С любимыми не расставайтесь! (сборник)
Шрифт:
– Если положа руку на сердце, то, разумеется, у него были не все дома. Но иной раз ему случалось говорить такие правильные вещи, что и сатана лучше не скажет.
– А если он был такой головастый, что же он так обнищал?
– Это верно, землицы у него было – волу не развернуться.
– Да и одевался он, помнится, так, что разве конюху пристало.
– По правде говоря, у него был прикрыт только зад да перед.
– Говорят, что обувь он чистил сажей, а зеленые чулки штопал зеленым шелком.
Санчо разозлился:
– Да будет тебе известно, девица, что удобства, роскошь и покой
– Любопытно, за что же это такая привилегия?
– А за то! За неслыханные муки, которые они терпят, защищая слабых и обездоленных денно и нощно, в стужу и зной, пешие и конные, алчущие и страждущие и не защищенные ни от каких стихий!
– Подумать, что все доставалось на его долю, и он был вынужден терпеть… Тощий Алонсо Кихано!
– Хотя письмо, которое он сочинил для тебя, он подписал не так. Твой до гроба Рыцарь Печального Образа. Он знал, что ты все равно не умеешь читать.
– Зачем же он тогда писал?
– Это трудно понять.
– А письмо-то где?
– Письмо у меня. Только письмо и осталось на память о нем.
– Давай сюда.
– А тебе-то зачем? Все равно ведь ни слова не поймешь.
– Мне написано, мне и отдай.
– С условием вернуть.
– Там видно будет.
Санчо неохотно достал из своего дорожного узла старый, желтый листок бумаги, отдал ей. Альдонса смотрела в письмо.
– А подпись где?
– Где подпись, внизу.
– Вот это, наверно. «Твой до гроба Рыцарь Печального Образа».
– Как раз шесть слов.
– А надо пять. Твой до гроба Рыцарь Печального Образа.
– До гроба, – может быть, это два слова?
– Что ты!
– Должно быть, ошибся. Он отдал мне это письмо только перед тем, как испустил дух. Не умирайте, говорю ему. Послушайтесь моего совета. Это глупость со стороны человека – взять да ни с того ни с сего помереть, когда никто тебя не убивал и никто не сживал со свету, кроме разве одной тоски. Вставайте-ка, одевайтесь пастухом – и пошли в поле, глядишь, где-нибудь за кустом отыщем расколдованную донну Дульсинею, а уж это на что бы лучше!
– А он что?
– Не захотел.
– Все-таки не захотел.
Альдонса разглядывает письмо.
– Надо кого-нибудь попросить, чтобы прочитали, – сказал Санчо.
– Зачем, он ведь не для того писал, чтоб я читала. Я и не прочитаю. А что я буду думать – это уж мое дело.
– Даже лучше. Что хочешь, то и думаешь.
– Что хочу, то и думаю. Кому какое дело.
– Кого бы он ни встретил на своем пути, он тут же требовал: «Все, сколько вас ни есть, – ни с места, пока не признаете, что, сколько бы ни было красавиц на свете, прекраснее всех Дульсинея Тобосская!» Если же кто-либо с ним не соглашался, тех он вызывал на смертный бой!
– Ну, подумай, Тощий Алонсо Кихано! – не переставала поражаться Альдонса.
С улицы послышались голоса. Там ругались. Какая-то девица пыталась войти в дом, но Тереса ее не пускала.
– Пустите меня, я только посмотрю и уйду! – кричала девица.
– Никто сюда не
заходил, – сказала Тереса.– А мне сказали, что сюда вошел Санчо Панса! Санчо Панса из Ламанчи вошел в этот дом! И тут он сидит!
Девица нарочно кричала, чтобы ее было слышно в доме.
– Я пропал. Это моя дочь Санчика, – сказал Санчо.
– Не знаю никакого Санчо! – кричала Тереса.
– Санчо, отзовись! Я знаю, что ты здесь! – кричала девица.
– Никого тут нет, здесь живет одинокая дама!
– Мне известно, кто тут живет! Одного окрутила, теперь взялась за другого!.. Санчо, у тебя семья!
– Всю улицу поднимет на ноги. Впусти ее, Тереса, – сказала Альдонса.
Войдя в комнату, Санчика сказала против ожидания тихо:
– Батюшка, домой.
– Здравствуй, Санчика, здравствуй, дочка, – подхалимствуя, сказал Санчо.
Он направился к ней, чтобы успокоить и задобрить, но Санчика, не дав ему подойти, завизжала.
– Не надо, Санчика, успокойся, девочка, – ласково сказала Альдонса.
Она тоже попыталась приблизиться к ней, но Санчика завизжала еще громче. И каждый раз, как Санчо или Альдонса делали попытку что-либо сказать ей или ласкать – она снова принималась визжать, для громкости и свободы дыхания уперев руки в бока. Эти крики были, видимо, слышны и на улице. В дверь постучали, да так громко, что сама Санчика оробела и замолкла. Однако в двери уже лязгнул сорванный замок. «Замок сорвал, бандит! Кто мне его починит?!» – вопила Тереса.
Бандит вошел в комнату.
Было трудно представить, как ухитрился сорвать замок этот тощий человек. Но другое ошеломило присутствующих: он был поразительно похож на Дон Кихота. Человек этот, правда, еще молод, но такой же узкий и вытянутый, с такой же бородкой и пепельным хохолком.
– Простите, ради бога, мне показалось, что тут плакал ребенок…
– Я не ребенок, – возразила Санчика.
– Виноват, я не хотел вас обидеть…
– Неужели колдовские силы, которые терзали моего господина, теперь обрушились на меня?.. А может быть, это Господь Бог за его подвиги вернул ему жизнь и молодость! – воскликнул Санчо.
– Алонсо Кихано, – проговорила Альдонса.
– Вы ошибаетесь, сеньора. Мое имя Луис де Караскиль, – сказал Луис де Караскиль.
– Я редко ошибаюсь, сеньор. Если увижу человека хоть раз – запомню навсегда.
– Очевидно, вы имеете в виду того Алонсо Кихано, который назывался Дон Кихотом и воображал себя странствующим рыцарем. Мне говорили, что я похож на изображение этого человека в книге. Я, видимо, попал в общество его почитателей. Увы, не принадлежу ни к его поклонникам, ни к приверженцам его книги.
– С вашего позволения – Санчо Панса, сеньор. Если вам что-нибудь говорит это имя.
– Вы хотите сказать, что вы тот самый оруженосец Санчо Панса? Трудно поверить.
– Почему же трудно, сеньор?
– А почему вы не толстый?
– Я похудел. Но я тот же самый, тот же самый Санчо Панса, могу вас уверить. А вы?.. Если позволено будет спросить: кто вы, сеньор? Вы так похожи…
– Это я уже слышал.
– Тощий Алонсо Кихано! – повторяла Альдонса.
– Луис мое имя. Если хотите – тощий Луис. Мне хотелось бы все же выяснить: вас обижают здесь, дитя мое?