Рыжий: спасти СССР 2

— Вижу, у вас размах, — с насмешкой, но благожелательно кивнул Романов. — Вы говорите — одними только этими РПЦ, выходит, есть у вас и иные идеи?

— Есть, но не все сразу, — отрезал я.

Первый секретарь Ленинградского обкома смотрел на меня умными, внимательными глазами. Я читал в них больше, чем он хотел мне передать своим взглядом. Откуда ему было знать, что он имеет дело не с рыжим юнцом, а с мужиком, прожившим долгую и нелегкую жизнь, не только ставшим свидетелем гибели великой страны, но и одним из тех, кто должен был разгребать тяжелейшие последствия этой катастрофы.

Есть ли у меня еще идеи? Полно. Столько, что я и сам еще не успел их проговорить для себя. И уж тем более — произнести вслух. И одна из них звучит настолько смело, что мне даже представить трудно кому бы я мог ее высказать в этой эпохе. Вернее — не идея даже, а — горькая истина, которая звучит примерно так. Чтобы катастрофа не случилась, надо бороться не за создание мировой системы социализма, разбазаривая ресурсы страны на помощь африканским людоедам и скользким метисам из стран танго, самбы и прочей мумбы-юмбы. Не строительством коммунизма следует заниматься, а всемерным укреплением действительно могучего, единственного в мире государства Союза Советских Социалистических Республик. Не подменяя его никаким суррогатами. А для этого все средства хороши и никакие траты не чрезмерны. Никаких расшаркиваний перед Западом. Всякие там права человека и прочее — побоку. Система должна быть максимально жесткой с внешними и внутренними врагами и максимально благоприятной для своих — трудящихся, творческой и научно-технической интеллигенции, честных управленцев, военных, сотрудников спецслужб, медиков, педагогов и так далее.

— Вижу, мы найдем с вами общий язык, товарищ Чубайсов!

Глава 12

Здание ВНИИСИ вполне отвечало тенденциям городской архитектуры второй половины ХХ века. Сразу видно, что на создание этой, антисоветской по сути, структуры ушли огромные деньги, которые можно было потратить с большей пользой для страны. Заправляет здесь Джермен Михайлович Гвишиани — зять Косыгина и человек, к которому прислушивается сам Андропов, а следовательно — и другие члены Политбюро, включая, вероятно, и самого генсека.

Пять лет назад, осенью 1972 года, этот, тогда еще малоприметный заместитель начальника Госкомитета СССР по науке и технике, посетил Австрию, чтобы в живописном Лаксенбургском замке под Веной встретиться с представителями Римского клуба, для учреждения Международного института прикладного системного анализа. Там его, скорее всего, и завербовали, сориентировав на развал Советского Союза.

Уж не знаю, что они к нему применили — «медовую ловушку» с последующим шантажом или просто купили, но по возвращению домой Гвишиани принялся активно продвигать в верхах идеи интеграции экономики СССР в мировую, читай — западную финансово-промышленную структуру. И чтобы данная интеграция проходила успешнее, Джермен Михайлович предложил создать советский филиал МИПСА, призванный якобы для усовершенствования системы управления первым в мире социалистическим государством.

И буквально на следующий год стартовал так называемый «Хельсинкский процесс», который привел к подписанию в 1975 году «Акта по безопасности и сотрудничеству в Европе», который, кроме Союза, подписали еще тридцать четыре государства. Собирались ли они его соблюдать — другой вопрос. Главное, что советское правительство взяло на себя, навязанное спецслужбами США и Западной Европы, обязательство соблюдать права человека, собственными руками заложив мину замедленного действия под страну.

На волне эйфории, захлестнувшей, увы, и советский народ, под шумок довольно бессмысленной с точки зрения освоения Космоса, программы «Союз — Аполлон», когда американцы пристыковали в нашему новенькому кораблю свое ржавое корыто, в стране, как поганки, после грибного дождя, стали расти так называемые «хельсинкские группы». Пятая колонна, подпитываемая шмотьем, деньгами и подрывной литературой, начала действовать незамедлительно.

