«Рыцари чести и злые демоны»: петербургские учителя XIX- н. XX в. глазами учеников

Для оканчивающего гимназию перевод с русского языка на немецкий представлял большие затруднения. Такое положение вполне понимал и наш учитель Фрей, а потому заранее он объявил нам, что исписанная четверть листа перевода будет достаточною. Я написал размашистым немецким шрифтом целую страницу, но встретил в тексте совершенно мне по-немецки незнакомое слово «ставня» и этим был поставлен в затруднительное положение. Переводил я из какой-то хрестоматии, которую видел впервые, а потому, перелистывая её, я увидал, что в конце книги помещён краткий словарь для некоторых слов, находящихся в тексте. Здесь я нашёл слово «ставня». Поставив это слово во множественно числе в надлежащем падеже, я отдал своё писание учителю в ожидании его окончательного приговора. Мой листок ещё не был просмотрен Фреем, как совершенно неожиданно на экзамен явился правительственный инспектор Михельсон в вицмундире и сс серым цилиндром в руках. Ему объяснил учитель, в каком положении в данный момент был экзамен, а Михельсон стал брать и прочитывать написанные нами переводы прочитав один из них, он стал неистово смеяться и показывать его то нашему инспектору, то Фрею. Оказалось, что это был мой перевод, и Михельсон, не переставая смеяться, вызвал меня к столу. В весьма грубой форме, но с иронической улыбкой, он стал допытываться у меня, как по-немецки будет ставня; я, конечно, отвечал так, как у меня было написано. Оказалось, что я взял из словаря хрестоматии вместо немецкого английское слово, так как хрестоматия была составлена для перевода на английский и французский языки. Проведя почти целую неделю практически без сна, чувствуя, что моя ошибка не особенно тяжела, и имея уже 19 лет от роду, я сильно возмутился грубым обращением Михельсона и наговорил ему, в свою очередь, ряд дерзостей, закончив тем, что он прислан в гимназию не для насмешек. Затем я повернулся и ушёл прямо в нашу спальню. Это было около 2 часов дня, но я все-таки разделся и улёгся в постель, решив это происшествие так: в Университет в то время принимали только с аттестатом, а сорвавшемуся из одного предмета выдавали свидетельство об окончании гимназии, с этим свидетельством принимали во все высшие технические училища. Считая себя сорвавшимся из одного предмета, я решил поступить в Технологический институт, где также широко преподавалась химия. Придя к такому решению, я крепко заснул на своём ложе. Утром следующего дня, часов в 8, я был разбужен и когда открыл глаза, то увидал, что на соседней со мной кровати сидел наш директор гимназии Власов. Первыми его словами, когда я очнулся, был выговор за резкое моё обращение с правительственным инспектором, затем он перешёл к рассказу о том, что было вечером после экзамена в педагогическом совете гимназии, который был в то время окончательной ступенью присуждения аттестатов и свидетельств. В заключение Власов сообщи мне, что совет признал мой экзамен из немецкого языка, несмотря на протест Михельсона, удовлетворительным. Этим утверждением открывались для меня опять двери Университета, составлявшего постоянную мечту моей жизни. Мне, конечно, пришлось извиниться перед директором за мою невыдержанность, благодарить его за заступничество и оправдывать себя несуразным распределением экзаменов, истомивших нас в конец. После ухода директора ко мне в спальню пришли некоторые из товарищей, выразить мне своё сожаление по поводу случившегося со мной происшествия, но когда узнали, что я получу аттестат, радость их была искренняя, и они стали благодарить меня за изгнание с экзамена Михельсона. Оказалось, что после моей отповеди Михельсон имел крупный разговор с членами экзаменационной комиссии, после которого, схватив свой серый цилиндр, быстро удалился из гимназии. По мнению товарищей, это его удаление спасло многих из них от провала на экзамене. В заключение этого происшествия мои товарищи всей пришедшей ко мне компанией отправились к директору и здесь от имени всего выпуска благодарили его и просили передать такую же благодарность педагогическому совету за то, что выручили меня из весьма неприятного положения.

Окончание гимназии было связано для меня с довольно тяжёлыми материальными условиями <…> После значительных колебаний мне пришлось обратиться к директору гимназии Власову с просьбой о том, могу ли я навсегда оставить себе казённое пальто, брюки и то белье, которое было на мне, ибо собственного белья у меня было всего две смены. Директору я объяснил мои материальные затруднения, и он любезно дал свое согласие».

