Сафари

Одним прыжком врач очутился около придавленных, быстро схватил Вермона и вытащил его из-под животного. Хатако сам высвободился, постоял мгновение, тяжело дыша, а потом, схватив нож, вскочил на каменную глыбу у входа в расщелину. Но это было совершенно излишне: большой лев лежал, растянувшись, мертвый перед своим логовом. Первый же выстрел Риддера пробил ему голову. А возле него лежал маленький бой и пронзительно звал на помощь. Он держал под мышками по мяукающему и шипящему львенку, которые отчаянно брыкались, кусались и царапались. Хатако быстро отвязал свой кожаный передник и поместил в него двух зверенышей.

Жалобное мяуканье привлекло его взгляд к старому льву, из-под гривы которого выглядывала головка третьего львенка. Они его быстро высвободили; но грузное тело старого льва, падая, проломило позвоночник зверенышу, и удар дубины закончил его мучения.

Вермон медленно приходил в себя. Врач тщательно промыл рану. Кость была обнажена, но не повреждена. На рану тут же была наложена плотная повязка.

Маленький бой созвал людей. Последним пришел Селим. Сначала он издалека с опаской приглядывался ко львам. Хатако так толкнул его, что он полетел на старого льва.

— Он действительно сдох и он меньше может повредить твоей шкуре, чем я, — сказал он сдавленным голосом.

Вермон безмолвно и презрительно оттолкнул Селима ногой, когда тот услужливо протянул ему его походную флягу. Затем англичане при всех горячо пожали руку Хатако.

— Я обязан ему жизнью, — заявил Вермон.

Вечером они уже были в лагере. Той же ночью европейцы проявили пластинку. Она осталась цела, несмотря на то, что львица довольно сильно повредила аппарат, и снимок превосходно удался. Он изображал пригнувшуюся для прыжка львицу, а за ней высоко поднятую, обрамленную гривой голову старого льва с выражением напряженного внимания и устрашающей ярости. Один из отпечатков несколько дней подряд ходил по рукам людей. Изумленно выпучив глаза, склонялись они над снимком, проводили по нему своими черными пальцами, смеялись и испускали вопли удивления, возбужденно обсуждая это колдовство и происшествие, которое было им запечатлено.

V

Неизбежный шум лагеря прогнал зверей из его окрестностей. Вермон, рана которого медленно заживала, велел устроить на берегу маленького соленого озера, расположенного в двух днях пути от лагеря, терновое укрепление и поселился там с самыми необходимыми людьми. Отсюда он предпринимал ежедневные проулки на берег, чтобы запечатлеть на снимках богатую жизнь болотных и водяных птиц. В этих прогулках его неизменно сопровождали доктор и Хатако.

Каннибал полностью погрузился в работу. Он превратился в настоящего охотника, хорошо изучив все, что требовалось при охоте за снимками. Одного взгляда, одного движения руки хозяина было достаточно, чтобы он знал, что ему делать. Вермон знал, чего он стоил, и этот молчаливый человек ни разу не проходил мимо дикаря, не сказав ему ласкового слова.

На своих товарищей Хатако обращал теперь еще меньше внимания, чем прежде, но тем больше внимания уделял ему бой Селим. Он устраивал везде, где мог, каверзы ненавистному людоеду. Он портил его еду, выкрадывал его нюхательный табак, разрезал его сандалии, смачивал уксусом оружие, чтобы оно ржавело. Но он был осторожен: никогда и никому не удавалось доказать, что это было делом его рук.

По вечерам у костра Хатако сидел молча напротив него, бросая из-под полузакрытых век взгляды едва скрываемой ненависти на бездельника, которого он даже не мог считать врагом в привычном для себя значении этого слова. Но когда однажды утром он обнаружил, что рукоятка его любимого ножа отломана, он поднял свою дубинку и бросился на кричащего боя. Риддер и несколько носильщиков схватили его и воспрепятствовали расправе. Тогда он пошел к Вермону.

— Вана, я должен уйти или же убить этого человека! — сказал он.

Он говорил хриплым голосом, складка на его лбу углубилась, как надрез ножа.

— Нет, ты останешься, а он уйдет! В конце недели почтальон его захватит в Вуа, — ответил охотник. — Вот, возьми это, возьми! — он протянул ему один из своих охотничьих ножей из лучшей английской стали. Хатако радостно принял подарок и после долгих усилий приделал к нему свою рукоятку слоновой кости.

