Сахарный немец
Шрифт:
– Пойдем, Микалаша,- тычет кнутом Петр Еремеич в трактир,- небось чайком угостишь...
– Пойдем, половинку раздавим, - Зайчик ему говорит...
– Дело: у Петуха хороша самогонка... Два раза водили в тюрьму, да за эту водичку не толь из тюрьмы - с того свету отпустят...
Вошел Петр Еремеич в трактир, Зайчик за ним, кнут у Петра закинут за пояс.
Народу в трактире - со всех волостей.
Каждый привел свою лошадь, ждут в трактире приемки и заранее с горя, что не на чем будет скоро пахать, хлещут огонь-самогон, вытирая губы сермяжной полой, крестясь над полным стаканом, как будто каждый боится в нем утонуть, а, опрокинув, ставит
Сел Зайчик за стол с Петром Еремеичем, смотрит вокруг на неприветные лица, и хочется тоже ему скорей стакан запрокинуть, залить сверху сердечный огонь огневым самогоном, вздохнуть полною грудью за тяжкой стаканной работой и на всех поглядеть сквозь туман, чтобы лучше услышать: с трезвым в трактире у нас и говорить не будут:
– Наверно, де, жулик иль барин...
– Ну, как, Еремеич: всю тройку видно привел,- спрашивает косоротый мужик, - по первой, наверно, пойдут...
– Откуплюсь,- отвечает Петр Еремеич,- на чем же земский будет кататься?..
– Что говорить: вот наше-то дело.
– Забирайся на бабу...
– Гы...
– Ляжку в запряжку, плешку в тележку, ну, и поезжай с богом: меньше корму уйдет...
– Гы...
Половой принес чашки, два чайника на широком подносе, играя ими на скором ходу, будто хотелось бы их уронить, да никак не уронишь, в одном чайнике чай, в другом - самогон чайного цвета, заправленный нюхательным табаком, чтоб больше на чай походил, глаза отводил, на сторону гляделки заворачивал и доходил скорее до дела.
Зайчик налил стакан под полой, поставил под стол промеж сапогов, Петру Еремеичу стакан под полу сунул, а в чашки разлил из другого чайника чай и сунул для виду в чашку баранку...
– Ты, Еремеич, сидишь с их блавародьем,- начал косоротый мужик,- будь другом, спроси, правда ль, что немец уделал коня из железа с стальными ногами...
– Верно,- поспешил Петр Еремеич ответить...
– А верно ль, что дым у него идет из ушей и от дыму энтого наш брат аж валится с ног...
– В точности, - говорит Петр Еремеич, - из ноздри пышет огонь, и копытом он на пол-аршина в землю уходит...
– Ну, коли так: к чему же наши буланки...
– Наши буланки пойдут на баранки...
Зайчик опрокинул в глотку стакан, то же сделал Петр Еремеич, в глазах у Зайчика все заверте-лось, и косоротый мужик будто сел кверху ногами и глядит на него сапогом...
– Хочется мне еще вас спросить: быдто немец жгет такую траву, и от этого травного дыму и этом месте трава не растет...
– От этого дыму у лошадей сходят копыта... а у людей отпадают носы!
– Ну, и вот: как же тут воевать, коль воюет с тобою сам девятый дьявол.
– Не девятый дьявол, а полуденный чорт.
– Это тоже на тоже.
– Бес... из полуденной страны! Наши-то бесы - ночные!
– Нашему бесу только бы бегать по лесу!
– Все это правда,- Зайчик обоим им говорит,- только не это обидно, и не от того люди заходятся страхом...
– Известно, первое дело, что страх!
– Страшно всем оттого, что друг друга не видим... У смерти руки больно, брат ты мой, отросли: до нее, глядишь, надо полдня бы итти, а она хвать тебя верст из-за тридцать и отпевать попу ничего не оставит.
– Не спишь, да выспишь, дело выходит!
