С любовью, верой и отвагой

— Эх, Александр! — Подъямпольский посмотрел на неё с грустью. — Иногда ты хуже мальчишки. За контузию и ранение двадцать четвёртого августа, за дело при Бородине я тебя к «Владимиру» четвёртой степени представил. Орден тебе положен, да ведь он теперь твою фамилию из списка вычеркнет...

— Орден... — У Надежды опять на глаза навернулись слёзы. — Он меня ордена лишит, негодяй?! Да я видеть больше его не хочу! Я из полка уеду!

— Куда? — вздохнул ротмистр.

— А хоть к самому главнокомандующему! В ординарцы...

— Опомнись, Александр. У князя Голенищева-Кутузова, чай, и без тебя ординарцев целый полк...

Надежда уже не слушала эскадронного командира. Она, достав карандаш и блокнот, писала записку подполковнику Штакельбергу о том, что не имеет желания подвергнуться расстрелу и потому уезжает в Главную квартиру армии, чтоб поступить там в ординарцы. Подъямпольский ещё раз попытался отговорить её от этого безумного поступка. Но она протянула ему записку, резко набрала повод:

— Прощайте, Пётр Сидорович!

— Не прощайте, а до свидания! — крикнул ей вслед ротмистр. — Не далее чем сегодня вечером ты в эскадрон и возвратишься...

В деревне Красная Пахра найти Главную квартиру оказалось нетрудно. На воротах там была надпись: «Главнокомандующий». Но не сразу Надежду пропустили к фельдмаршалу. Лишь его адъютант Дишканец поверил уланскому поручику, просившему об аудиенции с важным и таинственным видом.

— Что тебе надобно, друг мой? — спросил её полководец, когда она, волнуясь, предстала перед ним.

— Я желал бы иметь счастье быть вашим ординарцем!

— Моим ординарцем? — удивился Кутузов. — Подобные назначения делают у нас в армии командиры полков...

— Мой полковой командир меня обидел.

— И ты прискакал ко мне просить места в штабе и защиты?

— Да, ваше сиятельство!

После этих слов князь повернулся к Надежде левым боком, чтобы разглядеть получше молодого офицера своим здоровым глазом. Поведение улана было просто необъяснимым, если не сказать больше, — возмутительным.

— Да кто ты таков?

— Моя фамилия Александров. Я служу в Литовском полку поручиком. В службе — с восемьсот седьмого года. Имею знак отличия Военного ордена...

— Ну и что? — перебил её главнокомандующий. — У моего зятя князя Кудашова есть родственник по материнской линии, и тоже — Александров. Всех поручиков Александровых я взять к себе в штаб не могу.

— А я — не все... — медленно и со значением ответила ему Надежда.

Она чувствовала, что разговор принимает крутой оборот, и через минуту-другую Кутузов выгонит её за дверь.

— Как это — «не все»? Кто ты тогда? — Фельдмаршал начал сердиться. — Отвечай мне сейчас же!

— Я — женщина, ваше сиятельство.

— Что ты сказал?! Ты — женщина? Вот ещё новости... — Кутузов не спеша обошёл вокруг стола, взял шандал со свечами, приблизился к ней, осветил её лицо и фигуру. Она молча смотрела на него.

— Да, когда-то мне передавали слух, будто в армии у нас служит женщина. Признаться, я не поверил этой глупости. Ведь я сам служу с младых ногтей, а также знаю женщин... — Он тонко усмехнулся. — Кто, скажи мне, в твоём полку может подтвердить, что ты — женщина? Ну, кто?

— Никто, ваше сиятельство, — ответила Надежда, ошеломлённая его вопросом.

— А в другом полку? В бригаде вашей? В дивизии?

У неё мелькнула мысль назвать майора Станковича из Мариупольского гусарского полка, но она тотчас отбросила её, потому что единственный карий глаз полководца сверлил её взглядом и светился дьявольской, как ей почудилось, хитростью.

— Никто и нигде не сможет этого подтвердить, ваше сиятельство. Никто, кроме государя императора.

— Государь — в столице. Шесть дней езды в один конец, — отмахнулся князь. — А здесь нет, значит, у тебя таких знакомых? Видишь, как оно выходит. А ещё хочешь, чтобы я тебе поверил. Где доказательства?..

Она, конечно, слышала о том, что великий полководец, оставив в столице жену и пятерых детей, всегда брал с собой в походы молоденьких содержанок, переодетых в казачьи мундиры. Болтали также о нём, будто до старости лет сохранил он страсть к прекрасному полу и остался большим любителем женских прелестей. Но не до такой же степени, чёрт побери...

— Значит, вам нужны особые доказательства? — спросила она.

— Да! — Князь наклонился к ней.

За этот пристальный, как бы ощупывающий взгляд Надежда, будь она в женском платье, не колеблясь ни секунды, дала бы старому греховоднику пощёчину. Но она была в мундире и свято верила в его великую силу.

— Слово чести офицера Российской Императорской армии! — отчеканила она. — Иных доказательств для вас, князь, у меня нет!

Неожиданно Кутузов рассмеялся:

— Отличный ответ, друг мой! Просто отличный!.. В награду целуй старика. — Фельдмаршал ткнул себя пальцем в щёку, и Надежда, поднявшись на цыпочки, осторожно коснулась этого места губами.

— Рад познакомиться с тобою лично, — продолжал полководец. — Ты служишь скромно и усердно, но не из робких будешь, я вижу...

— Да, ваше сиятельство. Я не из тех покорных барышень, которых знатные господа переодевают казачками и берут с собою на войну для интимных услуг...

— Не дерзи мне, Александров! — Он погрозил ей пальцем. — Ты остаёшься в моём штабе и знай, что в этом месте самый страшный враг офицера — его язык!

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — Надежда щёлкнула каблуками.

— Ступай сейчас к генералу Коновницыну и скажи ему, что ты переведён ко мне из полка бессменным ординарцем. Пусть отдаст о сём в приказе...

Надежда с обычной чёткостью повернулась кругом и сделала несколько шагов к двери. Кутузов остановил её:

— Ты хромаешь? Отчего?

— Контужен и ранен при Шевардине.

— Был в лазарете?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Лекарей и лазаретов я боюсь пуще огня.

— Да это и понятно, — произнёс фельдмаршал, с участием глядя на неё. — Ну, может быть, у меня тебе будет спокойнее, чем в полку. Всегда говори мне о своих трудностях. Я буду помогать.