Сага о бескрылых
Шрифт:
— Я им говорю — вот ЭТО — и есть чистейшая, незамутненная, отфильтрованная мерзость! Безграмотное безвольное безверие, — продолжал хрипеть лысый умник, что сидел у другого борта. — С другой стороны…
Как человек, читать умеющий, способен такое сущее подзаглотство бесконечно нести? Понятно, логика с диалектикой людям равным недоступна, но все ж какие-то границы у тупости должны быть или нет?
К закату Укс устал. Не столько от гребли и боли в спине, как от болтовни Пыка и прочей глупости.
Остановились на островке — вдоль западного берега их много рассыпалось. Общего
— Знаю я этот путь, — сообщила рыжик-Лоуд, вешая котелок с кукурузно-фасолевой заправкой. — До ближнего города дней тридцать идти, а как мы волочимся, так и все сто.
— Хорошо.
— Чего хорошего, хозяин? Скука. Прямо хоть самой за весло садись.
— Ничего, поскучаешь.
— Я не о той скуке. Арх-удалец скучать не даст. За задницу ущипнул. Я даже удивилась — думаю, это ж в каком я нынче облике?!
Десятник поморщился:
— Совсем ющец безмозглый. Он же вроде ту бабу барать нацелился.
— Ему без разницы. Голова закружилась, взлетел орлом приморским. И на Грушееда щурился. Вот что в нашем ослогоне прельстительного, кроме малословия? Или ты, молчун, красавца-бородача нарочно приманивал?
Грушееда передернуло.
— Подальше от арха держитесь, — приказал десятник, подтыкая под бок плащ. — Нам бы успеть уйти от Мельчанки.
— Что «держитесь, держитесь», — бубнила оборотниха. — Может, мне с ним потолковать охота?
Толковать пришлось Уксу. Проходил мимо рыбацкого костра — арх поднялся, приказал языком грозно-заплетающимся:
— А ну, постой, хиссиец.
Отошли в темноту.
— Ты, это… поделись племяшем. По старинному обычаю.
— Как можно, господин арх. Боги не велят. Родственник мой, какая тут торговля.
— Кому врешь? Не похожи вы. Хочешь сопляков в городе продать, так и продавай. А пока рыжий моим побудет, путь многотрудный скоротать поможет.
Укс глянул вверх, на звездную россыпь:
— Боги не разрешают. Рыжий — душа чистоты воистину нечеловечьей. Как я его в грубую забаву толкну? Не, не простят боги.
Арх дыхнул бражкой:
— Смеешься, морячок? Блудлив твой рыжий, улыбается, что шмонда городская. Ну, дело твое. Смотри, как бы я обоих не забрал.
— Э, тебе, арх, столько ласки не осилить, — Укс сплюнул и вернулся к своему костру.
— Что, сторговал нас ющецу? — ухмыльнулась оборотниха.
— Он тебя задешево хотел. Говорит, «лыбишься, как шмонда городская».
— Вот подзаглоток неграмотный! Это я-то «городская»?!
Спал Укс вполглаза, но ночь прошла спокойно. После завтрака похмельный арх подзоглотство возобновил.
Гребцы полудохлые стояли на песке кривой шеренгой, арх косолапил перед строем, пил воду и вещал:
— Поход — есть сложность неподвластная уму горожанина. Я обошел полмира, своими глазами сердце Океана видел, в трех городах бывал. Бог я для вас. Хозяин! Без меня не доплыть никому, околеете от жажды и голода. А если кто о бунте думает, смотрит зло, так пусть в ошейник сядет. Для общей надежности! Иначе до города не дойдем! — арх с вызовом выпятил редкую бороденку,
всмотрелся в Укса.В руках у арха-мечтателя была острога, на поясе кинжал десятника, у его сотоварищей топорики морские. Укс знал, что управится с тремя даже без оружия и помощи пустоголовой. Тут не люди равные, а вообще убогие клионты-недоростки. Но смысл? С настоящими гребцами можно чуть подальше уйти, а день пути — ценность немалая.
Арх возгордился:
— Возьмите-ка его, ишь, косится… И вот ту горожанку упрямую тоже приструним.
Схватили за руки — бородавчатый Четверть-Мастерской — держал опасливо, видно, про тот склон с умерщвленной керой помнил.
— Его бы, господин арх, понадежнее связать. Такие опасны, у меня глаз наметан. Он — драчун. За Трида воевал, наверное. А грань где? Сначала за Трида, потом с дарками, а потом и за честных людей возьмется…
Вязать здесь не умели — арх затянул на шее веревку морским подсечным узлом, полагая, что кроме него тот узел лишь богам известен. Теперь «бунтовщики» в лодке сидели, как люди знатные, бабенка тоскливо смотрела в небо — ее привязали за ногу. Укс покосился на точеные щиколотки — небось, в Хиссисе не из последних красавиц была. А сейчас пальчики разогнуть не может — до костей ладони стерлись. Забавно Логос-созидатель мир перетряхивает.
Лоуд, шмонда этакая, забираясь в лодку подмигнула. Забавно ей — сама ошейник таскала, теперь десятник украшением обзавелся…
…Гребла, надрывалась команда случайная, Укс вполсилы легкое весло двигал. Правда, веревка на шее мешала — натрет к вечеру. Двигались потихоньку. В обед рыбаки новый кувшин бражки раскупорили и обратили мысли к иным удовольствиям. Хиссийка, даром, что из знатных, побоев дожидаться не стала. Согнулась, ублажала поочередно, неловко опираясь запястьями о колени новых хозяев. Потом рыбаки-хозяева пели, гребцы вразнобой им подтягивали, арх о великом морском умении вещал.
Укс греб, размышлял о том, почему именно в скотском удовольствии столь острая сладость таится, и когда именно Логос-созидатель решил посадить в вонючую лодку обезручевшую, не такую уж молодую, но красивую женщину, до вчерашнего дня разве что на рынке рыбаков видевшую? Когда ее путь в эту лодку начался? В день когда будущий Мудрейший в далекое Сюмболо пришел? Или когда неведомые мастера дивный резак сделали? Или это некий бескрылый боред шепот Логоса неверно расслышал-истолковал, криво игральные кости встряхнул, высыпав в одну лодку рыбаков, безымянную хиссийку, мудреца-Пыка, насмешливую шмонду и полунемого-полуглухого Грушееда?
Тошнило десятника, словно это он сам на корме в полуразвязанных штанах сидел, песнь горланил.
Вечером лодку на пляж измученные гребцы едва выволокли. Укс сидел на носу, смотрел, как они на песок обессилено валятся. Толку в этих моряках?
— Злодей пусть на лодке заночует, — приказал мудрый арх. — Жрать дадим, но руки свяжем.
Не поленился самолично влезть, запястья стянуть. Ухмыльнулся вонюче:
— Ничего, за мальчуганами присмотрю.
Рыжий оборотень топтался на песке, заглядывала в лодку.