С Петром в пути
Шрифт:
Бог един! А у китайцев что за Бог? Будда? Слышно, учение Будды человечно, и раб, и владыка — все равны в этом мире. Спафарий говорил, что буддизм объял и Индию, и Китай, что он толкует жизнь как страдание, и только-де уход от мира очищает человека. Ну не справедливо ли?
С этими-то буддистами и придётся иметь дело. Спафарий его заставил и просветил, и он, Фёдор Головин, полон решимости не дать промашки.
Думал в Тобольске не засиживаться, ан вышло по-другому. Весна нагрянула нежданно, разверзлись хляби небесные и земные, ни белотропа, ни чернотропа, ни санного, ни тележного пути — всё заказано. Иртыш вздулся — вот-вот
Река очистилась только в конце мая. Погрузились на дощаники, всего было вдосталь: и провианту, и коней, и пушек, и пороху, и гранат, и пищалей. Ко всему следовало быть готову. Миновали Сургут, Нарым, Кетский острог, Енисейск. А закончили плавание спустя четыре месяца в Рыбном остроге, что на реке Тунгуске.
Край дикий, заповедный, тайга непроходимая, чёрные скалы, человек средь природы затерялся. И ширь неоглядная! Октябрь вызолотил дерева и травы, дохнул холодом, погрозил костлявыми пальцами осин. Кабы зима не застала в пути.
Здесь, за острожными стенами, решили отсидеться. Из дощаников понаделали хижинок, землянок, разбили палатки. И стали жить-поживать, добра не наживать.
Места были звериные, рыбные, грибные, ягодные — всего вдоволь, обошлись почитай без своего провианту. Кто ведает, что ждёт их впереди. Однако же обжились, приноровились, вошли в лад с тайгой-матушкой, со снегами сыпучими, укрывшими их с головой.
В остроге — едва ли сотня насельников. Всё больше казаки. Сбирают ясак [10] с тунгусов мягкой рухлядью — мехами собольими, куньими, беличьими, медвежьими. Привечали караваны купеческие — перевалка тут была. От острога до острога — три, а то и пять дней пути. Однако жить можно.
10
Ясак — в России XV—XX вв. натуральный налог с народов Сибири и Севера, главным образом пушниной.
Минуло семь с половиною месяцев их заточения в Рыбном остроге. Но вот Тунгуска очистилась ото льда, и караван вновь погрузился на дощаники. Легко ли было плыть? Куда там! Пороги, мели, водовороты — река несла их, как норовистая лошадь — вот-вот опрокинет. Через два месяца достигли Братского острога. Лето было в разгаре, гнус ел поедом. Напасть эта настигала и посреди реки.
Ох, необъятна Россия, Московское государство! Не видать конца-краю посольскому пути.
С дощаников на телеги, с телег снова на дощаники. Из Братского острога в Иркутск, из Иркутска в Селенгинск. Здесь новая зима дохнула холодом. Невтерпёж. Где-то там, впереди — царство Китайское. До него ещё плыть и плыть, ехать и ехать.
Нет, баста! Езжай, дьяк, к китайским воеводам, да пускай они шлют гонцов к богдыхану, дабы он повелел снарядить послов к нему, Фёдору Головину, ради учинения мирного договора.
Сколь долго пришлось ждать? Сочтите: покинули Москву зимою 1686 года, съехались с китайскими послами в Нерчинске в августе 1689 года.
Послы один знатней другого, у каждого хвост титулов и званий. При них два иезуита — Томас Перейра и Франциск Гребильон, родом испанцы, — да конного и пешего войска сверх пятнадцати тысяч при пяти пушках.
Прав был Николай Спафарий — с ними держи ухо востро.
Нет, Фёдор не оплошал. В иезуитах нашёл он занимательных собеседников. Они, само собою, превосходно изъяснялись на латыни, и этот язык учёных и дипломатов главенствовал на переговорах.В полуверсте от города, меж реками Шилкой и Нерчей облюбовали место просторное и ровное — где быть посольским шатрам, поставили и сами шатры. Но главным шатром над переговорщиками стало августовское небо. Оно было чистой лазури, это небо, и было увенчано ослепительной короною солнца.
Российские послы во главе с Фёдором Головиным поместились в креслах. Только они уселись, как им под ноги прянул заяц, а за ним, словно язык рыжего пламени, — лиса.
Заяц подкатился под кресла, ища защиты у людей, и, мгновение помедлив, вынырнул с другой стороны. Лиса же метнулась к кустам и пропала там.
Люди оторопели.
— Знамение, знамение! — воскликнул стольник Власов. — Да только как толковать?
— Пребудем при своих, — подумав, ответил Фёдор. — Лиса китайская норовит обхитрить зайца, а у зайца крепкие ноги и быстрый разум.
— Мы, что ли, зайцы? — обиженно вымолвил стольник.
— Иной раз и в этой шкуре надобно побывать. Не зазорно, — отвечал Фёдор.
Из-за леса показалась кавалькада.
— Эвон сколь много их, — опасливо протянул дьяк.
— Бог над нами.
— А ихний Бог над ними. Чей пересилит?
— Наш, — уверенно заметил Фёдор.
— Кабы так.
Начались долгие пререкания. Российские послы настаивали на границе по Амуру-реке, китайцы отодвигали её до Байкала: здешние-де народы издавна платят ясак великому богдыхану Поднебесной Канхи. Головин отрицал. Дело пахло сварой.
Китайцы было свернули свой шатёр. Их войско окружило Нерчинск, грозя захватом. Головин готовился к обороне...
— Скажите этим нехристям, — убеждал он иезуитов, — что коли так далеко зашло несогласие, я подыму на них всю Сибирь.
Пирог был слишком велик, он мог легко насытить аппетиты пировавших сторон. Испанцы были людьми разума. Они убедили своих хозяев, всё ещё артачившихся: великий-де богдыхан обрушит на них свой гнев.
— Богдыхану не до этих забот. У него 148 детей, 70 из них мальчики, — ехидничали иезуиты. — А жён-то, жён... Поди разберись со всей этой оравой.
В пререканиях прошло полмесяца: отступали, наступали. Наконец обессилели: 29 августа 1689 года бумаги с обеих сторон были подписаны, скреплены печатями и приложением рук. Договор о вечном мире и о границах меж обеими великими государствами был подписан.
Китайцы воздели руки в знак примирения, русские последовали. Наступил день обмена подарками.
— Эх, — сокрушался дьяк Семён Корницкий, — а ведь не добились мы того, чтоб они в грамотах своих писали б полностью большой государев титул. На том в Москве государыня царевна Софья весьма настаивала.
— Пущай его, — отмахнулся Головин. — Царевне-то недолго царствовать осталось. Зато Камчатку мы им не отдали. И другие земли.
— В своём ли ты уме, господине? — испуганно бормотнул дьяк. — Такое про государыню царевну, правительницу нашу, благодетельницу...
— Я сказал! — твёрдо ответствовал Фёдор. — Пуглив ты, Семён, аки давешний заяц.
Наконец тронулись в обратный путь. Он был томителен, опасен и долог, долог... Ушло на него два года без малого с великими потерями в пути.