Пикеты на Красной площади, с лозунгами «Уважайте Конституцию — основной закон Союза ССР» и тому подобными, «по чистой случайности» немедленно приковывали внимание «свободной западной прессы», а враждебные радиоголоса завывали о нелегкой судьбе доморощенных «борцов за свободу», которыми занималось Пятое управление КГБ. Все это исподволь разлагало советское общество, но при всех, придуманных в Лэнгли, «ужасах советского тоталитарного режима», диссиденты чувствовали себя неплохо.

Уверен, что особых надежд на этих шумных ненавистников моей Родины не возлагали даже их хозяева. Внутри Союза об их деятельности знали мало, а западный обыватель если и ужасался судьбою несколько посаженных по уголовке персонажей из далекой, непонятной России, то тут же забывал о них. Своих проблем было выше головы. Куда больше западные «поборники демократии» полагались на людей, вроде Гвишиани, пригревших впоследствии и Гайдара и Чубайсова, того каким он был прежде, и многих других могильщиков СССР.

И вот теперь мне предстояло с ним познакомиться, потому что Романов, пользуясь своим положением члена ЦК, сразу потащил меня в кабинет будущего академика, директора ВНИИСИ. Рядом с первым секретарем Ленобкома, я шагал по коридорам института, в сопровождении личной секретарши Гвишиани, ловя на себе любопытные взгляды молодых сотрудников, особенно — сотрудниц. Обычные парни и девчонки в белых халатах, наверняка, увлеченно работающие, уверенные в том, что занимаются важнейшим для страны делом.

Их и таких, как они, энтузиазм следует повернуть на благое дело. Общая концепция требуемых для спасения СССР изменений уже начала складываться в моей голове. РПЦ — это лишь начало, хотя и немаловажное. Реформировать нужно все — науку, производство, образование, культуру, армию, милицию — но не по западным лекалам, а по своим, которые еще следует создать. Так кому их создавать, как ни этим умненьким Буратино, с такими чистыми, еще не помутневшими от дешевого цинизма глазами?

Хозяин директорского кабинета встретил нас широкими грузинскими объятиями. Правда, обнял он только Григория Васильевича, а со мною ограничился рукопожатием. Я, конечно, не отказался от него, но почувствовал настоятельное желание немедля вымыть руки. Гвишиани тут же распорядился принести коньяку и чурчхелы, усадив нас в глубокие кожаные кресла. На меня он почти не смотрел. Впервые видит? Возможно. Во всяком случае, сейчас все его внимание было направлено на Романова. Все-таки большая шишка. Гадает, небось, членкор, кого это к нему привел член Политбюро ЦК КПСС. Или все-таки знает?

— Григорий Васильевич, представишь мне своего юного спутника? — наконец спросил Гвишиани. — А то он сидит, молчит. Коньяк не пьет. Чурчхелу не ест. Обижает хозяина.

— Познакомься, Джермен Михайлович, — сказал наконец первый секретарь Ленинградского обкома. — Чубайсов Анатолий Аркадьевич. Выпускник Ленинградского инженерно-экономического. Наша с тобой смена.

— Гвишиани, — представился хозяин кабинета.

Теперь взгляд его выдал. Он точно уже видел эту рыжую физиономию, которую я вынужден теперь носить. Хотя бы на фотографии. В первом варианте истории очно Гвишиани и Чубайсов познакомились позже, когда Толик пришел на работу в ВНИИСИ, но членкор был куратором ленинградского и московского 'экономических кружков задолго до этого, всячески поощряя интерес молодых экономистов к рыночной модели.

— И чем же заинтересовало молодого человека наше скромное научное учреждение?

* * *

Что это значит? — гадал член корреспондент Академии Наук СССР Джермен Михайлович Гвишиани, поневоле вспомнив недавний разговор с тестем. Косыгин обещал позвонить Романову и вот Григорий Васильевич уже здесь, в Москве, в его кабинете, коньячок посасывает. И ведь не один, а — с тем самым Чубайсовым, который ратует за возрождение сталинских экономических методов. Хорошо — если экономических.