1850-е – н. 1860-х гг.

Иностранцев А.А. Воспоминания (Автобиография). СПб., 1998. С. 50 – 52.

АЛЕКСЕЙ НИКИФОРОВИЧ ВОЛЫНКИН

Родился в 1808 г, из мещан. В 1832 г. окончил курс С.-Петербургского университета со степенью действительного студента и поступил на службу исправляющим должность учителя географии при С.-Петербургской Второй гимназии. Прослужил о 1857г., когда был уволен по болезни. Преподавал также русский язык и словесность в начальных классах С.-Петербургского Воспитательного дома (1832 – 1834 гг.) и географию в Коммерческом училище (1837 – 1856 гг.). Являлся автором учебника «Краткий очерк Европейских государств и Азиатской России».

Курганович А.В., Круглый А.О. Историческая записка 75-летия С.-Петербургской второй гимназии Ч. 2. СПб., 1894. С. 279, 358.

«Учитель географии Волынкин не оставил по себе никакого впечатления; он составлял переход от старых учителей к новым».

А. Родионов, 1832 – 1840 гг.

Пятидесятилетие 2 С.-Петербургской гимназии. СПб., 1880. Вып. 1. С. 8.

***

«Припоминается мне преподаватель географии Волынкин; это был «обломок старых поколений», преподаватель старой формации. Предмет свой он знал односторонне, преподавать его интересно не умел и дальше учебника не шёл. В кармане у него всегда была сайка, разрезанная пополам и намазанная икрой. В 10 – 11 часов Волынкина начинал томить голод; он уходил за классную доску и там начинал уплетать свою сайку. Ученики положительно игнорировали его».

Маев Н. Из прошлого 2-йПетербургской гимназии // Русская школа. 1894. № 2. С. 38.

АНДРЕЙ СТЕПАНОВИЧ ВОРОНОВ

(1819 – 1875 гг.)

Учился в Петрозаводской гимназии, затем окончил историко-филологический факультет С.-Петербургского университета. На службу вступил в 1840 г. в должности старшего учителя русской словесности и логики Псковской гимназии. В 1845 – 1850 гг. инспектор, затем, в 1850 – 1856 гг., – директор С-Петербургской Пятой гимназии. В 1856 – 1860 гг. – директор С.-Петербургской Второй гимназии. Являлся членом Комитета рассмотрения учебных руководств (1850 – 1856 гг.) и членом, а затем и председателем Учёного комитета Министерства народного просвещения (1856 – 1866 гг.). Один из основателей и вице-председатель Педагогического общества, председатель С.-Петербургского Фребелевского общества. Его самая известная работа «Историко-статистическое обозрение учебных заведений С.-Петербургского учебного округа» была отмечена наградами Академии наук и Географического общества.

Курганович А.В., Круглый А.О. Историческая записка 75-летия С.-Петербургской второй гимназии Ч. 2. СПб., 1894. С. 281 – 284, 354.

«При вступлении А.С. Воронова в должность директора, конечно, немедленно были отменены розги и некоторые другие бесчеловечные наказания; явились сравнительно большие свободы и в сношении пансионеров младшей и старшей камеры, в силу чего завязались знакомства, а с ними для пансионеров младшей камеры [явилась] и помощь в приготовлении уроков.

Для некоторой характеристики гуманного отношения А.С. Воронова к гимназистам я должен рассказать случай, который был со мной в четвёртом классе гимназии. Весною, когда деревья значительно покрылись зеленью, я должен был в понедельник рано утром, к урокам, возвратиться с Песков из отпуска в пансион гимназии. В то время со мной очень дружил один из пансионеров моего класса – Михайлов. За эту нашу дружбу меня постоянно преследовал наш добрейший инспектор Х.И. Пернер и неоднократно уговаривал меня беречься Михайлова, но мотивов для этого не говорил. Такое вмешательство постороннего лица меня ещё более связывало с этим новым другом и сильно сердило, ибо я о Михайлове ничего дурного не слыхал. Михайлов ходил в отпуск к своему дяде и тетке, жившим в то время у Таврического сада. По понедельникам то он заходил за мной, чтобы идти в гимназию, то я, в свою очередь, заходил за ним. В один из понедельников, в прекрасное весеннее утро, когда мы шли от него в гимназию мимо Таврического сада, уже в значительной мере позеленевшего и оживлённого пением птиц, мне вспоминалась наша деревня, куда я до гимназии попадал и ранней весной. Надо заметить, что местность (как Казанская улица), где помещалась гимназия, совершенно была лишена растительности, что на меня всегда производило неприятное впечатление. Михайлов, заметив моё несколько угнетённое состояние духа, сделал мне предложение вместо гимназии пойти вверх по р. Неве прогуляться с тем, чтобы к вечеру прийти в гимназию и выдумать какой-нибудь предлог, объясняющий нашу задержку дома.