На следующее утро они заметили на берегу озера стадо буйволов, которые, пощипывая траву, медленно направлялись к югу. У Вермона не было еще хорошего снимка буйволов. Он немедленно решил сфотографировать это стадо и, наскоро собравшись, в сопровождении своего Хатако, боя и двух носильщиков начал преследование. Но несмотря на все старания, на безлесой равнине ему не удавалось подойти близко к животным. Прошло полночи, а те все еще не улеглись и до рассвета ускоренным шагом шли дальше. По-видимому, буйволы заметили, что их преследуют. Вермон настойчиво шел за ними. Животные словно насмехались над ними. Несколько раз охотникам удавалось со всякими предосторожностями подкрасться к ним совсем близко, оставалось только направить аппарат. Но каждый раз животные, предупрежденные черным мохнатым быком, зорко стоящим на страже, в последний момент бросались в бегство.

От этих неудач охотник становился еще настойчивее, еще недоступнее для всех иных соображений, еще нечувствительнее к голоду, жажде и усталости. Они преследовали стадо большую часть следующей ночи, бродя по пустыне; затем небо заволокло облаками, луна скрылась, когда же взошло солнце, буйволов как не бывало… Следы указывали, что животные галопом умчались на юг и должны были находиться на недостижимом расстоянии. Только теперь охотники отказались от дальнейшего преследования.

Силы их были истощены, у них почти не было воды и совсем не было еды. При уходе из лагеря они запаслись пищей только на несколько часов. Ко всему этому выяснилось, что никто не имел понятия, в какой стороне был лагерь. Вандероббо, или же мозаи, были единственными, которые могли бы и теперь указать направление, но во время сборов они были в большом лагере и не пошли вместе с охотниками, а твердая каменистая почва не запечатлела их собственных следов.

Мучимые голодом, не в состоянии найти дорогу в лагерь, они шли наудачу в северо-западном направлении. На этой сухой бесплодной равнине, поблескивающей соляными кристаллами, не водилось дичи.

К вечеру они достигли каменистых холмов, которых еще не видели во время своего пути. Здесь врачу удалось раздобыть дичи. Белые разделили мясо на равные части. Этого далеко не было достаточно, чтобы насытить пятерых изголодавшихся людей, оно могло лишь спасти их от голодной смерти.

Хатако в это время ушел на поиски воды. Когда он вернулся, остальные уже поели. Он пошел к Селиму, который жарил мясо, и потребовал свою часть.

— О, — испуганно сказал тот, — я совсем забыл! — Он указал на огонь. Доля Хатако лежала там, полностью обугленная. Хатако не сказал ни слова, но губы его приподнялись, обнажив зубы, и в его глазах, похожих теперь на глаза пантеры, бой прочел свой смертный приговор. Он боялся спать, боялся отвести глаза от людоеда; мучимый страхом, он старался не отходить от своего господина.

На следующее утро охотники, взойдя на самый высокий холм, огляделись; крутом была совершенно незнакомая местность. Прежде чем спуститься в ущелье, оба европейца долго спорили о том, какое направление избрать. Близко расположенные друг к другу склоны, несмотря на ранний час, были раскалены, как стены печи; кактусы и бледные стебли, усаженные длинными шипами, выползали, как змеи, из расщелин голых скал. Хатако шел впереди; только он обогнул острый выступ скалы, — как вдруг отскочил в сторону: серая глыба около него внезапно пришла в движение, поднялась, оглянулась и с непостижимой, неожиданной скоростью ринулась в ущелье.

— Фару (носорог)! — взревел Хатако.

Затем послышался пронзительный крик, дикий рев, еще крик, два-три раскатистых выстрела, падение камней… Затем все стихло. Хатако, подобно горному козлу, полетел обратно в ущелье и чуть не споткнулся о лежащее и корчащееся в судорогах тело. Его взгляд равнодушно скользнул по нему: это был бой Селим. В нескольких шагах дальше оба носильщика стояли, прижавшись к скале, и смотрели на врача, стоящего на коленях около тела Вермона. Вот он встал, снял шляпу и сложил руки. Хатако вытянул шею, чтобы бросить взгляд на лицо Вермона. Его губы крепко сжались, и взгляд замер. Его хозяин не имел больше лица. У него не было больше головы. Носорог раздавил всю верхнюю часть его туловища.

Врач продолжал стоять неподвижно. Губы его вздрагивали. Вдруг раздался пронзительный крик и внезапно оборвался. Риддер вздрогнул, бросился вниз и осмотрел боя. Рог животного распорол ему живот, швырнул о скалы и переломал все кости.

Из ружей, штатива и одеяла они устроили носилки и осторожно подняли мальчика. Он потерял сознание, но даже в беспамятстве он время от времени испускал страшные крики. Затем врач подготовил своего друга для вечного сна. Хатако безмолвно сложил холм из камней над своим мертвым бана. Риддер тихо склонился над могилой.