы сразу. Эти люди, его братья-низариты… искренне полагают порок пьянства признаком сокрытого имама. А если бы Хасан II ещё и гашиш курил, кем бы они его объявили? Самим Аллахом? Эти люди, как глупые рыбы, готовы проглотить любую наживку, но острым будет крючок у них в горле. А что будет тем временем в горле у него, Ахмада? Кинжал? Лучше кинжал в горле, чем грязные слова в ушах. На Ахмада вдруг словно скала обрушилась. Таким острым стало ощущение очень близкой и совершенно неотвратимой беды. И в этот момент к собравшимся вышел сам великий повелитель Хасан II вместе со своим лучшим другом и ближайшим соратником Рашид ад-Дин Синаном.

Повелитель Аламута был в великолепных белых одеждах из тончайшего китайского шёлка, на голове его красовалась золотая корона, украшенная драгоценными камнями. Синан был тоже в белом, но поскромнее и без короны. Лица обоих отражали торжественное самодовольство, казалось, вожди смотрели на себя со стороны, любуясь собственным величием, весьма, впрочем, фальшивым, но этого никто не замечал. Все низариты на аламутской площади восхищённо замерли и смолкли, приготовившись услышать нечто поразительное. Хасан II выдержал паузу, принял торжественную позу и в гробовой тишине заговорил:

— Храбрые воины, соратники, я возвещаю вам великое счастье. Наступил Золотой век, Кийяма. Это значит, что Судный день уже пришёл и прошёл. Аллах взвесил на весах дурные и добрые поступки каждого из вас, оценил жертвы, принесённые вами ради имама, и отныне все вы уже вступили в рай. Рай уже на земле, но не для всех, а лишь для тех, кто принял руководство имама и моё руководство. Имам сказал мне, что я — халиф, правитель посланный самим Аллахом. Итак, все кто мне верен — уже в раю, а тем, кто не принял моё руководство — вечный ад без надежды на избавление! Имам, по воле Аллаха, поставил меня, своего халифа, выше закона, и я говорю вам: шариата больше нет. Шариат был хорош, шариат — это путь в рай. Но мы, верные, уже прошли этот путь. Мы уже в раю. Правила шариата — лишь внешние символы духовных истин, теперь же они стали лишней и ненужной заменой этих истин. Для нас больше нет никаких ограничений — не нужно соблюдать пост в священный месяц рамадан, не нужно 5 раз в день совершать намаз. Вся наша жизнь теперь — непрерывный намаз, мы вечно молимся, и нам не нужно для этого поворачиваться лицом к Мекке. Радуйтесь, соратники!

Собравшиеся на площади издали единый дружный вопль. Многое перемешалось в этом вопле: и недоумение, и страх, и гнев, и даже отчаянье, но более всего — радостного восторга. Редкие интонации протеста потонули в диком восторге большинства.

Ахмад не издал ни звука. Он стоял, как громом поражённый. Ему казалось, что каждое слово Хасана — гвоздь, забытый в его душу. Отчаянье, кромешное и беспросветное, было единственным его чувством. Вопросов не возникло, Ахмад сразу же понял, что Хасан II, человек, через которого он надеялся понять скрытого имама, встал на путь Иблиса. Ничем иным не объяснить это надругательство над всем, что дорого сердцу любого мусульманина. Ахмад не знал, что надругательство по-настоящему ещё и не начиналось. Словно из другого мира донеслись до него слова Хасана II:

— Итак, сейчас мы с вами вознесём хвалу Аллаху, обратившись спиной к Мекке, чтобы стало понятно, что теперь это не имеет для нас никакого значения.

Хасан принял кощунственное направление и все на площади повернулись, так же, как он. Достаточно плотная толпа развернула Ахмада помимо его воли. Он не молился и даже не слышал тех слов, которые Хасан велел за собой повторять, но стоял он так же, как все — спиной к Мекке — ничто уже больше не имело значения. До его ушей вновь донёсся радостный вопль — кажется, шайтанова молитва закончилась, и повелитель всех пригласил к столам. А ведь солнце по-прежнему стояло высоко. Ах, да, рамадана больше нет. Много веков подряд был рамадан, а теперь нет.

Толпа понесла Ахмада к столам. Что это? На блюдах лежали маленькие зажаренные поросята. Свинина! На столах мусульман! Ах, да, да, здесь нет мусульман. Измаилитов здесь тоже нет. Кто же здесь? Хасаниты? Кийямиты? Лучше сказать — шайтаниты. Ахмаду показалось, что маленькие поросячьи мордочки смотрят на него с наглыми усмешками. Да и не удивительно видеть вокруг себя эти дьявольские отродья, если учесть, что все они уже в аду. Хасан, правда, сказал, что — в раю, но он сегодня уже не один раз путал направления.

Ахмад с некоторым удивлением обнаружил себя сидящим за столом, не испытав по этому поводу никаких чувств. Красотки в полупрозрачных одеждах разливали по бокалам вино из высоких кувшинов. Ещё и вино? А как же тут без вина, если прямо на них смотрят омерзительные поросячьи хари? В аду без вина — никак. Неожиданно Ахмад услышал у себя над ухом тихий гневный шёпот:

— Будь проклят гнусный отступник Хасан II.

Эти слова, вполне человеческие, разумные и правдивые, прозвучали, как голос истинной реальности, которая, оказывается, вовсе не исчезла. Душа Ахмада как-то сразу выскользнула из ледяного ада отчаяния, он стряхнул с себя болезненное оцепенение и повернул голову на шепот. Рядом с ним сидел могучий старый воин Хусейн. Их глаза встретились, и они без слов поняли друг друга — не все в Аламуте готовы покориться безбожию их бывшего повелителя.

С этого момента Ахмад всё помнил очень отчётливо. Они с Хусейном налили себе по бокалу ключевой воды из кувшинов и положили на свои тарелки лишь ломти хлеба и несколько абрикосов, мрачно и напряжённо наблюдая за происходящим. Ещё несколько человек за огромным столом поступили так же. А прочие с омерзительным вожделением рвали руками поросят и вскоре уже мало отличались от растерзанным животных, поскольку хлестали вино бокал за бокалом.

Вино и раньше тайком пили многие измаилиты, но не часто им представлялась такая возможность. Вина, где-нибудь припрятанного, всегда было немного — пить никто не умел, не говоря уже про тех, кто отведал вина впервые — эти и вовсе потеряли всякий контроль над собой. Хасан II и Синан, напротив, пили очень мало, лишь изредка делая небольшие глотки из золотых кубков, куда им подливали тёмно-рубиновую жидкость из особого кувшина. Вожди искрились самодовольством и, тонко улыбаясь, с удовольствием наблюдали за тем, как их подданные, нажравшись свинины и напившись вина, понемногу превращались в скотов. Время от времени вожди останавливали свои взгляды на тех, кто не пил и сохранял человеческий облик. Ахмад понял, что ни один трезвый не выйдет из Аламута живым, и это даже порадовало его, это был выход из пропасти отчаянья — они умрут во славу Аллаха от рук гнусных свиноедов и пьяниц. Они станут шахидами и, может быть, действительно увидят рай уже сегодня. На душе стало хорошо — рай уже сейчас. Что может быть лучше? Нужен только некий знак свыше для того, чтобы выхватить саблю.

Тут встал, покачиваясь, один низарит и заплетающимся языком обратился к Хасану II:

— Владыка, ты открыл нам великую истину. Но остальные-то не знают.

— Узнают, — спокойно улыбнувшись, сказал Хасан. — Завтра во все концы земли полетят гонцы с великой вестью. Наш мудрый и храбрый Рашид ад-Дин Синан отправится в Сирию, чтобы возвестить Кийяму нашим сирийским братьям.

— А если они не примут?

— Смерть, — Хасан зловеще улыбнулся. — Зачем этим глупцам жизнь? Они всё равно уже в аду.

Стол взорвался довольным пьяным хохотом. Потом встал другой измаилит:

— У нас, повелитель, есть мнение, что ты и есть скрытый имам, хотя уже не скрытый, но не совсем ещё и открытый. Что ты скажешь на это?

— Ты смотришь на меня, воин. Кого же ты видишь перед собой?

— Великого повелителя Аламута и всех низаритов.

— И только-то? — Хасан шутливо обиделся.

— О да, конечно же, прости. Я вижу перед собой великого избранника Аллаха, божественного халифа, повелителя всего мира.