С привкусом пещерной соли

Наташка дернула дверь и вышла в коридор. Откуда-то тянуло прохладным сквозняком, а стена отсвечивалась зеленым отблеском, мерцающим и таинственным, как туман в старых фильмах ужасов.

Уши забивал еле слышный шепот.

В мире, кроме телесных радостей и чисто человеческих потребностей и удовольствий, всех как один сомнительных, существует нечто большее. Но для этого нужно освободиться от него... от тела, от якоря, крепко удерживающего тебя на одном месте, не пускающего обрести свободу и уйти в дальнее бесконечное плавание.

Но если найти его, свой якорь, - увидеть его - тогда можно сделать так, чтобы он больше тебе не мешал. Не держал на одном месте.

Откровение бурлило как закипающая в кастрюле жидкость, окатывая волнами такой мощности, что из-за гула ничего не слышалось - ни окружающих звуков, ни своих собственных шагов. Только что-то неприятно-острое, вызывающее диссонанс. Еле слышимая расплывчатая мысль неожиданно обрела кратковременную силу и выдала новое слово. Гонза.

Наташка повернула голову, как охотничья собака, развернулась в противоположную сторону и очень быстро последовала за этим словом.

Вечность. И плавание... свободное плавание в таком разном, непостижимом и бесконечно прекрасном океане живого и бессмертного.

И...

Гонза.

Она со всей силы навалилась на знакомую дверь, отбивая себе плечо и не заботясь ни о чем другом, кроме раздирающих голову откровений, сминающих весь жизненный опыт, как сапог сминает новорожденную травку. И сейчас голову разламывало так сильно, будто на самом деле сдавливало тисками.

Голос подать не получалось, она гулко ударилась в дверь лбом, отчего давление уменьшилось и Наташке полегчало. Похоже, голова все-таки не взорвется.

Будет забавно, если у него внутри баба - успела она усмехнуться и давление снова вернулось.

Перед глазами стояло озеро - безмятежная, спокойная, тихая, чудная вечность.

– Ты что тут...

– Тело - якорь, который заставляет нас оставаться на месте, - заявила Наташка шепотом не в силах бороться желанием немедленно поделиться с ним этим откровением. Он должен знать!

Ее закачало, она почти увидела ее - железную цепь, которая приковывает ко дну. В крупных звеньях запутались водоросли, покачиваясь в воде как огромные то ли плавники, то ли крылья. Между зубов вонзилось что-то холодное, Наташка их сжала и почувствовала скрежет зубов о металл.

– Пей.

В горло полилось что-то соленое и острое. И одновременно безвкусное, потому что здесь все безвкусное, здесь только тело чувствует отголосок того разнообразия, которое ждет там, впереди - вода любая, вода всякая...

– Мы все вынуждены сидеть на дне, - проговорила Наташка, когда кружка убралась. Тишина.

– Почему ты молчишь?

– Держись, - она вдруг оказалась в горизонтальном положении и увидела его лицо, перекрывающее обзор. А сверху проступал потолок. Нет, лежать на кровати не то же самое, что покачиваться на волнах, когда впереди неизведанное.

– Ты тоже пытался забыть, что прикован?

Гонза наклонился, сжал ее щеки и осторожно повернул голову из стороны в сторону, оценивающе заглядывая в глаза. Потом на лоб легла мокрая тряпка, с которой по вискам потекли холодные капли.

– Легче?
– спросил он минуту спустя, отпуская.

Наташка апатично смотрела на него и видела за его глазами спрятанное море. Неудачная маскировка. Да и зачем? Разве могло быть что-то прекраснее?

– Ты пытался когда-нибудь забыть, что прикован ко дну?
– спросила она.

Похоже, теперь он воспринял ее вопрос гораздо серьезней, ну или, по крайней мере, ответил.

– Мы тут все пытаемся об этом забыть.

– Тогда ты знаешь, что мне нужно идти.

– Нет, ты никуда не пойдешь.

– Мне тесно здесь, - она поежилась, - давит... Все давит...

– Ты, наконец, осознала, что над головой сотни тон камня?
– усмехнулся Гонза.

– Нет, - она поморщилась, недовольная его недогадливостью.
– На поверхности тоже давит. Иногда мне нечем дышать, настолько много в воздухе чужого. Горя, страха, алчности... Мы никогда не переставали быть животными. И не перестанем. Просто хорошо мимикрируем. Но я этого обычно не чувствую. Кажется, обычно я просто не знаю, отчего иногда хочется сойти с ума, чтобы никогда больше не приходилось возвращаться в большой мир. Я этого не чувствую, правда?

Он немного помолчал.

– Да, - нехотя признался и она не поняла, почему это признание далось ему так тяжело.
– Похоже, ты действительно... Мы не можем уйти от себя, потому что тогда это будем уже не мы, а другие существа с нашим прошлым, для них бесполезным и ненужным. Мы сами строим свой мир, свой социум, правила поведения, опирающиеся на инстинкты, но какие-никакие вменяемые... Ищем то, что на самом деле нам не нужно. Слишком зажрались, слишком много времени остается на безделье. На пустые размышления. Ты что, ждешь четкого и единственно верного ответа? Правила, как следует поступить, чтобы взять и стать абсолютно счастливой?

Она кивнула.

– Конечно же, его нет. Не так просто.

– У тебя нет?

– Нет.

– Я знаю, где есть.

– Вижу, - он невесело усмехнулся.

– Почему тогда ты меня не пускаешь туда? Не даешь оторваться и увидеть, что за горизонтом?

Он неожиданно лег рядом, опираясь на локоть и осторожно вытягиваясь слева от Наташки.

– Нельзя уходить так быстро.

– Нельзя?

– Нельзя. Если отрываться от якоря одним рывком, вырвешь его с плотью и истечешь кровью. Правда, не заметишь, скорее всего, и некоторое время будешь плыть свободной. Но потом все равно смерть. Ты думаешь, что тебе покажут легкий путь, но это вранье - легких путей не бывает.

Она давно не слышала его голос таким спокойным. Таким понимающим и поддерживающим.