Сафари
Шрифт:
Тогда Хамис разъединил руки и поднял чашу.
— Под солнцем и луной, во сне и в бодрствовании, в жизни и в смерти — мы братья! — воскликнул он.
Затем поднес чашу к губам, сделал глоток и передал дальше.
Хатако выпил последним из передававшейся по кругу чаши. После этого все крепко пожали ему руку и, проходя мимо могилы, в последний раз приветствовали мертвого товарища.
Крики хищных птиц уже возвещали наступление утра, когда охотники, нагруженные слоновыми клыками, снялись со стоянки. Их путь освещал одинокий факел. Они то спускались под гору, то поднимались в гору, пока, наконец, достигли дикого ущелья. Здесь, под нависшим утесом, они начали копать песок. Достигнув глубины в человеческий рост, они натолкнулись на кожу антилопы и осторожно ее подняли.
На следующий день вакуа спустились с гор. Скоро они снова оказались во власти безлюдной пустыни. Им приходилось вести суровую жизнь, полную трудов и опасностей. Они жалели порох для добычи, которая могла быть пригодной только для еды. Слоны и только слоны — вот что казалось им единственной целью жизни.
Иногда они целыми днями крались следом за движущимися серыми великанами; с бесконечным терпением и осторожностью подползали они поближе, но часто в последнюю минуту их надежды оказывались напрасны и они вынуждены были поспешным бегством спасаться от нападения рассвирепевших слонов. Из десяти выслеженных или подстреленных слонов им доставался самое большее один, да и тот редко обладал большими тяжелыми клыками. Смерть караулила их на каждом шагу, но они ни за что не согласились бы отказаться от намеченного пути. А путь этот прокладывали следы самого крупного в мире животного.
Месяц за месяцем бродили вакуа по пустыням. Сегодня они охотились у озер Ньира, через неделю в горах Бура, а через несколько дней — на возвышенностях Найвасха. Настало время дождей и снова прошло. Зеленый ковер степей побурел и исчез, слоны удалились в горы и долины рек… Через полгода после смерти Бугвана вакуа, нагруженные слоновыми клыками, снова появились в темно-зеленых горных лесах Лонгидо. И, как уже было однажды, их покинуло счастье, но на этот раз навсегда…
Преследуя большое стадо, они проникли в горные долины западнее Килиманджаро. На поросшем травой скате они окружили слонов. Первые же выстрелы, повторенные раскатистым эхом гор, свалили одного слоненка с единственным клыком, остальных же обратили в дикое бегство.
Но вдруг в торжествующий хор охотников, поглощенных своей добычей, врезалось громовое «Симамени!» (Стойте!) Они в недоумении подняли глаза на скалистый гребень, где увидели желто-коричневых людей, целившихся в них из ружей. Другие появились сзади них, а среди деревьев долины тоже показались вооруженные люди. Они сбегались быстрыми прыжками и окружали охотников тесным кольцом.
— Аскари! Бегите, братья! — закричал Хамис.
Со всех сторон снова раздалось: «Стой! Руки вверх!» Тогда Ньира приложил ружье к щеке. Раздался выстрел.
В то же мгновение все вокруг загремело, в воздухе зажужжали и засвистели пули. Вакуа рассыпались во все стороны, беспорядочно стреляя в желто-коричневых людей. Вдруг Ньира высоко подпрыгнул и свалился на землю.
Хатако бросился к нему.
— Ты ранен?
Ньира ничего не ответил. По его телу пробежала судорога, затем оно вытянулось.
Кимбеле схватил Хатако и поставил его на ноги.
— Беги! Это немецкие аскари! Мы не должны здесь охотиться!
Они стрелой сбежали с горы. Вслед им трещали выстрелы. Кимбеле тоже упал, скатился вниз по скату и остался лежать без движения. Последним прыжком Хатако добрался до дерева. Но вдруг он вздрогнул, поднял ногу и зажал ладонью две маленькие дырочки на ноге, из которых лилась кровь. Он огляделся, разбежался, прыгнул, повис на суке дерева и через мгновенье исчез в темной листве.
