Сахарница

– Ах ты мой хороший. Бедненький. Зачем только этот дурень тебя завел. В такой стуже. Без хлева. Там откуда я родом свинки живут в уютном хлеву. И у тебя такой будет. И жена будет. Только ты должен научиться хрюкать. Вот так. Хрю-хрю. Слышишь? Попробуй.

– Х-р-ю…Х-р-ю.

Полкан верил каждому слову, урчал и честно пытался похрюкать, но на приличный свинячий хрюк это совсем не походило. Скорее на засор канализационной трубы.

Полканов хозяин предупреждал папу, а папа предупреждал маму, что свинку ни в коем случае нельзя выпускать на улицу.

– Это почему? – возмутилась мама.

– Я не знаю. Я ни при чем. Колька так велел.

– Ах, Колька велел? – мамин ласковый голосок не предвещал ничего хорошего, – а запереть вас самих в гараже он не велел? Гринписа на вас нет, варвары.

– А я чего? Я ничего. Я тебя предупредил, – ретировался папа.

Мама угрожающе топала к гаражу и бурчала:

– Велели они нам. Я им повелю. Изверги, садисты, изуверы, свиноненавистники.

Полкан при виде мамы изо всех сил пытался вилять своей закорючкой и радостно тявкал, тыкаясь пятачком в сумки с едой. Но на этот раз мама была настроена воинственно против всякого рода скотины и привязала ему на шею веревку:

– Полкашенька, пойдем подышим, дружочек. А то велели они – угрожающе потрясла она кулаком в сторону нашего дома – и распахнула дверь.

В следующую секунду мама поняла о чем говорил варвар Колька и побежала за припустившимся вскачь Полканом. Но куда там. Тот, окончательно определившись с вопросом – кто я, свинья дрожащая или лаять умеющий, носился по окрестностям быстрее чистокровной гончей, впрочем повизгивая и подтявкивая при этом, как последняя шавка. Вонзившись с разбегу в груду кирпичей, Полкан с грозным рыком раскидал их, как стаю волков. А потом стал таскать в зубах какую-то корягу. Мама оскорбленно кричала:

– Ты свинья, Полкан! Неблагодарная!

Но тот мелькал среди елок и гаражей с выпученными глазами и развевающимися ушами, восторженно визжа,и распугав всех ворон. Вскоре он приобрел хвост из стаи бездомных собак, яростно его облаивающих и норовящих схватить за копыта. Если этот караван посыпать светящимся люминофором, то жители соседних планет могли бы наблюдать на ночном небе хаотичное движение кометы Галлеи. А самые суеверные готовились бы к концу света после такого судьбоносного знака.

Конечно, в наши дворы, соседствующие с гаражами, захаживали коровы и куры, но те вели себя прилично. Правда какая-нибудь упрямая корова вставала на дороге и хлопала глазищами на пробку из воющих машин. А подобная процессия марафонцев пробежалась у нас впервые.

– Все. К тетке, в глушь, в Саратов. Сил моих нет, – причитала мама, ковыляя сзади и умоляя Полкана вернуться в родные пенаты. Когда тот устал от своего марафона, то просто резко остановился, истратив весь запас топлива, и свалился, как подкошенный, введя в недоумение свой шлейф из собак.

– Ну все, добегался, окорок проклятый, – подумала мама и побежала щупать пульс и делать искусственное дыхание. Но Полкан самодовольно заурчал, суча копытами, и перекатываясь с боку на бок, подставляя брюхо для процедуры почесывания.

– Все вы одинаковые. Ни стыда ни совести, ни чувства ответственности. Безалаберные, эгоистичные, инфантильные вредители, – читала мама нотации хряку, обобщая его то ли с остальными свиньями, то ли с папиными друзьями, пока прилаживала к загривку веревку. А потом, как Эсмеральда с хряком вместо козочки прошествовала под ошарашенными взглядами прохожих обратно к гаражам. Полкан покорно трусил рядом, разъезжаясь на копытах и виляя хвостиком. После праздничного забега мамы с хряком и собаками, она имела серьезный разговор с другом Колькой и папой, после чего хряк был выкуплен из рабства и отослан в деревню к свинье с нормальным традиционным свинским именем Зинка, которая научила новоиспеченного мужа прилично хрюкать и степенно сидеть в уютном хлеву, а не устраивать олимпиаду по окрестностям. Полкан, изведавший счастье супружества, вел себя чинно и благородно. Только иногда, когда собаки поднимали гвалт по деревне, он тоже срывался на лай, вспоминая свою бесшабашную молодость.

