С улыбкой трупа

От этого зрелища ему стало еще несколько легче.

– Вот тут материалы дела, – на столик плюхнулась изрядно распухшая папка, раскрытая на двух страницах, исписанных крупным почерком. – Это ваши показания. Ознакомьтесь и подпишите.

Черский прочитал. Кажется, он и правда что-то такое говорил, но все это было переформулировано в каких-то жутко корявых юридических конструкциях, которые повторялись по три раза подряд. Такое не напечатали бы даже в «Новостях Каменеччины».

Самое главное – эти показания никак ему не угрожали. В них ничто не намекало, что он замешан в убийстве. И, что самое приятное, это было правдой.

– Вы мне только одно скажите, – произнес Черский, – я правильно догадываюсь, что того, кто это сделал, так и не найдут?

– Будут проводиться следственные действия.

– Но никто не гарантирует, что они к чему-то приведут.

– А кто хоть что-то может гарантировать? Как говаривал наш бывший всесоюзный министр товарищ Щелоков, «кроме милиции, некому людям помочь».

– А почему «товарищ», а не генерал Щелоков? – неожиданно для себя самого спросил Черский,

– Потому что успели разжаловать. Постарался товарищ Андропов.

– А что шили-то? Шпионаж, как обычно?

– Хищения в особо крупном размере. В те времена еще не знали, насколько крупные размеры бывают.

– А посадить успели?

– Нет. Уже под следствием застрелился.

– Даже если и воровал – чести не запачкал. В наше время это становится непостижимым.

– Вы странно говорите. Где вы этого нахватались?

– Бывший журналист.

– А сейчас кто?

– Пока не определился. Возможно, будущий.

– Тогда должны знать, что совсем обычное дело – когда случилось что-то непонятное, но концов уже не найти.

По старой репортерской привычке Черский решил немного сменить тему, чтобы подтолкнуть разговор и вытянуть побольше из собеседника.

– Меня немного удивили эти слова министра, – заметил он. – По моим наблюдениям люди, напротив, привыкли опасаться милиции. Иногда кажется, что милиция – это вообще последние, к кому люди за правдой пойдут. Всегда есть страх, что обматерят, заявление не возьмут, а то и тебя самого виноватым сделают. Откуда это? Что-то лагерное? Зэк же тоже старается с охраной не контактировать.

– Человек в униформе всегда кажется немного опасным, – заметил опер, закрывая папку и завязывая тесемки. – Не вы один милиционеров стремаетесь. Чего там – многие из оперов, когда в штатском на выходных, вдруг начинают стрематься патрульных. Хотя вроде бы понимают, что ничего под ней страшного нет. Врачей люди боятся по той же причине. Ходят в белых халатах, могут прогнать, а могут, наоборот, – залечить до смерти. А в последнее время многие и священников опасаются. Растет авторитет – растет и страх. И я вынужден признать: в наше время милицию люди уже почти не боятся.

– А значит – авторитет на нуле…

– Вы хорошо рассуждаете. Вы могли бы работать юристом.

– Не смог бы. Убили мою любимую женщину. Наверное, единственного человека в мире, который был способен меня вытерпеть. Меня сейчас интересуют не законы. Меня интересует возмездие.

– Органы внутренних дел не занимаются возмездием. Мы просто приводим жизнь в меридиан, насколько это получается. Люди как каша – пытаются убежать из кастрюли закона, а мы их ложкой обратно толкаем.

– Я в курсе, что вы не занимаетесь возмездием. Как и справедливостью, потому что нет в юриспруденции такого понятия. Я просто пытаюсь понять – кто ее убил? Как найти этих людей? Что я могу сделать, чтобы их поймали. Я не хочу, чтобы их расстреливали или что-то еще – пусть суд решает, что за такое положено. Я просто хочу, чтобы их поймали, и готов помогать всеми силами. Чтобы эти гады на собственной шкуре ощутили – не получится разгуливать безнаказанным.

– Одна из версий следствия опирается на ваши показания. Скорее всего, целились действительно в вас.

– Но кто это сделал?

