С мандатом губкома

Утром Сава одобрил идею друга, пообещав ни под каким видом никому не раскрывать его маленькую хитрость.

— Глядишь, еще и бандит испугается, как кобуру-то заметит, — сказал он.

— Вот именно, — согласился Гриня, хотя в душе крепко сомневался насчет этого. Кобура ему нужна была только для представительства, для фасону. Уже одно то, что на возчика-мальчишку она произвела впечатление, убедило Гриню в правильности его решения.

Конь хоть был и худой, но резвый, все время бежал рысцой, возчику и не надо было подгонять его. Дорога подсохла, мягко пружинила, а кое-где на взгорках начала уже и пылить. Зеленое разнотравье придорожья пестрело алой россыпью весенних тюльпанов.

В синем, почти безоблачном небе неустанно и радостно журчали жаворонки. В степи было так хорошо, что даже не хотелось разговаривать.

Сава сидел, свесив ноги с телеги, Гриня, глядя в небо, лежал на сене и грыз соломинку. Колеса негромко поскрипывали, навевая умиротворение и покой.

— Ты гля! — закричал вдруг возчик. — Скорей вынай наган, начальник.

— Что такое? В чем дело? — вскочил встревоженно Гриня.

Впереди, недалеко от дороги, стоял в траве столбиком заяц и, навострив уши, внимательно смотрел на приближающуюся телегу.

— Скорей вынай, — торопил Гриню парнишка. — Это ж нам на обед какое варево станет! Скорее!

Грине «вынать» было нечего, но он и глазом не сморгнул.

— Дурак ты, братец. Кто ж на зайцев боевые патроны тратит. Было б ружье, куда ни шло.

А заяц, как нарочно, и не думал бежать, будто знал, что на возу всего оружия — кобура с тряпкой.

— И-эх! — с сожалением выдохнул парнишка и, вдруг обозлившись, привстал и швырнул в нахального зайца кнут. — Т-тварь косая!

И хотя кнут до зайца не долетел, тот не спеша поскакал от дороги, показывая из травы, словно кукиш, свой белесый хвост. Зато конь принял этот замах кнутом на свой счет и наддал ходу.

— Тпр-р-р, дурак, — натянул вожжи парнишка и кое-как остановил его. Спрыгнув с воза, он побежал назад за кнутом.

В Старый Кум въехали далеко после обеда.

— Куда вас, к Спиридону Советскому? — спросил возчик.

— К старшому поселка.

— Ну, значит, к нему.

Деревня не избалована вниманием и зрелищами, и потому каждый вновь прибывший — здесь диковина. Со всех сторон приплюснутые носы ребятни в окнах, лица баб любопытные. Лишь мужики фасон держат, любопытство свое тая, неуклюже и настороженно зыркают из-за плетней и тынов.

Но старшой встретил приезжих у ворот своего дома. Из-под бровей, седых и косматых, ощупывал придирчиво глазами. На груди его, прямо по холщовой рубахе, георгиевские кресты.

— Вот он Спиридон Советский, — шепнул возница Грине, останавливая притомившегося коня.

Гриня легко спрыгнул с телеги и, оправляя ремень, пошел навстречу старшому, с удовольствием ощущая на боку кобуру. Старшой поджидал его, пряча в бороду ухмылку. И Гриня, даже заметив ее, отнес скорее к характеру мужика, но отнюдь не к виду своих «саботок». А старшого развеселили именно они.

— Здравствуйте, товарищ Советский, — отчеканил Гриня, протягивая руку.

У старшого улыбка мгновенно погасла, глаза стали колючими.

— Я Спиридонов, — холодно сказал он.

— Простите, — осекся Гриня, почувствовав, что попал впросак. — Простите, но мне...

— Я Спиридонов, — повторил жестко старшой. — А кто вы?

Скомканное приветствие выбило Гриню из колеи, да к тому же и рукопожатие не получилось. Кашин тянул правую, а тот сгреб его длань левой рукой, сгреб как бы с тыла и так жамкнул ее, что косточки хрустнули.

И тут только Гриня увидел пустой правый рукав мужика.

— Простите, — промямлил он смущенно.

— Ничего, — кивнул тот. — Ваши документы?

Гриня подал свой мандат. Спиридонов развернул его и, отдалив от глаз, стал медленно читать, шевеля губами.

Заметив, что старшой закончил чтение, Кашин спросил:

— Скажите, пожалуйста, где у вас Лагутин остановился?

— Какой Лагутин? — спросил, в свою очередь, Спиридонов.

— Ну, с обозом-то, с чоновцами.

— A-а. Они, товарищ Кашин, еще вчера проследовали.

— Как? А разве они не останавливались ночевать?

— Нет. Покормили коней и отправились дальше еще засветло.

— Экая досада, — искренне огорчился Гриня. — Мы ж с ним должны быть, у нас даже и... — Гриня вовремя прикусил язык, вспомнив, что «оружие» висит у него на боку. И вместо «оружия нет», Гриня вынужден был, поколебавшись, сказать: — ...и транспорта нет. Коня-то нам только до Старокумска дали в надежде, что здесь мы Лагутина захватим.

— А проездные вы получили? — поинтересовался Спиридонов.

— Получили. И проездные и суточные.

— Ну, тогда я вас утречком отправлю. За миллион довезут вас до Новокумска.

— А на чем?

— Уж на чем получится. Это мне надо еще посмотреть, кто у меня нынче гужповинность не выполнил.

Затем, велев следовать за собой, Спиридонов направился по селу.

Гриня предложил ему сесть на воз, но тот отказался:

— Тут два шага.

Спиридонов и, верно, вскоре остановился у одной избенки, постучал пальцем в подслеповатое окно.

— Эй, дед Петро, выдь во двор.

За старым, покосившимся плетнем появился сухонький седой дедок.

— Чего тебе, Пантюша? — спросил он.

— У тебя как с гужповинностью, дед?

— Дык как. Никак, якори ее. Сам, поди, знаешь, мои гужи с рогами.

— Знаю. Вот именно поэтому завтра поутру отвезешь этих товарищей до Новокумска.

— Помилуй, Пантюша, трава такая добрая, нагуляться б Зорьке, а тут...

— Ничего. За пять верст не околеет. А то, гляди, Петро, отдам кому другому подряд, в другой раз зафитилишь в губернию.

Последние слова Спиридонова произвели на старика впечатление.

— Ладно, ладно, Пантюша, — сразу засуетился он и даже будто обрадовался такому поручению. Кинулся открывать жердевые ворота. — Пожалуйте, товарищи-гражданы, заезжайте. Милости прошу.

5. Кто за Советскую?

Дед Петро оказался человеком общительным и доброжелательным. Он тут же взялся помогать возчику распрягать коня, хотя никто его об этом не просил.

— Заночуешь, сынок, а утречком по холодку и побежишь домой, — лопотал дед, аккуратно сматывая вожжи. — Коню ведь тоже передых нужон, тридцать верст никак отмахал. У-у, сердешный...