С любимыми не расставайтесь! (сборник)
Шрифт:
– Но равнодушно проходит мимо тех и других свободная и беспечная Дульсинея. О несравненная! О жестокая!.. И мы все невольно спрашиваем себя: когда же придет конец ее высокомерию?
– О мука! О бездна отчаянья! Кому удастся сломить строптивый ее нрав и насладиться необычайной ее красотой?..
Небеса затянуты тучами. Альдонса и Санчо сидят на расстеленной овчине перед костром. Дует ветер. Стенают влюбленные.
– Мне страшно, Санчо. Когда они стенают днем – ничего. А к ночи – словно какие-то зловещие духи взывают из подземелья. Надо договориться, чтобы вечером они прекращали. Им
Стенания становятся потише.
– Послушала бы ты, как стенал Дон Кихот. На этой лужайке, которую он избрал, он так безумствовал, что этим учиться и учиться.
– Сравнил. Как он безумствовал – и как эти. Расскажи, как он безумствовал, только погромче, чтобы заглушить этих бездельников.
Санчо изобразил стенания Дон Кихота:
– Эти места, о небо, я выбираю, чтобы оплакивать посланное мне тобою несчастье! О одинокие деревья, друзья моего одиночества! Преклоните слух к стенаниям несчастного любовника! Не мешайте мне роптать и жаловаться на жестокий нрав прелестной мучительницы! Восплачьте вместе со мною над горестным моим уделом.
Привлеченные громкостью и разнообразием этих стенаний, отвергнутые кабальеро подходили и слушали.
– О Дульсинея Тобосская, день моей ночи, блаженство муки моей, звезда моей судьбы! Да вознаградит тебя небо счастьем и пошлет оно тебе все, чего ты у него попросишь! (Альдонса отерла слезу.) О чем ты думаешь в эту минуту? Может статься, ты думаешь о преданном тебе рыцаре? Каким блаженством ты воздашь за мои страдания? Каким покоем – за мою заботу? Какою жизнью – за мою смерть?..
Было тихо. Слабо шумели деревья, слабо рокотал ручей – но это тоже была тишина.
Альдонса сказала поклонникам:
– Видите, как хорошо мы провели время без ваших ненужных криков? Так мы могли бы собираться каждый вечер.
– Смешно спорить, Дон Кихот Ламанчский – достойный пример для всей нашей аристократической молодежи, – сказал поклонник.
– Но мы, как бы ничтожны ни были, – живы. А он, один из славнейших людей, которые когда-либо появлялись на земной поверхности, – скончался, – сказал другой поклонник.
– О несравнен… – начал еще один.
– Перестань.
– О прекрас…
– Сказала, хватит.
– Нет его. Умер великий сын Ламанчи.
– Погребен. Почил.
– Лежит, вытянувшись во весь рост, и не может больше выехать с копьем на осиротевшую землю.
– Подойди-ка, Бенито. Опять порван плащ? Дай зашью, – сказала Альдонса.
– Не стоит, я заколю его булавкой.
– Он дальше поползет, потом и вовсе не зашить.
Поклонник, стесняясь, снимает плащ.
– Да ты штаны прожег! Ну вот, надо ставить заплату. Скажи Кристине, чтобы в следующий раз принесла кусок желтого сукна. (Зашивая плащ.) Антонио, что ты смотришь в котел? Ты голоден?
– Нет.
Альдонса достала кусок мяса:
– Возьми.
– А мне? – сказал еще один поклонник.
– А тебе Бенито даст.
– Не дам.
– В прошлую субботу Антонио тебе давал пирог?
– А в воскресенье я ему дал бобов.
– Тогда я не буду зашивать тебе плащ.
Поклонник Бенито,
ворча, поделился едой.– А ты, Антонио, скажи, чтобы Беатриса приносила тебе не сладости, а мясо, тогда тебе не придется попрошайничать. Ну, идите, укладывайтесь спать. Фернандо, у тебя все еще нет одеяла?
– А я плащом укрываюсь.
– Да он не греет совсем, схватишь люмбаго и согнешься пополам. И потом, ты же его мнешь, гладить тут негде.
– Доброй ночи, Дульсинея.
– Доброй ночи, несравненная.
– Спокойной ночи, жестокая…
– В десять часов всем спать, я проверю. И стенать ночью не надо.
Поклонники для приличия выразили недовольство.
– Я все равно сплю и ничего не слышу.
Когда все разошлись, она сказала, обращаясь к Санчо:
– Иной раз думаешь: выбрать кого-нибудь из них – и дело с концом. Только знаешь, чего я боюсь? Женится он, а ничего особенного во мне не найдет. И разозлится, что так по мне убивался. И станет потешаться надо мной и всем рассказывать…
– Да ведь мой господин еще больше по тебе убивался.
– Он надо мной не посмеялся бы. И потом, я ведь первая у него была бы? Если ты не наврал.
– Первая, первая. Да и последняя, пожалуй.
– Он ведь умер – так сладкого и не знал? – смущаясь и жалея, сказала Альдонса.
– Так и почил.
Из темноты донеслись возгласы: «Что?..», «Кто?..», «Где?..» К костру вышел Луис, медлительный, вялый.
– Там какие-то люди…
– Это ничего, это неважно…
– Здравствуйте, Санчо. Вы просили меня прийти сюда. То есть это вы просили меня прийти?
– Простите меня за то, что я сказала, будто Дон Кихот был выше вас, – попросила Альдонса.
– Я не обиделся.
– Я подумала, что вы могли бы здесь отдохнуть. В горах и долах можно без помех предаваться размышлениям…
– Но для этого нужна чистая совесть. А я сейчас терзаюсь угрызениями совести. Может быть, вы, Альдонса, и вы, Санчо, праведней меня и потому не терзаетесь угрызениями совести? Или вы тоже терзаетесь, как и я?..
– Я – как и вы.
– Что – как и я?
– Тоже терзаюсь.
– Но вы, наверное, не так терзаетесь.
– Наверно, не совсем так.
– Парень запутался в собственных подтяжках. Нет, Альдонса, эта блошка не для твоей постели, – сказал Санчо.
– Не берись, дуролом, рассуждать о том, чего не в силах понять своей нестриженной башкой! Иди лучше присмотри за козами, у этих разгильдяев они разбегутся. И не возвращайся сюда, безбожник, покуда я сама тебя не позову!
Санчо, ворча, ушел.
– Говорите, Луис…
– Понимаете, что меня мучает… Не является ли мое стремление к праведности лишь гордыней?
– Нет! Не является! – убежденно сказала Альдонса.
– Но может быть, я просто считаю себя лучше своих ближних?
– Нет! Вы не считаете этого!
– Но кто поручится…
– Я поручусь.
– Вы же не знаете, что я хочу сказать!
– Я знаю о вас почти что все. Вы даже можете ничего больше не говорить. Бедный мой. Так мучается. Не надо, зачем это! Хотите, я буду вас успокаивать? Только ничего не надо стыдиться. Говорите мне все, и тогда все можно уладить. Мне почему-то кажется, что со мною вам было бы хорошо.