С трех языков. Стихи

Джорджо Орелли

Джорджо Орелли [Giorgio Orelli, p. 1921] — крупнейший поэт, пишущий по-итальянски, лауреат Большой премии Шиллера (1998), премии Кьяра «За вклад в литературу» (2001) и других швейцарских и итальянских литературных премий. Родился в городке Аироло (кантон Тичино), окончил филологический факультет Фрибурского университета. Живет в Беллинцоне, где в течение многих лет преподавал итальянскую литературу в средних учебных заведениях. Автор поэтических сборников «Ни белое, ни лиловое» [«N'e bianco n'e viola», 1944], «Перед новым годом» [«Prima dell’anno nuovo», 1952], «Синопии» [«Sinopie», 1977], «Просветы» [«Spiracoli», 1989], «Утиная шея» [«II collo dell’anitra», 2001] и других, книги рассказов «Один день из жизни» [«Un giorno della vita», 1960], ряда критических исследований, таких как «Отзвук вздохов» [«IIsuono dei sospiri», 1990] о поэзии Петрарки, «Качество текста. Данте, Ариосто и Леопарди» [«La qualit`a del testo. Dante, Ariosto e Leopardi», 2012]. Переводам Орелли на итальянский язык обязаны второй жизнью латинские, французские и немецкие поэты, в том числе Гёте.

Для поэзии «тосканца в Тичино», как назвал Орелли его университетский учитель, выдающийся итальянский филолог Джанфранко Контини (1912–1990), характерны вкус к диалогу, ироничность, искусно маскируемая под серьезность, тонкая музыкальная организация стиха. По оценке Пьера Паоло Пазолини, в стихах Орелли «все удивительно реально».

В переводе на русский отдельные стихотворения Орелли были напечатаны в «Иностранной литературе» [1998, № 9] и в книге «Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича» [М.: Радуга, 2000]. Перевод рассказа «Прогулка по Беллинцоне» вошел в книгу «Современная швейцарская новелла» [М.: Радуга, 1987].

Переводы публикуемых стихотворений выполнены по изданиям «Синопии» [«Sinopie». Milano: Mondadori, 1977] и «Утиная шея» [«II colie dell’anitra». Milano: Garzanti, 2001].

Джованне

Было очень тихо. И поскольку тебе не удалось, как ты ни старалась, ни погремушку съесть, ни зайца, ни белую собачку, ни другую зверушку, про которую даже твоя мама не может сказать, ослик это, или лошадка, или кто-то еще, ты напоследок срыгнула, после чего мы устроили тебе небольшую прогулку. Было по-воскресному очень тихо, и в легком тумане, из его голубизны, возникали внезапно мирные, без малейшего следа кровопролитных баталий замки, белые, в купоросных потеках, столбы виноградников, убегающие вверх по склонам, сонные слоистые скалы. О нет, мы не плутали в тумане, твоя мама и я, ты наблюдала за нами даже во сне, мы шли очень медленным шагом в стороне от реки, шли медленным шагом по всплывшему из тумана островку среди пастбищ, по полям, радующимся испарине, и из целомудренного тумана доносились звуки, похожие на голоса твоих зверушек, и, если б ты видела, как бегает ягненок цвета зимнего луга, где он остался один… На полпути мы повстречали других матерей, других отцов, с Паолой, родившейся незадолго до тебя, с Маурой, родившейся вскоре после тебя, и, покуда мамы, не знакомые, как ни странно, между собой (твоя — без шляпки, той самой, ради которой добрая сотня куропаток поплатилась жизнью), обсуждали цвет ваших глаз и волос, время остановилось, и мы, отцы, старые друзья, от нечего делать укрылись туманом в сторонке, чтобы дать матерям возможность позвать нас, как будто мы далеко. Вернулись мы по шоссе, и это совсем другое дело: туман поглощал дома по самые крыши, обступая страхами нас.

Если бы

«Господа, если бы, допустим в порядке бреда, по нашему небу (такому красивому, такому ясному, такому мирному) пролетели сто реактивных самолетов и один из них, представьте, упал, две трети Беллинцоны уничтожил бы пожар от разлившегося керосина. Если бы, господа, — тоже допустим в порядке бреда — оказалась разрушена плотина Луццоне (подземный толчок, оползень — и прощай стопроцентная надежность), через час пятьдесят восемь минут уровень воды в Молинаццо поднялся бы на четыре метра. Словом, господа, со всех сторон нам угрожает опасность, и вам известны и без меня страшные последствия паники, а посему гражданская защита должна базироваться на идеологической платформе (я имею в виду защиту определенного типа демократии и уважение основных свобод и духовных и моральных ценностей, но об этом мы поговорим позже). Для первой лекции, господа, этого, полагаю, достаточно, тем более я вижу, что лед сломан, чему я рад. Спасибо.»

