Саксофон Гавриила

– Да, меня все устраивает. Я доволен своей ролью.

– Отлично. И, значит, нам пришло время перейти в другой день из твоего прошлого, в другую важную для тебя ситуацию. Я сосчитаю до пяти и потом щёлкну пальцем, и ты окажешься в новом месте и новом времени, в тех событиях, которые сыграли большую роль в твоей жизни. Раз, два, три, четыре, пять.

Щелчок пальцев.

– Посмотри на свои ноги. В какой ты обуви?

– В сандалиях.

– Посмотри вокруг. Что ты видишь?

– Я в большой комнате. Мне лет тринадцать. В комнате много мужчин. Один из них выступает перед остальными. Он говорит «Как сказал пророк Исайя, горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот». Я очень впечатлен этими словами. Мужчина продолжает говорить что-то ещё, но я погружён в свои мысли о сказанном, и не слушаю его дальнейшую речь. Когда он заканчивает говорить, я неожиданно выхожу вперёд. Я очень возбуждён и взволнован, у меня пересохло в горле, дрожат руки. Повернувшись к остальным, я говорю: «почему же имеющие власть не боятся слов великого пророка? Почему они продолжают творить несправедливый суд, обижая малосильных и бедных, и возвышая сильных и богатых? Все делают вид, что уважают пророков, но никто не внимает их словам. Зачем же тогда слова пророков, если никто им не следует?» Говоривший до этого мужчина одобрительно улыбается мне и треплет по плечу. Среди остальной аудитории тоже слышится одобряющий гул. Ободрённый поддержкой слушателей, я продолжаю: «Но если словам пророков никто не внимает, значит, слабы их слова и не имеют достаточной силы? А если слова пророков не имеют силы, то пророки ли те, кто их сказал?» Неожиданно меня обрывает мой отец, стоящий среди слушателей. Он испуганно машет рукой и делает знаки замолчать, потом кричит: «что ты говоришь, дитя неразумное! Иди, не путай людей!». Другие тоже начинают кричать и гнать меня из здания. Говоривший до этого мужчина бьёт меня ладонью по затылку, зло кричит и выгоняет прочь из комнаты – на улицу. Я сажусь под деревом и плачу от тоски и досады.

– Хорошо, давай теперь изменим эту ситуацию в твою пользу.

– Сидя под деревом, я думаю о чем-то очень важном. Ко мне приходит озарение. Я понимаю, что я просто труслив, и от этого все мои проблемы. Я просто очень труслив… В то же время я вдруг осознаю странную, но важную вещь: моя трусость даёт мне нечто великое в этой жизни. Она даёт смирение и терпение. Из-за страха перед окружающим миром, перед соперничеством и борьбой с другими людьми за обретение земных богатств, я научился не прельщаться ими, отказался от них. Я был полон трусости перед реальным миром, и в результате обрёл надежду и веру в богатства Царства Небесного. Царства, которое достанется тем, у кого нет утешения здесь. Бог справедлив, и тех, кто сир и наг в земной жизни, ждёт воздаяние в жизни другой, вечной и прекрасной. Там, где торжествует правда и справедливость. Где зло и ложь не попирают царских престолов. Где все достанется тем, кто ничего не имел на Земле. Там – вечно зеленые луга, наполненные ароматами чудесных цветов. Там нет больных и стариков, мужчин и женщин, и только ангелы в белых одеждах порхают над травой, словно птицы. Там нет слез, нет боли, нет страданий, и блаженство разливается как мёд, во все края, до самых дальних сторон Божественного Царства… – По моим щекам потекли слезы, но я продолжал, – на престоле того Царства – Тот, который любит. Тот, кто милостив, щедр и великодушен. Тот, кто знает все. Тот, кто всегда защитит. Тот, кто сам бесконечен и безграничен, как Его Царство. Тот, в чьи ласковые руки хочется предать Себя и соединиться с Ним навсегда. Путь по тем садам блаженства будет вечным, и в нем ты никогда не испытаешь ни голода, ни жажды. Потому что Господь, Царь Мира Того, всегда рядом с тобой, а Он суть утоление всякой жажды и всякого желания человеческого. Жизнь в том Царстве так прекрасна, что живя на Земле, мы можем только бесконечно плакать о ней и шептать: «Жажду, жажду…» Жажду Царствия Твоего, Отец Прекрасный, и ничто на Земле не прельстит меня и не затмит красоты твоих владений. Я готов вечно сидеть под этим деревом и рыдать от благоговения и блаженства, призывая тот чудесный мир и продолжая шептать: «Жажду, жажду, жажду Царствия Твоего», – Я замолчал, но слезы продолжали литься по моему лицу.