– Перед глазами нет никого... С глазу-то на глаз можно скорей помириться... Когда не видишь, кого ты убил, становится страшно: повадится он во сне приходить, и его ничем не прогонишь. Так ведь и
до веревки недолго...– Правильна речь,- говорит косоротый мужик.
* * *
За прилавком стоит Петухов, хозяин заботливый, скорый на руку и счет, рядом жена, опаристая, грузная баба, с двойным подбородком и лицом, как прижаристый блин, а за ними низкорослая дочка на полку чашки, чайники ставит в порядок, в одну сторону ставит, с другой - половым подает, задевши щепотку из банки с чайной трухой,- дочка, значит, ворочает всею посудой, мать режет хлеб и колбасу, а сам Иван Петухов, строгий, с достоинством в каждом движении, с разглажен-ной лампадным маслом скобой, с руками на счетах, где так и заскачут костяшки, - дивиться надо такому проворству, с которым денежка к денежке льнет.
Звенят по прилавку пятаки и семитки, как листочки с высокого древа, что за Петуховым, как живое, стоит на картинке, на которой выписаны славянскою вязью: направо на каждом суку - добродетель, налево - порок, а под древом будто сам Петухов идет со своей грузной, семипудной супругой, за ними цепочкой, мал-мала-меньше, по возрасту дети, и у всех под ногами у них не земля, а пушистый облак постлан цветным ковром на ступени.
Сидят мужики в петуховом трактире, от шуб их пахнет свежей овчиной, крепким дегтем от сапогов, ото всех вместе здоровьем и несметной силой, висит махорочный дым над головами, как полог, и под пологом, как ангелы божьи, в белых рубахах, в белых портках, с белой салфеткой под мышкой, как белое вскрылье зажато под руку, с большим за поясом кошелем из белой бумаги, - как ангелы божьи, вихрем носятся шестерки, с лицами радостными, приветливыми, разобьется каждый в лепешку, только б тебе угодить.
Мужики ж, как положим и все, угождение любят, а видят его только в трактире...
* * *
Зайчик налил еще по стакану, выпил и только успел поморщиться да губы смахнуть рукавом, глядит - навалилась на Петра Еремеича высокая жердь, одетая в рясу, с козлиной рыжей бородкой и с рыжей гривой на самом верху.
– Дружище мой, Петр Еремеич...
– Садись, садись, отец дьякон... садись, еретик!
– Не сам ли сице, еретице!
Дьякон боком оглянул Зайчика, и брови взметнулись у него на дыбы:
– Воину!..
Дьякон протянул Зайчику тощую руку, зажал его руку в руке, как в клещах, несмотря, что такая худая, рясную полу откинул и сел...
– Не осудите, господин офицер, сказано ибо: да не осудимы будете... когда рыбку удите...
– Ты, отец, уж того?..
– С утра... Старшина угощал...
– У него седни, как праздник...
– Лошадиный молебен...
– Выпьете, отец дьякон?
– Зайчик робко спросил.
– Почту...
Зайчик мигнул половому на чайник, половой чайник схватил на бегу, держась на носочках, исчез, как видение, и скоро опять около вырос, под мышкой с белым крылом, и слегка приподнял на чайнике крышку, показать далеко ли влага от горла и сколько, значит, вошло: до горла бутылка, вровень же с крышкою - две...
– Не заглядывай, братец, кобыле под хвост,- говорит шестерке Петр Еремеич,- не равно только сглазишь!..
Половой махнул белым крылом и растаял в широкой улыбке.
– Микалаша разлей...
– Гы... Гы... Еремеич сумеет сказать!..
Зайчик налил стаканы, сначала дьякону подал, потом Петру Еремеичу, потом налил себе и тут же опрокинул.
Дьякон держит стакан в тощей руке, смотрит на Зайчика и, пригубив немного, говорит:
– А я к вам специально сряжался: побалакать... Люблю!