Который год

Который год, как моего отца не мучит жажда, а может, продолжает мучить. «Я мог бы выпить, — говорил он в пору сенокоса, — целое море». Он хотел сказать, что жажда нестерпима, как, например, в тридцатой песни «Ада» [1] или в тринадцатой «Освобожденного Иерусалима» [2] . Я не могу отца представить в так называемом загробном царстве, чему виной, по-моему, не жажда, мучительная жажда работяги, намаявшегося за день так, что лучше было по вечерам ему не докучать, дать отдохнуть — и, значит, помолчать.

1

Данте. Божественная комедия. I: «…A здесь я жажду хоть бы каплю влаги» (63); «А ты казнись, — сказал Синон, — напором / Гнилой водицы, жаждой иссушен…» (121–122); «…И ты бы ринулся на первый зов / Лизнуть разок Нарциссово зерцало» (128–129). Перевод М. Лозинского. (Здесь и далее — прим. перев.).

2

«Кто пьет из чаши, кто из шлема…» Торквато Тассо. Освобожденный Иерусалим, XIII, 77, 5. Перевод подстрочный.

Фабио Пустерла

Фабио Пустерла [Fabio Pusterla, p. 1957] — поэт, пишущий по-итальянски. Окончил университет в Павии, защитив дипломную работу по итальянской диалектологии. Преподает в Лугано, в Итальянском швейцарском университете и в лицее. Автор поэтических книг «Уступка зиме» [«Concessione all’inverno», 1985], «Бокстен» [ «Bocksten», 1989], «Пляска смерти» [ «Danza macabra», 1995], «Потерянный остров» [«Isla persa», 1997], «Канувшая толпа» [«Folia sommersa», 2004], «Истории армадила» [«Stone dell’armadillo», 2006], «Всплывшие земли. Избранные стихотворения 1985–2008» [«Le terre emerse. Poesie scelte 1985–2008», 2009], «Звездное тело» [«Corpo stellare», 2010] и других. Большое место в литературной работе Пустерлы занимает перевод: в числе поэтов, прозвучавших благодаря ему по-итальянски, прежде всего следует назвать Филиппа Жакоте.

Выступает Пустерла также как прозаик и как критик, что подтверждает его недавняя книга пограничного жанра «Когда Кьяссо было в Ирландии и другие путешествия между книгами и действительностью» [«Quando Chiasso era in Irlanda e altre avventure tra libri e realt`a», 2012], составленная из небольших рассказов, эссе, выступлений. Упоминая этот сборник, нельзя не процитировать заглавие одного из вошедших в него текстов: «Попробуй читать стихи. Увидишь, они говорят о тебе». Сказанные о стихах вообще, эти слова в полной мере относятся и к стихам самого Пустерлы, поэта, который, говоря о себе, говорит со своим читателем, говорит о нем. Открывает ему языком поэзии свое отношение к истории, к неуютному сегодняшнему миру, к литературе и судьбам ее творцов, к природе, которая может быть доброй и злой к человеку в зависимости от жизненных обстоятельств, а значит — о жизни и смерти. Разговор поэта с другим, с другими, понимаемый как разговор с самим собой, требует искренности, образной и интонационной, допуская патетику лишь в исключительных случаях. Метафора у Пустерлы, какой бы сложной она ни выглядела на первый взгляд, не только не усложняет восприятие поэтического высказывания, но делает его более выпуклым, ярким и, следовательно, более доступным.

Творчество Пустерлы отмечено рядом швейцарских и итальянских литературных премий, в том числе премией Монтале [1985], Большой премией Шиллера [2011], Швейцарской литературной премии [2013].

В переводе на русский отдельные стихотворения Пустерлы печатались в «Иностранной литературе» [1998, № 9 и 2002, № 9] и вошли в книгу «Итальянская поэзия в переводах Евгения Солоновича» [М.: Радуга, 2000].

