Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)

Что в сравнении с этим горе молодых? Молодые сильны и полны надежд. Но как ужасно, когда плачут старые люди; и как не прийти в отчаяние, когда те, кто был вашей опорой в прежние дни, поникают, сраженные горем!

Анна Шернхек сидела и слушала старую Ульрику и не знала, чем ей помочь.

Старая Ульрика плакала и дрожала. Глаза ее дико блуждали. Рассказ ее был настолько сбивчив, что казалось, будто она не сознает, где она и что с ней. Морщины, избороздившие ее лицо, стали вдвое глубже, локоны, свесившиеся на глаза, намокли и развились от слез, а все ее длинное худое тело сотрясалось от рыданий.

Наконец Анне удалось немного ее успокоить. Она приняла решение: она заберет ее с собой обратно в Берга. Правда, она жена Синтрама, но оставаться в Форше ей больше нельзя. Заводчик сведет ее с ума, если даже она и уцелеет. Анна Шернхек твердо решила увезти Ульрику.

О, как обрадовалась бедняжка, и в то же время в какой ужас она пришла от такого решения! Как посмеет она бросить своего мужа и дом? Он наверняка пошлет за ней вдогонку большого черного пса.

Однако Анне Шернхек с помощью уговоров и угроз удалось наконец убедить ее, и через полчаса они уже сидели рядом в санях. Анна правила сама старой Дисой. Дорога была очень плохая, так как стоял уже конец марта, но старая Ульрика была просто счастлива, что снова едет в хорошо знакомых санях и что ее везет хорошо знакомая ей лошадь, вечная домашняя раба, которая так же долго, как и она, верой и правдой служила в Берга.

Постепенно бодрость духа вернулась к старой Ульрике. Когда они проезжали мимо Арвидсторпа, Ульрика перестала плакать, около Хегберга она уже смеялась, а когда они проезжали мимо Мюнкебю, она уже с увлечением рассказывала о том, как служила в молодые годы у графини в Сванахольме.

Они выехали на каменистую дорогу, которая пролегала по пустынной и малонаселенной местности к северу от Мюнкебю. Дорога, точно нарочно, взбиралась на все холмы, которые находились поблизости, она извивалась, не пропуская ни одной вершины, а затем стремительно неслась вниз по крутому склону; некоторое время она шла напрямик по ровной долине, потом разбегалась и взлетала на следующую вершину.

Они уже поднимались в гору у Вестерторпа, как вдруг Ульрика остановилась на полуслове и крепко схватила Анну за руку. Она вперила свой взор в большого черного пса у края дороги.

— Смотри! — сказала она.

Но пес так быстро скрылся в лесу, что Анна не успела его разглядеть.

— Гони! — крикнула Ульрика. — Гони что есть духу! Теперь Синтрам узнает, что я уехала.

Анна пыталась смехом развеять ее опасения, но Ульрика упрямо твердила свое:

— Вот увидишь, мы скоро услышим звон его бубенцов. Мы услышим их прежде, чем доберемся до вершины ближайшего холма.

И вот когда Диса на мгновенье остановилась на вершине Элосфбаккена, чтобы отдышаться, они действительно услыхали позади себя под горой звон бубенцов.

Старая Ульрика просто обезумела от страха. Она вся затряслась и принялась рыдать, причитая точно так же, как только что в доме в Форше. Анна стала погонять Дису, но та лишь повернула голову и посмотрела на нее с невыразимым удивлением. Уж не думает ли она, что Диса забыла, когда следует бежать, а когда идти шагом? Не собирается ли она учить ее, как везти сани, — ее, старую Дису, которая вот уже более двадцати лет ездит по этой дороге и знает здесь каждый камень, каждый мостик, каждую выбоину и каждый холм.

Между тем звон бубенцов все приближался.

— Это он, это он! Я узнаю его бубенцы, — причитала Ульрика.

Звон бубенцов то приближался, то замирал вдали. Временами он становился таким неестественно громким, что Анна оборачивалась и смотрела, не наехала ли сзади лошадь Синтрама на их сани. Потом звон стал раздаваться то справа, то слева, но никого не было видно. Казалось, будто их преследовали одни только бубенцы.

Так бывает ночью, когда едешь домой откуда-нибудь из гостей, так было и теперь. Бубенцы, казалось, вызванивали мелодию, они будто пели и разговаривали, и лес вторил им.

Анна Шернхек с каким-то напряжением все ждала и ждала, что вот наконец из темноты покажется сам Синтрам на своей рыжей лошади. Ей становится жутко от этого нестерпимого звона.

— Эти бубенцы измучили меня, — проговорила она. И тотчас же ее слова подхватываются бубенцами: «Измучили меня! — вызванивают они. — Измучили меня, измучили, измучили, измучили меня!» — распевают они на все лады.

Не так давно по этой самой дороге ее преследовали волки. Прямо перед ней тогда в темноте сверкали их оскаленные зубы, и она думала, что сейчас ее растерзают хищные лесные звери. Но тогда она не испытывала такого страха; то была для нее самая восхитительная ночь, какую ей только приходилось переживать. Могуч и прекрасен был мчавший их конь, могуч и прекрасен был тот, кто делил с ней все радости и опасности приключения.

А теперь — эта старая кляча и жалкая, рыдающая спутница! Она чувствует себя с ними такой беспомощной, что и сама готова заплакать. Куда укрыться от этого ужасного, душераздирающего звона бубенцов.

Наконец она останавливает лошадь и выходит из саней. Этому нужно положить конец. Зачем ей бежать, словно она боится этого мерзкого, презренного негодяя?

Вдруг из непроглядного сумрака вынырнула лошадиная голова, вот она увидела всю лошадь, потом сани и наконец самого Синтрама в них.

Однако ей кажется, будто и сани, и лошадь, и сам заводчик появились не со стороны дороги, а словно выросли перед ними, вынырнув из мрака.

Анна передает вожжи Ульрике и идет навстречу Синтраму.

Он останавливает лошадь.

— Просто удивительно, — говорит он, — как везет дуракам! Позвольте мне, дорогая фрёкен Шернхек, перенести моего попутчика в ваши сани. Ему надо поспеть в Берга сегодня вечером, а я тороплюсь домой.

— А где же он, ваш попутчик?

Синтрам отдергивает полость и указывает Анне на человека, спящего в санях.

— Он немножко навеселе, — говорит он, — но это ничего. Пусть спит себе на здоровье. И кроме того, это ваш давнишний приятель, фрёкен Шернхек; это Йёста Берлинг.

Анна вздрагивает.

— Знаете, что я вам скажу, — продолжает Синтрам. — Тот, кто покидает возлюбленного, продает его этим самым дьяволу. Так и я в свое время попал в его лапы. Впрочем, некоторые считают, что именно так и следует поступать, ибо разлука — это добро, а любовь — зло.

— Что вы хотите этим сказать? О чем вы говорите? — спросила Анна, глубоко потрясенная.

— Я хочу сказать, что вам не следовало бы отпускать от себя Йёсту Берлинга, фрёкен Анна.

— Так угодно было богу.

— Вот-вот, узнаю эту старую песню: разлука — это добро, а любовь — зло. Господу богу не по душе, когда люди счастливы, вот он и посылает им вдогонку волков. А может быть, совсем не бог послал их, фрёкен Анна? Разве не мог бы, к примеру, я с таким же успехом направить на молодую пару своих маленьких серых ягняток с Доврской горы? А вдруг это сделал я, чтобы не потерять одного из своих помощников? Подумайте-ка, может быть бог здесь и ни при чем?!