Сага о Бриттланде

– Эй!
– рявкнул я.
– Убьете моего бритта, кто платить будет?

Уж про что, а про плату они сразу сообразили и спрятали камни.

– А чего он такой рыжий?

– Покрасил. Чтоб издалека было видно. Фарлей, тебя не зашибли?

Бритт тут же схватился за ногу и громко застонал:

– Ой, зашибли-зашибли. Теперь ходить не смогу.

Старший из мальчишек неуверенно крикнул:

– Он врет! Мы ж ему в плечо попали.

А Фарлей продолжал стонать:

– Не смогу ходить! Не смогу работать! Придется господину меня на руках нести!

– На одной допрыгаешь, - хмыкнул я.

– И то верно!

Он поджал якобы больную ногу и ловко запрыгал на оставшейся, да как высоко и быстро!

– Господин! Догоняйте!

Когда мы отошли подальше от той улицы, я спросил:

– И часто так?

– На эти улицы мы стараемся без нужды не ходить. А вот и Красная площадь!

Большая, размером с ледовое поле для кнаттлейка, площадь выглядела празднично и суетливо. Повсюду играли на разных инструментах и разные мелодии, бухал бодран, визжала тальхарпа, мимо прошел здоровяк, наигрывая на крошечной костяной флейте. Пахнуло свежими пирогами, кислым молоком и птичьим навозом. Двое парней тягались в глиме. На состязание скальдов все это походило мало, разве что слова закончились, и теперь они решили проверить талант иначе.

– А почему Красная?
– вдруг спросил Тулле.

Я глянул под ноги, осмотрелся вокруг. И впрямь ничего красного: под ногами обычная грязь, дома тоже не выделялись. Площадь как площадь.

Фарлей наконец опустил вторую ногу, поклонился.

– Вот, разлюбезные господа, Фарлей привел вас, куда сказано. Скальдов тут полным-полно. Если я больше не надобен, то на этом и распрощаюсь.

Я махнул, мол, иди, а сам начал приглядываться к людям. Как понять, кто из них способен? И если бы нам нужен был только словоплет, чтоб воспевал наши подвиги… Так ведь Хвит был и отличным товарищем, и знал сотни историй про богов, и в бою был не последним. Вон сидит мужик, за четвертый десяток перешагнул. Морда суровая, шрамами переплетенная, сам на восьмой руне, за поясом топорик, в два раза тяжелее моего. Может, он и висы складывать умеет, да вот только как его звать в хирд? Разве будет он Альрика слушать? А распри нам не нужны.

Вон, четырехрунный парень в отличие от местных волосы остригать не стал, переплел их диковинным образом, подвесил в косы монеты, костяные поделки. В руках небольшая арфа, пальцы так и бегают по струнам. Увидал мой взгляд, подмигнул и негромко завел рассказ:

«Давным-давно, когда мир был совсем молод, и люди только вышли из горшка Мамира, юный Фомрир гулял по долине богов. На берегу реки он встретил молодого Свальди, напевающего первую песнь, сел рядом с ним и стал услышанное хулить, мол, созвучие плохое, ритм не держит, а кеннинги странны и непонятны.

Разозлился первый скальд и столкнул в воду юного бога. Вынырнул Фомрир, выплюнул рыбу, крикнул: «Ну, сейчас ты тоже получишь!», схватил водного змея, семя Ургово, в три своих роста длиной, и Свальди змеем охаживать начал.

Кричал змей, что кнутом ныне стал, орал от боли Свальди и яростно рычал Фомрир. Брызгала кровь, паром исходила вода, грязны и потны были оба юных бога. Наконец порвался змей надвое, и сошлись боги в кулаки.

Грохотали громы и молнии, неслись потревоженными овцами тучи, сама земля дыбом вставала, пока не отпустили один другого божьи дети. Свальди был схвачен ветвями, а пылающий от ярости Фомрир вморожен в глыбу льда размером с дом.

– И чем вы тут занимались?!
– в один голос вопросили Фольси и Скирир, боги-отцы, боги-побратимы.

– Ну, это, вот то самое, змея душили! Вот, - ответствовал, потупившись, Фомрир.

– Ага, - согласился с ним Свальди, открыто глядя в глаза отцу.