– Тут, к сожалению, вы знаете заведомо больше, чем вы. Человек, за которым охотятся, обычно знает, за что.

Черский хотел сказать, что не знает, но вовремя смолчал.

В принципе, он знал, за что. Скорее всего, за ту самую бойню в родном городе. Хотя странно – большинство он убил сам, а других арестовали.

Видимо, остался кто-то еще. А может, все дело в том, что преступность – она как бледная поганка и просто лезет из земли где попало.

– Дело осложняется тем, – продолжал опер, – что убийца, скорее всего, ничего лично против вас не имел. Вполне возможно, это был тот самый человек, которого вы описали. И я думаю, был очередной отморозок, который даже не знал, с кем имеет дело.

Черскому вспомнились трущобные многоэтажки Белой Горы, звонкие удары меча и задорная матерщина. А еще наркоторговец и его приятель-боец, которые пытались зажать его за гаражами. Да, дрянь дело. В таких местах подобные отморозки растут целыми семьями, не хуже тех же самых бледных поганок.

Ему случалось писать репортажи об очередной тамошней бытовухе. Кто-то с кем-то пил, потом пырнул ножом, потом пошел вешаться, потом пришла жена или сын из секции карате вернулся, снова крики, снова драка. Врывается милиция – на полу взрослые в луже крови, а сынок рядом на стуле раскачивается и на вопросы не реагирует.

Но почему эта накипь полезла вдруг в его жизнь?

– Если вы реально с людьми работали, то замечали же: в этом мире немало конченого народа, – продолжал опер. – И не то чтобы они были идейные воры, сознательные такие враги общества, настолько прошаренные, что даже в курсе, чем урка от жигана, в принципе, отличался. Для них такое – слишком сложно. Они не больше чем обычные люди в мелких криминальных обстоятельствах, которые уверены, что по-другому жить нельзя, а можно только перебиваться, оттягивать момент, когда дорога не туда заведет. А если дорога в твоей жизни все равно одна, то можно и лгать, и воровать, и снимать порно, и сниматься в порно, и бить омоновца кирпичом на митинге. Я не говорю, что все из этого плохо, – сниматься в порно это работа, а свидетели лгут неизбежно, на этом вся криминалистика стоит. Однако мы оба с вами (я надеюсь!) понимаем, что, может быть, я на такое и не пошел – но таких принципиальных, живущих по-своему, как вы или я, в мире очень и очень мало. Так что пехоты у наших бандитов хватает.

4. Заказные убийства всегда самые сложные

Внешне вокруг них ничего не поменялось – они по-прежнему сидели за шатким столиком в одном из временных закутков на первом этаже УВД Заводского района. Разве что задница с наручниками ушла по своим делам.

У Черского убили жену, опер должен был провести положенные следственные действия – и оба понимали, что ничего из этого, скорее всего, не выйдет. Потому что вся эта официальная бодяга в их положении – такая же формальность, как погребальный ритуал. Так или иначе Нэнэ похоронят с положенными ритуалами, так или иначе будут заполнены какие-то бумаги, после чего ее дело будет отправлено в архив или будет висеть вечным глухарем.

Кстати, кто будет ее хоронить? Пока идет следствие, она еще в морге, об этом можно было не беспокоиться. Но рано или поздно ее тело выдадут, и с ним надо будет что-то делать.

Черский искренне надеялся, что этим займутся ее родственники. Должны же быть у нее какие-то родственники. Насколько он помнил, с точки зрения закона тело считалось их собственностью, и в принципе, они имели полное право делать с ним что угодно. При желании они могли его даже съесть.

Он и Нэнэ с этими переездами и ремонтом так и не успели расписаться. И это оказалось к лучшему. Сейчас он уже по-настоящему ощущал, что Нэнэ была, только пока была жива, могла разговаривать и понимать его. Даже как голос по телефону она была собой – а то тело, которое осталось после нее лежать у мусорных баков, больше не было той, кого он любил и на кого он мог бы положиться. Тело осталось, у тела было внешнее сходство – но оно было человеком не больше, чем внешне похожая кукла.