Федор Тихонович, Афродита и Пушок

У Лизы жили хомячки. Тридцать четыре головы. Или в чем там считают хомяков. Ее мама считала в тварях и мерзостях. Она не предполагала, что пара хомяков, поначалу не представляющая опасности, так быстро обзаведется детьми, внуками, правнуками и праправнуками. Лиза очень любила своих хомяков. Она была хомячковым идолопоклонником. Лиза умудрялась их даже выгуливать по очереди. Сначала строила временный вольер у подъезда в травке, потом выносила по дружественным группам.

Федор Тихонович выгуливался последним, в гордом одиночестве. Он и жил бобылем в трехлитровой банке, когда все остальные тридцать три штуки были счастливо женаты и собирались в скором времени заселить планету хомяками.

У Федора Тихоновича был вздорный характер. Он заставлял называть себя по имени-отчеству, и ни на каких Федей не откликался, в то время как других его родственников звали именами в градации от Семена до Звездочки и Бусика. Жениться отказывался наотрез. От предлагаемых невест демонстративно отворачивался в угол банки и начинал делать подкоп. У Лизиной мамы был кот Барс. Кот всеми лапами поддерживал хозяйку в дискриминации и унижении хомякового достоинства, считая, что планета должна быть заселена котами.

Однажды Барс медитировал, наблюдая с другой стороны банки за нехитрым бытом Федора Тихоновича. Он жмурился и мурлыкал, изредка лениво оглаживая лапой стенку банки. Федор Тихонович был занят своими повседневными делами, когда вдруг банка опрокинулась. Старый холостяк выбежал из горлышка, понюхал кота, который по правилам этикета вежливо понюхал его, и юркнул в Лизин школьный портфель, благодарно обустроившись в новой квартире на тетрадях.

В школе на уроке биологии в тот день изучали лук под микроскопами. Все ахали и восхищались луковым золотым сечением и пикантным вкусом. Дети торчали глазами в микроскопах, поэтому не видели, как Федор Тихонович, степенно выйдя из дома, осмотрелся и направился грызть карандаши Лизиной соседки, а потом полез на микроскоп, норовя втиснуться под линзу, чтобы и его личность рассмотрели и увидели, что Федор Тихонович в глубине души – нежный и ранимый, как цветок. Под линзу его голова не пролезла, и он стал изучать раздел «Млекопитающие» в учебнике биологии, проверяя на зуб прочность приматов. Федор Тихонович так пыхтел, что привлек к себе внимание общественности, и скоро девчонки визжали «Ай! Крыса!», а мальчишки кричали «Ура! Крыса!»

Федор Тихонович считал себя порядочным хомяком и не собирался терпеть такой фамильярности, поэтому побежал и укусил хозяйку за палец в знак протеста. Лиза успокоила всех, что это не крыса, а Федор Тихонович. Все сразу успокоились.

Скоро семья Лизы отправилась в отпуск. И родители собирались взять с собой в попутчики только Барса, а семейство хомяков, и даже Федора Тихоновича, брать категорически отказывались. Лизин папа аргументировал это тем, что у них нет прививок и поводков по правилам перевозки животных. Аргумент Лизиной мамы был проще: «Да пусть сдохнут, заразы».

У Лизы был младший брат, у которого была черепаха Афродита. Имя ей было выбрано не абы как, а вследствие ее неземной красоты и грации. Афродиту тоже не брали в отпуск с теми же аргументами. Барс ликовал, победно умываясь перед дорогой, дабы предстать пред очи курортных кошек благородным и элегантным котом. Смотреть на его сборы было печально, но открывать ему глаза на то, что хозяева уже давно позаботились о том, чтобы Барс мог любить лишь своим горячим сердцем, было бы слишком жестоко. Пусть себе готовится к свадьбе, как невеста, которая не знает, что жениха не будет.