Когда ему наконец удалось раздвинуть густые ветви, он увидел, как аскари сносили раненых вакуа к одетому в белое европейцу, который делал им перевязки. Али и Нгуру стояли со связанными руками перед другими аскари с блестящими золотыми эполетами. Рядом
с мертвым слоном лежали трупы Ньиры, Кимбеле и еще одного охотника. Остальных Хатако не видел. Из его раненой ноги кровь тяжелыми каплями падала на лист нижней ветки. Из-под мрачно насупленных бровей глаза его были устремлены вдаль, на высокую остроконечную вершину. Высоко, там, где одинокий утес врезался в облака как нос корабля, блестел в лучах вечерней зари маленький серый холмик, — могила Бугвана. Дикарь вспомнил ту ночь, их сплетенные руки и слова Хамиса: «В жизни и смерти». Он резко вскинул голову и мрачно посмотрел в сторону аскари, затем уселся на сук, содрал кору, прикрыл рану листьями и завязал их. Он сидел неподвижно, только изредка меняя положение, чтобы не дать онеметь ноге, и неотступно наблюдал за тем, что творилось внизу. Аскари выломали у их слона клык; другие тем временем хоронили его мертвых товарищей; остальные разбивали палатку.Когда настал вечер, Хатако слез с дерева и прокрался к месту стоянки. Вблизи от лагеря он лег на землю и медленно пополз. Так ползком, прислушиваясь и снова продвигаясь вперед, он часами осматривал лагерь. Когда стемнело и кругом все смолкло, он прокрался мимо неподвижно стоящего на посту караульного, пробрался между спящими солдатами и приблизился к месту, где рядом с верховыми ослами лежали со связанными руками его два товарища. Он легко коснулся плеча Нгуру. Спящий вскрикнул. Хатако быстро прикрыл ему рот рукой и перерезал ножом связывавшие его веревки. Они осторожно разбудили Али и освободили его…
Они уже ползли к выходу, когда вдруг встал один из вьючных ослов. Он потянулся и огласил воздух громким криком. В ту же минуту перед ним очутился караульный аскари, залитый красным отблеском костра. Он пристально вгляделся в темные фигуры, притаившиеся в траве, и внезапно вскинул ружье.
— Сиама ве (стой), — раздался его окрик.
Беглецы вскочили на ноги, Али и Нгуру исчезли во тьме, но раненая нога Хатако отказалась служить и он свалился на землю. Аскари набросились на него с криком «Караул!», и между ними завязалась отчаянная борьба. Лагерь пробудился, со всех сторон стали сбегаться люди. Дюжины кулаков обрушились на гибкое тело дикаря, его повалили на землю и опутали веревками.
Громкий голос спросил что-то, из палатки раздались торопливые приказания, вспыхнули огни факелов. Аскари бросились во все стороны ловить беглецов. Затем они притащили Хатако к палатке.
— Встань! — крикнул на него офицер.
Хатако не шевельнулся. Он мельком взглянул на офицера и равнодушно отвернул голову. Аскари поставили Хатако на ноги, но как только они разжали руки, он снова упал на землю.
Тогда шагнул вперед другой белый. Это был высокий бледный человек в очках.
— Оставьте его! Разве вы не видите, что он ранен?
Быстро сняв пропитанную кровью повязку, он осмотрел рану. Один из аскари принес белый ящик. Врач заботливо промыл и перевязал рану.
— Это пуля, правда? — спросил он.
Хатако не ответил. Один из аскари толкнул его ногой, но врач отстранил его и нагнулся к Хатако:
— Почему ты не желаешь отвечать? — спросил он спокойно и ласково.
Хатако сжал губы и отвернулся. Врач вдруг взял из рук санитара фонарь и внимательно стал разглядывать тавро племени, выжженное на лбу Хатако.
— Ам мьема!
При звуке этих слов судорога пробежала по телу дикаря. Он слегка привстал и с изумлением посмотрел на белого человека, говорившего на языке его народа.
— Да, бана, я мьема. Но разве ты не белый? — спросил он.
Врач усмехнулся.
— Конечно, я белый. Но я хорошо изучил твой народ и твою родину. Я люблю их. Ну, расскажи мне, кто ты, и поверь, что я твой друг.
Дикарь посмотрел на него испытующе. У белого человека были какие-то необыкновенные глаза, добрые и теплые как вечернее солнце. Сначала запинаясь, но затем все более уверенно, заново переживая свои приключения, рассказал Хатако о своем бегстве с родины, о своем бана, погибшем под ногами носорога, о Бугване, пронзенном клыками слона, он рассказал о данной на могиле Бугвана кровавой клятве, сила которой привела его теперь сюда, к плененным братьям.