И то был единственный раз, когда юные боги со словами друг друга согласились. Освободили боги-отцы чад своих непутевых и клятву пред ликом своим заставили дать, что вовек не навредят они один другому.»

– Хорошая история, - кивнул я.
– А висы складывать умеешь?

Парень немного подумал и сказал:

– Вот властитель стали,

Рун держатель славный,

Дно разверз языка

Сыплет бусы щедро.

Я не сразу понял, что скальд всего лишь сказал, что некий воин открыл рот и что-то произнес.

– Как тебе, Тулле?

– Блевотина тварей, - бесстрастно ответил друг.

А мне показалось, что прозвучало неплохо.

– С чего так?

– Он просто насовал всяких иносказаний. Нет нужного звучания. Ни здесь, - Тулле постучал пальцем себе по горлу, - ни здесь, - похлопал по груди, - не откликается.

– Нельзя просто так взять и сложить вису!
– обиженно сказал словоплет.
– Ты верно заметил, тут только плетения без души, но это потому что я еще не видел, ради чего стоит складывать песнь. Чтобы кровь кипела, чтобы слова сами сплетались в вязь, чтобы сон бежал под дыханием Свальди!

– Так, может, хватит сидеть в Сторборге? Пора выйти в море, взять в руки не арфу, а меч!

Скальд рассмеялся:

– Э нет. Нашли дурака! И о чем там петь? О бурях, морских чудищах и доблестной схватке с разжиревшим тюленем? Разве так прославишься? Самые известные скальды — те, которые оказались возле конунга и успели первыми восхвалить его деяния. Лучше я посижу в Сторборге и подожду.

Мы с Тулле переглянулись, а парень продолжал:

– Вот если бы вы здесь сразились! Кровная месть! Украденная жена! Ну или из-за предательства. И чтоб один почти помер, меч завис над его горлом, и тут с неба молния, и его враг падает замертво! Вот тогда бы я сложил такую песню! Всех богов бы вплел! И щита земли, и создателя фьордов, и даже наполнителя горшка бы упомянул.

Я сплюнул и пошел было дальше, но Тулле задал ему еще один вопрос:

– Почему эта площадь зовется Красной?

– Да не знаю. Всегда так было.

Мы неспешно прошлись по всей площади, посмотрели, выслушали разные истории, знакомые и не очень, посмеялись над шуточными песенками, подивились хвалебным висам. И Тулле у каждого спрашивал, откуда пошло название площади. Никто не знал. Лишь один мужчина в летах сказал, что тут было какое-то сражение, и крови пролилось столько, что долгое время земля на этом месте оставалась красной, но кто с кем сражался, непонятно.

Некоторые скальды мне понравились. Они и рунами подходили, и веселым нравом, но в неизвестный хирд никто идти не хотел. Самые лучшие уже входили в чью-то ватагу и не желали менять хёвдинга.

К вечеру на площади стало еще многолюднее. Посередине разожгли большой костер, трактирщики выкатили бочонки с пивом, музыканты потрезвее сговорились играть вместе. Под присмотром родителей или братьев закружили в пляске девушки. Но с последними лучами солнца приличные девицы исчезли, а их место заняли не столь целомудренные. Они легко шли в руки, особенно если на этих руках были серебряные браслеты, громко смеялись и визжали, сами уводили мужчин в закоулки. Почти все они были бриттками.

Мы с Тулле сели неподалеку, взяв небольшой бочонок пива на двоих. Я припомнил Дагну Сильную. Где она сейчас? В каких водах? Стала ли она хельтом, отведала ли сердце твари? Тулле снова заговорил о той девушке, Чайке. Три года, как он ушел из дома. Тулле понимал, что ее давно выдали замуж, и у нее уже ребенок или даже два. А у меня где-то далеко была жена и, как знать, может, она носила моего ребенка. От этой мысли я немного протрезвел. Может, поговорить с Альриком насчет будущих тварей и попросить убрать меня из круга взамен на дополнительную плату? Накопить побольше серебра, набрать железа всякого, товара, вернуться на тот остров и жить, как все. Пасти коз, сажать ячмень и просо, растить детей. Или забрать жену и поплыть в Сторбаш, к отцу, построить дом, оберегать земли от тварей, в каком бы обличьи они ни были.