Я согласился. Не буду вдаваться в подробности нашего путешествия, скажу только, что вечером мы были уже в Колпино, откуда решили возвратиться в город более коротким путём, т.е. избрали рельсы железной дороги. Возвратиться в тот же день в город нам не удалось, ибо застала нас на дороге весьма холодная ночь. Пришлось выпросить себе у железнодорожного сторожа короткий ночлег в его незатейливой хате. Для оправдания перед ним Михайлов выбрал наше обещание совершить пешком и обратно переход для богомолья в Колпино. В городе рано утром мы очутились в какой-то роте Измайловского полка, куда привёл меня Михайлов, уверяя, что мы идём к его знакомой купчихе, которая напоит нас чаем, а к началу уроков мы будем в гимназии. Совершенно для меня неожиданно на почти пустой в это время улице я увидел тётку Михайлова, идущую к нам навстречу; она также нас увидела и направилась к нам. Нам снова пришлось сочинять предлог нашей встречи, и мы стали ей говорить, что за отсутствием двух учителей ранних часов нас отпустили погулять. Она уже знала о нашем отсутствии из гимназии, но сделала вид, что поверила, и категорически предложила лучше поехать домой. Она наняла извозчика, уселась с нами и сперва отвезла Михайлова к дяде, а затем доставила и меня домой. Радость моих родителей была несказанной и, вместо выговора, меня напоили кофием и накормили, но я сам был страшно сконфужен этим происшествием.

После обеда отец повёз меня в гимназию, где и сдал меня прямо директору. Оказалось, что наше совместное отсутствие в понедельник на уроках обратило на себя внимание нашего инспектора Х.И. Пернера и он послал нарочного как к моих родителям, так и к родным Михайлова с вопросом о причинах нашей неявки в гимназию. Этот запрос вызвал у нас в доме целый переполох. Нас стали искать, а тётка Михайлова. зная за племянником какие-то грехи, прямо направилась к той купчихе, куда иногда, под благовидным предлогом, уходил Михайлов. Вот на этой-то улице, где жила купчиха, и произошла наша встреча.

Отпустив отца, А.С. Воронов очень мягко попросил меня месть к его письменному столу и откровенно рассказать о мотивах моего поступка. Я ему самым подробным способом рассказал, как меня соблазнили весна, пение птиц, как все это напомнило мне пребывание в деревне и т.п. после моего рассказа А.С. заметил, что, может быть, и он, будучи гимназистом, поступил бы так же, но как директор гимназии должен меня за прогул репетиций образцово наказать. На меня было наложено наказание: целую неделю карцера и три воскресенья без отпуска домой. После меня дядя привёл и Михайлова, и нас посадили сейчас же в два (и единственные) смежных карцера, выпуская только на уроки, а на свободное время опять запирали. После отбывания карцера Михалов куда-то исчез, я никогда больше в своей жизни его не встречал. Оказалось, что за ним числились какие-то проделки и он был исключён из гимназии.

1850-е – н. 1860-х гг.

Иностранцев А.А. Воспоминания (Автобиография). СПб., 1998. С. 37 – 39.

ФЁДОР ИВАНОВИЧ ГЁДИКЕ

(1783 – ? гг.)

Родился в Пруссии, сын пастора, получил домашнее образование. В российскую службу вступил в 1810 г. учителем немецкого языка Первого кадетского корпуса. С 1811 г. преподавал латинский и греческий язык в С.-Петербургской губернской гимназии, в 1819 – 1820 гг.– латинский язык в С.-Петербургском университете. С 1822 г. – профессор Царскосельского лицея.