Primo giomo di scuola [Первый день школы] взято из: Fabio Pusterla, Folia sommersa, gli alianti, Marcos у Marcos, Milano: 2004, p. 95. Stlanik [Стланик], Museo Lumi`ere [Музей братьев Люмьер], Corpo stellare [Звездное тело], Istruzioni per la colonia marina [Правила поведения в приморском лагере], Le cose degli occhi [Что говорят и не говорят глаза] взяты из: Fabio Pusterla, Corpo stellare, gli alianti, Marcos у Marcos, Milano: 2010, pp. 15–16, 51, 106, 112, 195.

Первый день школы

Сентябрь? И сентябрь может споткнуться в баре о стол, за которым каждый из четверки картежников старается перекричать другого; появляется сын банкующего, щуплый, белобрысый, в сияньи первого дня школы. Тосты я уже заказал, кока-колу тоже и за все заплатил, вы мне стоите кучу денег, ты и твоя мамочка, говорит один из сидящих стоящему сыну. Считает взятки, сдает карты, смеется, а сын в это время истуканом смотрит на мир. Один говорит по мобильнику: я сейчас занят, обсудим потом, успеем, чао, другой ругает себя за то, что сыграл дамой, а тут еще и мамаша явилась, чтобы испортить ему игру, вошла и растерянно улыбается, спрашивает: что нового.

Стланик [3]

Через день-два менялся ветер, теплые струи воздуха приносили весну.

Варлам Шаламов

Один окликал с моста, хрупкого, как он сам, вода, опять вода, говорил он, не говоря: тут, как всегда, встречаемся — при свете воды. Между землей и небом. Тут рядом, при свете. Лаская все, что можно: перила, кору мертвых деревьев, осколки костей, огрызки расчесок. Руками, глазами, голосом: защитить того, кто всплывает сзади, снизу, незримый, из самых мрачных глубин — неожиданный промельк птицы при свете промоины. И повторять «спасибо», смиренно, предупредительно. Другого тащили водоросли: он считал речные подвохи, коряги, воронки. Раздавленный временем, скользил в текучей мути, без признаков жизни. Отказавшись наотрез от всего: ни глаз, ни пальцев, ни малейших признаков памяти или чувств. Крики, может быть, крики, впаянные в решетки, в терки решеток. Камни, поросшие мхом, липкая грязь, жесткое свеченье льдов, змеиные норы, розы без корней. Он жевал стекло, он тонул за всех. Третий был далеко, недосягаемый [4] . Все шел и шел: через усталость, через пустыню. Преданный, шел с поднятою головой, еще держался на ногах. Под облаками и сквозь облака пешком. Под облаками и за облаками, шел, шатаясь, но шел, но взглядом искал Амур, чья грязномутная вода тащила мертвые кости к морю, запретному. Говорят, он декламировал Петрарку. Поднимите глаза, говорил он, поднимите тело, ищите крылья. Снежит. Простертый кедрач поднимается, метит путь на морозе первоцвету, предсказывает плоды, половодье. Тем временем армадил держит путь на север.

3

Заглавие стихотворения и эпиграф связаны с рассказом «Кант» из книги Варлама Шалимова «Колымские рассказы». Стланик, или стелющаяся по земле сосна, — дерево, похожее на сибирскую сосну, распространенную к востоку от Байкала. Необычное растение, стланик ложится на землю при первых зимних холодах, предвещая неизбежные снегопады, чтобы подняться спустя многие месяцы предвестьем теплых струй воздуха, говорящих о близости весны. (Прим. автора.).

4

Имеется в виду Мандельштам, умерший от истощения зимой 1938 г. в лагере под Владивостоком. В двух первых строфах стихотворения должны угадываться, по замыслу автора, метафорические образы поэтов Филиппа Жакоте и Пауля Целана, переводчиков Мандельштама на французский и немецкий язык. (Прим. перев.).

Музей братьев Люмьер

По какому-то поводу или без всякого повода на бескрайней зимней равнине в длиннополых шинелях дружно бросив наземь оружие забыв о дымящихся лошадях которые сбились в табун и о неприятеле от которого знают недолго ждать неприятностей сотня тысяча солдат пустилась в пляс с прискоком стуча неистово в стылую землю каблуками высоких ботинок рты разинуты в мучительно-радостном крике а в середине два офицера изображают простодушный танец любви быть может последний.