С Петром в пути

— Я унижен, я! — вспыхнул Пётр. — А вместе со мной — вся Россия.

Впоследствии Пётр вспоминал: «Но когда сие нещастие, или, лутче сказать, великое щастие получили, тогда неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь принудила».

Да, урон был велик. И не только потерею всей артиллерии, но в пленением 79 офицеров, в том числе и 10 генералов. И — потерею престижа.

Послы и дипломатические агенты доносили из европейских столиц, что шведы всяко похваляются победой и уничижительно отзываются о русских и об их царе.

Посол в Вене князь Пётр Алексеевич Голицын писал: «Главный министр граф Кауниц и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться — они только смеются над нами...» И советовал: «Всякими способами надо домогаться получить над неприятелем победу. Сохрани Боже, ежели нынешнее лето так пройдёт. Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория, которою имя его по-прежнему во всей Европе славилось. Тогда можно и мир заключить, а теперь войску нашему и управлению войсковому только смеются».

Из Голландии посол Андрей Артамонович Матвеев писал Петру: «Шведский посол с великими ругательствами, сам ездя по министрам, не только хулит наши войска, но в самую вашу особу злословит, будто вы, испугавшись приходу короля, за два дня пошли в Москву из полков...»

Всё это было несносно. Непереносимо! И Пётр затворился для всех иных дел, кроме одного — военного. Затворился для балов, ассамблей, пиршеств. Он не знал устали, колеся по России, не разбирая ни дня, ни ночи. Он спал в возках, санях, каретах, нёсших его то в Воронеж, то в Архангельск, то в Псков... Надлежало сбирать новое войско, оснащать его оружием, артиллерией, припасом, провиантом, создавать магазейны — склады воинской амуниции.

А Карл, сочтя Россию униженной и разбитой, вознамерился учинить разгром Августа. И с этой целью повёл своё войско в Лифляндию.

Август тем временем безуспешно осаждал Ригу. Ведовство Паткуля не помогло: Рига стояла твёрдо. Саксонское войско под водительством фельдмаршала Штейнау топталось у её стен, не в силах пробить оборону. Не помогали и подкрепления, в том числе русские.

И вдруг как снег на голову под Ригой явился Карл. На глазах у саксонцев он переправился через Двину, напал на них и в завязавшейся битве разгромил их в пух и прах. Потери саксонцев были огромны, кроме того, Карл захватил всю их артиллерию и полтыщи пленных.

Юный шведский король решил довершить разгром войск Августа. Он считал Августа своим перворазрядным врагом. «Поведение его так позорно и гнусно, — писал Карл французскому королю, — что заслуживает мщения от Бога и презрения всех благомыслящих людей». Карл поставил своею целью свергнуть Августа с польского престола и достиг её. Август был пленён и позорно капитулировал. На польский престол был посажен Станислав Лещинский.

Пётр остался без союзников. Но и узнав о капитуляции Августа, он не пал духом. И призывал возвыситься духом всех, кто его окружал. Борис Петрович Шереметев, павший было в его глазах, спустя две недели после Нарвы получил письмо Петра:

«Понеже нелепо есть при несчастий всего лишатися, того ради вам повелеваем при взятом и начатом деле быть, то есть над конницею новгородскою и черкасскою, с которыми, как мы и прежде наказывали (но в ту пору мало было людей), ближних мест беречь для последующего времени и итить в даль для лутчего вреда неприятелю. Да и отговариваться нечему. Понеже людей довольно, также реки и болоты замёрзли, неприятелю невозможно захватить. О чём паки пишу: не чини отговорки ничем...»

— Понять — значит простить, — подытожил Пётр. — Его вины не вижу, а он слуга усердный и верный.

Шереметев отвечал:

«Бог видит моё намерение сердечное: сколь есть во мне ума и силы, с великою охотою хочу служить; а себя я не жалел и не жалею».

Так оно и было: Шереметев показал себя расчётливым, трезвым военачальником. Он не желал рисковать людьми да и собою, если видел зряшность этого риска. Он добывал победу тогда, когда видел свой верх.

Борис Петрович был старше государя на двадцать лет. И это обстоятельство, надо полагать, наложило отпечаток на его натуру: он называл себя в шутку мужем перезрелым. Жизнь его состояла из целой цепи значительных событий, приуча его к осмотрительности и взвешенности.

Ещё при царе Фёдоре Алексеевиче пожалован был он за верную службу в бояре, а в правление царевны Софьи Алексеевны получил звание ближнего боярина за споспешествование заключению вечного мира с Польшею и союзного трактата с римским императором и польским королём. Во время первого Азовского похода поручил ему Пётр отвлечь на себя турок и татар по Днестру, и действительно он разорил их крепостцы по берегам этой реки. Пётр его оценил и два года спустя направил с рекомендательными письмами к императору Леопольду, к папе римскому, к венецианскому дожу, а также к гроссмейстеру Мальтийского ордена. Сей последний поручил ему начальство над мальтийским флотом, готовившимся выступить против турок. Сражения, однако, не последовало, но Шереметев был пожалован в рыцари и награждён Мальтийским крестом.

Такой у него был послужной список, когда началась Северная война со Швецией. Нарва стала его крещением и горьким испытанием, хотя он осуждал герцогскую диспозицию. Но ему не вняли, и вот теперь предстояло смыть тот позор.

Надо полагать, Пётр верил в него, когда назначил главнокомандующим войском в Лифляндии и более того, наградил его высшим чином генерал-фельдмаршала.

Близился порог нового, 1702 года. Служба лазутчиков — она была поставлена Шереметевым превосходно — донесла: близ мызы Эрестфер расположился генерал Шлиппенбах со многими тысячами войска. Этот Шлиппенбах был старый знакомец — от него много претерпели. И вот представился случай отмщения за всё.

На этот раз Шереметев был уверен в успехе: меж ним и Шлиппенбахом ничто, кроме зимы со снегами да молчаливого леса, не стояло.

Прозвучала команда: аларм! Тревога! В ружьё! По коням! Ничего, что снег был глубок, что мороз обжигал, ничего, что шведа было много, много больше, чем русских, — жажда отмщения была сильней. И главное — Шереметев чувствовал себя хозяином положения. Повторим: меж ним и Шлиппенбахом ничего не стояло — ничего и никто: ни герцог де Круи, ни сам царь Пётр.

Рубка была жестокой. Фузилёры [43] оставили свои фузеи [44] и пошли врукопашную. Артиллерия не поспевала — увязла в снегах. И поначалу шведская картечь косила людей. Но потом ей заткнули рты, и пошла кровавая потеха. Шведы побежали. Некоторые — в чём были после празднования Рождества. Шлиппенбах унёс ноги за стены Дерпта, некогда русского Юрьева.

43

Фузилёры, — название основной массы пехоты в русской армии первой половины XVIII в.

44

Фузеи — кремнёвые ружья.

Когда весть о разгроме Шлиппенбаха с его восьмитысячным войском дошла до Москвы — о многих трофеях, о пленных шведах, о знамёнах и штандартах, пушках, — там сделалось безмерное ликование.

Палили из пушек, трезвонили в колокола. Выкатили бочки с вином, с медовухою — пей не хочу! На стенах Кремля развевались трофейные знамёна.

— Можем шведа бить! — радовался Пётр.

— Ещё как можем. И будем, — предрекал Головин. — Всё у нас впереди, государь.

Пётр вызвал поручика Александра Меншикова: