Сафари

В виде прощального привета дикарь положил руку на самый верхний камень. Он смотрел спокойным, потемневшим взглядом.

Они подняли носилки и пустились тяжелыми шагами дальше на северо-запад, в неизвестность. Несмотря на приказы и просьбы врача, Хатако отказывался дотронуться до носилок. Вскоре он начал бредить от голода, из его рта вырывались отрывистые слова, его взгляд бегал по выжженной равнине. Но когда он падал на носилки, то становился неподвижен, дик и терял всякое человеческое выражение.

На закате солнца Селим умер. В тени одинокого тамариндового дерева они опустили носилки. Обессиленные носильщики в изнеможении бросились на землю. Риддер и Хатако пошли еще немного дальше в надежде встретить дичь. С последними лучами солнца они вернулись, так ничего и не найдя.

Наступила ночь. Белый закрыл лицо руками и сидел неподвижно поодаль. Носильщики беспокойно катались во сне и бормотали что-то в голодном бреду. Хатако сидел на земле, опершись подбородком о колени, и пристально смотрел на носилки. Он смотрел и смотрел, ни на минуту не отводя взгляда от мертвого тела…

Наконец он медленно встал, взял свой нож и подошел к носилкам. Большая полная луна заливала своим голубым светом молчаливую пустыню. От тела Хатако на мертвеца падала темная тень.

Хатако наклонился.

— Собака! Твоя шкура принадлежала мне, но я бы тебе ее подарил. Но ты спалил мое мясо, так подай же мне за это свое собственное! — прошептал он.

Вдали выла гиена. Ночной ветер тихо шелестел листьями тамариндового дерева.

— Хатако, что ты делаешь? — раздался в тишине голос врача.

Дикарь вздрогнул, медленно поднял голову, вдруг руки его взметнулись в воздухе, словно они хотели что-то отогнать. Потом он пригнулся и длинными неслышными скачками убежал в освещенную луной степь.

VI

Солнце взошло. Блестя росой, раскинулась освеженная равнина в утреннем свете. Будто серебряный щит, блестело на равнине маленькое озеро; легкий ветерок покрывал зыбью его ясную поверхность. На его берегу тысячи водяных и болотных птиц, переваливаясь и прыгая, приветствовали солнце, гогоча и хлопая крыльями. Перья красавцев-фламинго блестели на солнце как пурпурные облака.

На высокой термитовой постройке, опершись на свою дубину, одиноко стоял Хатако и оглядывал местность. За спиной он нес завернутую в листья большую мертвую птицу; с наполненной водой тыквенной фляги стекали блестящие капли. После долгого бега он вчера вечером, истощенный, упал на землю и уснул. Рев хищных зверей и жажда вскоре подняли и погнали дальше. Под утро он набрел на озеро, напился, а потом довольно легко убил своей дубинкой аиста.

Он уже долго стоял здесь и из-под руки смотрел, не отрываясь, на юго-восток. Там, где свинцово-серая полоса горизонта переходила в темную синь, висело на небе что-то сверкающее, светлое, подобно концу снежно-белого пера. Он заметил его прежде, чем взошло солнце. Тогда оно горело на небе, как ярко-красное пламя. Он напрягал зрение до боли, покачивал головой и вновь принимался смотреть. Он все же не мог понять, что это было за чудо, там, в бесконечной дали…

Его взор медленно скользил по окрестностям. Там, вдалеке, однотонную серо-желтую поверхность прорезала темная полоса; это должна была быть долина реки. Прежде чем сойти с холма, он еще раз бросил взгляд на это непонятное нечто, реявшее в беспредельной высоте над землей. Потом оно исчезло, и на месте его зависло светло-серое облако.

Солнце стояло уже высоко, когда он достиг долины реки. Он бросился в глубокую, прохладную тень первого же дерева, положил голову на своего аиста и тотчас же заснул. Он проснулся только под вечер, такой же сильный и бодрый, каким он был до этих тяжелых дней. Он развел огонь при помощи камня и трута, зажарил птицу, поел, напился. Потом он спрятал остатки птицы и пошел вдоль русла реки. Она текла на юго-восток, в ту сторону света, которую он избрал своей целью, не зная, где именно была эта цель и что она из себя представляла.

