S-T-I-K-S: Гильгамеш. Том I

Он рос с чувством вины, с невыносимым стыдом за каждый вдох, сделанный под небом этого мира. Он боялся говорить, боялся смотреть на отца, боялся даже просто существовать в его присутствии.

Но у него были щенята.

Они выросли рядом с ним, всегда были рядом. Они не могли сказать ему, что он ни в чём не виноват. Не могли объяснить, что всё это ложь, что его жизнь ничего не отнимала.

Но они могли рычать.

Каждый раз, когда отец в очередной раз напивался и, шатаясь, входил в комнату, когда слова превращались в крики, а иногда и в кулаки — собаки вставали между ними.

Они скалились, рычали, готовые разорвать того, кто назывался их хозяином, хотя их сил не хватало, чтобы вгрызться в глотку большому и почти нечувствительному к боли гиганту, каким виделся им хозяин дома.

И только они слизывали с его щёк горькие слёзы. Его единственные друзья.

Дом всегда был чистым.

Идеально вымытые полы, безукоризненно выглаженные шторы, полированные до блеска поверхности. Но стоило заглянуть вглубь — за фасадом чистоты скрывалась бездна. В этом доме было больше наркотиков, чем в шкафу у любого анестезиолога. Они были спрятаны в тайниках, в потайных отделениях, в несгораемых сейфах, доступных только одному человеку.

Оскар рос в этом доме, почти не зная внешнего мира. Он учился на дому, и нанятые отцом учителя находили его способности крайне высокими. Оскар умел адаптироваться и потому схватывал знания на лету. Зачем его отец вообще дал ему возможность обучаться, Оскар не знал, да и не спрашивал себя, но в глубине души чувствовал, что так отец сможет ещё полнее доносить до сына всю ничтожность его существования, так он гораздо полнее ощутит тяжесть своего греха. Он видел людей только тогда, когда те входили и выходили из особняка. И не имел постоянного примера для подражания, кроме отца.

И со временем он начал становиться на его путь.

Чувство вины сжирало его изнутри, а маска наползла на залитое слезами детское лицо, которое он открывал только своим собакам. И теперь он знал, как заглушить терзавшую его боль. Всё, чем любил баловать себя отец, оказалось под рукой. Став подростком, распробовал отупляющее действие алкоголя. Потом — веществ посильнее. Сначала осторожно, скрываясь, умело притворяясь перед учителями. А потом, когда отец узнал, это уже не имело значения.

Обвинения усилились.

Побои стали регулярными.

Но теперь Оскар знал, что стоит только немного потерпеть, дождаться момента, и он снова сможет провалиться в забвение.

Это длилось какое-то время, может, месяцы, может, годы, пока однажды отец не перекрыл ему доступ ко всему. В одночасье. Без предупреждения.

Оскар сидел на полу своей комнаты, смотрел в пустоту и чувствовал, как внутри него разрастается чёрная дыра. Всё, что у него было, всё, что позволяло ему хоть как-то справляться с болью, исчезло.

И тогда впервые на него снизошло озарение. Его перевёрнутый мир вдруг сложился в единый непротиворечивый пазл: единственное, чего он по-настоящему хочет и что является истинной целью его мучений — смерть.

Он знал, что в доме остался алкоголь. Отец не смог бы вычистить всё. Оскар помнил о нише за старым дубовым комодом в библиотеке. Отец, будучи пьян, сам однажды спрятал туда несколько бутылок и забыл.

Оскар достал их.

Потом, когда стемнело, выбрался из дома, выпил столько, сколько смог, и побрёл в метро.

Метрополитен — идеальное место, чтобы покончить с собой.

Его ноги сами привели его туда. Оскар стоял на краю платформы, раскачиваясь, с тяжёлой головой, полузатуманенным сознанием. Вокруг стояли люди, но ему не было до них дело. Сегодня он ждёт только одного — свой поезд, который увезёт его подальше из этого мира.

Он ждал.

Поезд уже освещал тоннель своим холодным, безразличным светом.

Ещё чуть-чуть.

Молодого человека не озаботило, что станцию к тому моменту накрыло туманной поволокой и толпа людей обеспокоенно галдела, не видя ничего вокруг.

Оскар сделал шаг вперёд.

Но не почувствовал удара.

Не ощутил вспышки боли.

Когда сознание вернулось, он лежал на рельсах с разбитым лбом.

А поезда не было.

Точно так же, как не было и смертельного напряжения, которое должно было бы прикончить его.

Он дышал.

А ведь так этого не хотел.

Сначала он услышал крики.

Настоящие, неподдельные, полные ужаса.

А затем — ещё кое-что.

Мерзкие, влажные звуки, будто кто-то жадно чавкает, разрывая мясо. Оскар почувствовал, как воздух стал густым, пропитанным запахом крови. Тёплой, свежей, горячей. Она была везде.

Он даже не сразу понял, что люди падали прямо на него. Их тела, ещё живые, но уже сломленные, рухнули на рельсы, едва не завалив его под собой. Он инстинктивно отшатнулся, отползая назад, ошалелый, потерянный.

Крики, кровь, искажённые силуэты... Они заполнили его сознание.

Он даже не понял, как оказался наверху, как сумел забраться обратно на платформу, пальцы дрожали, но хватались за выступы, тело работало на инстинктах.

Вспышки образов перед глазами.

Монстры.

Оскаленные челюсти.

Мерцающий свет.

Визг, переходящий в хрип.

Как он добрался до служебного помещения, он не помнил.

Как к нему попал пистолет — тоже.

Он был липкий, весь в засохшей крови. Возможно, его выронил кто-то из убитых, или, может быть, его пальцы сами потянулись к нему в забытьи. Аналогично выглядел и Оскар. Возможно, местами содранная кожа говорила о том, что он сумел протиснуться сквозь погнутые прутья. Всё же он никогда не был таким массивным, как его отец, пойдя в мать своей тонкокостной фигурой.

А может, всё это привиделось.

Оскар пришёл в себя, когда крики стихли.

Но они не закончились.

Их сменил другой звук.

Глухой клёкот, влажное чавканье. Твари всё ещё там. Всё ещё пожирали.

В служебном помещении не было света, но даже в темноте Оскар мог разглядеть свой силуэт в отражении разбитого стекла. Глаза воспалённые, губы потрескавшиеся.

Три дня.

Три дня в безумии.

В этом маленьком помещении.

Он приставлял пистолет к виску, проводил пальцем по спусковому крючку.