Тихо и одиноко шумела река. Сквозь вершины деревьев проливался свет вечернего солнца, а внизу, под деревьями, тени становились длиннее и темнее. Он спугнул толпу павианов, которые с недовольным хрюканьем оторвались от воды и с шумом исчезли в кустах. Со стоном и фырканьем вынырнула из воды неуклюжая голова гиппопотама и снова скрылась. Ярко-желтые птицы-ткачихи носились около своих гнезд, которые, прикрепленные к качающимся стеблям, наклонились над водой. Вереница больших черных ворон пролетела с жалобными криками. В багряном зареве вздымался над низиной небесный свод, сиял, переливался всеми цветами радуги и, наконец, угас в нежном голубовато-зеленом сиянии. Тогда все вокруг погрузилось в темно-лазоревую ночь.

Теперь путник оставил долину реки, поднялся на отвесный берег и оглядел степь. В сиянии звезд бесконечный простор был погружен в торжественную тишину. Вдалеке среди ночи пылали огни подобно венку кроваво-красных бус. Они лежали в направлении, избранном Хатако, поэтому он пошел на них. Скоро залаяли собаки. Резкий запах скота повеял над степью. Приглушенный барабанный бой и многоголосное хоровое пение раздавались в ночи, в такт ему слышались ритмичные хлопки, тонкие трели женских голосов и звон железных украшений.

Хатако остановился. С загоревшимися глазами смотрел он на пляшущих, которые, подобно теням, двигались вокруг огней. Сомкнутые ряды поющих мужчин приближались торжественным шагом, притоптывая в такт ногами, затем рассыпались, кружились вихрем и дико скакали. В неровном вспыхивающем свете костров блестели широкие наконечники копий племени мазаи, а над танцующими поднимались выпуклые щиты. Вокруг толпились женщины и старики.

Немного поодаль стояла в качестве зрителей группа мужчин. Они не были так стройны и так хорошо сложены, у них не было жестких, пропитанных жиром кос и своеобразных копий и щитов мазаи. Большинство из них были рослые, широкоплечие люди, одетые в леопардовые шкуры или же кожаные передники, вооруженные неуклюжими пищалями и тяжелыми широкими мечами. Их жилистые, покрытые шрамами тела и острые глаза, внимательно и с невозмутимым спокойствием смотревшие с их обветренных лиц, говорили о дикой, полной опасности жизни. Среди них особенно выделялся своим ростом один старик, который стоял посередине, опираясь на длинное арабское ружье. Его волосы сияли, как белое руно, блестящее черное роговое кольцо придерживало их вокруг узкой головы с откинутым лбом. Его озаренное пламенем лицо, кончавшееся белой пушистой бородой, было изборождено сеткой складок и морщин. Он обернулся и бросил своим товарищам замечание, которое было подхвачено дружным смехом.

Хатако, до сих пор незамеченный, стоял в темноте. Но вдруг он внимательно заглянул в лицо одному из людей. Его глаза заблестели — он увидел у этого человека острые зубы миема.

— Ка амеша! (Приветствую тебя!) — воскликнул он на языке своего племени, вышел вперед и протянул руку соплеменнику.

Между ними завязался оживленный разговор. Остальные молча бросили испытующие взгляды на пришельца, а потом равнодушно отвернулись к танцующим. Хатако кратко рассказал, кто он и откуда пришел.

— Меня зовут Ньира, — ответил соплеменник. — Скажи, куда ты идешь?

— Я не знаю… Страна велика… А вы кто? — спросил в свою очередь Хатако.

— Все эти люди из разных племен. Вот тот старик — зулус. Посмотри на его головной обруч! Его отец был королем Амидулу! Теперь он наш вождь. Мы все испили кровавую чашу дружбы и мы теперь братья и сыновья одного племени. Мы вакуа! (охотники на слонов), — сказал он, подняв голову.

Последние слова он произнес громко и торжественно.

— Оставайся у нас эту ночь, и завтра, и сколько тебе захочется! Будь нашим гостем! — предложил он Хатако.