– Хорошо-хорошо… Давай теперь немного изменим эту ситуацию, – тембр голоса психотерапевта повысился, даже стал чуть визгливым. – Вернёмся в помещение, где проходит заседание дискуссионного клуба. Ты видишь тех же людей, ораторов, оппонентов, слушателей. Среди слушателей – твой любящий отец. Ты видишь его?

– Вижу.

– Это твоё первое выступление в дискуссионном клубе. Твой отец гордится за тебя, и в то же время волнуется и переживает. Он готов оказать тебе любую поддержку. Ты чувствуешь его сопереживание и готовность помочь?

– Да. Он смотрит на меня добрыми глазами и слегка кивает головой. Сквозь бороду я вижу его улыбающиеся губы.

– Очень хорошо. Твой оппонент – взрослый мужчина – заканчивает своё выступление. Слушатели аплодируют ему, но не очень горячо. Теперь твоя очередь выступить с речью. Ты заранее к ней подготовился и теперь ты заражаешь слушателей своей энергией, доводами и эмоциональностью. Слушатели горячо поддерживают тебя. Ты чувствуешь эту поддержку? Видишь восхищённые взгляды слушателей?

– Да, я вижу восхищённые взгляды.

– Конечно… Хорошо… Ты заканчиваешь своё выступление, и зал взрывается аплодисментами. Ты – бесспорный победитель дискуссионного клуба. Твой отец невероятно горд тобой. Друзья поздравляют отца с тем, что у него такой умный сын.

– Да, я вижу его польщённое лицо.

– Что ещё ты видишь?

– Я иду домой. Я очень горд своим выступлением и чувствую небывалое счастье. Я тороплюсь домой, потому что хочу рассказать о своём выступлении маме и сёстрам.

– Отлично. Мы изменили эту ситуацию и твою роль в ней, сделав тебя её героем и победителем. И, значит, теперь мы можем переместиться в другой важный для тебя день твоего прошлого.

Щелчок пальцев.

– Посмотри на свои ноги. Во что ты обут?

– Я бос. Стою на траве.

– Что ты видишь вокруг себя?

– Крутой обрыв, под ним скалы и камни, и дальше внизу – долина. Я стою около обрыва. Мне страшно. Я хочу броситься вниз, но боюсь боли и смерти. Больше всего боюсь, что умру не сразу, а буду мучиться. Я уже два раза разбегался, чтобы прыгнуть вниз, но оба раза останавливался у самого края.

– Видишь ли ты кого-нибудь из людей вокруг?

– Нет. Здесь пустынно. Никого нет.

– Почему ты хочешь свести счёты с жизнью?

– Я живу в непрерывной тоске. Земной мир жесток и несправедлив, и я не хочу его даров. Я хочу скорее покинуть земную жизнь, чтобы попасть в Царство Небесное, которое праведно, блаженно и вечно, где правят добрые и смиренные…

– Но самоубийство – грех, и ты не попадёшь в Царство Небесное, если покончишь с собой.

– Эти мысли тоже останавливают меня. Бог дал мне жизнь, и только он может забрать её. Но в то же время я надеюсь на то, что он поймёт моё желание скорее воссоединиться с ним и смилостивится, зная о моих мучениях на Земле.

– Да, это сложный вопрос, и никто не знает ответ, потому что никто оттуда не возвращался. Хорошо, давай теперь немного изменим эту ситуацию. На самом деле ты ведь пришёл к этому обрыву совсем по другой причине. Ты пришёл сюда, чтобы нарвать красивых полевых цветов, которые здесь растут. Ты видишь вокруг красивые полевые цветы?

– Да, я вижу сиреневые и жёлтые цветы.

– Твоя мама очень любит эти цветы, и каждый раз, когда ты их ей приносишь, она радуется, на её лице появляется улыбка, она сразу молодеет лет на десять. А ты уже давно не приносил ей эти жёлтые и сиреневые полевые цветы. Поэтому сегодня ты решил прийти сюда и принести ей эти красивые цветы. Ты уже заранее знаешь, как она обрадуется, улыбнётся и снова помолодеет на десять лет. Поэтому ты подходишь к цветочной поляне и срываешь для своей мамы те жёлтые и сиреневые цветы, которые она любит. Ты видишь эти цветы?

– Да, я вижу жёлтые и сиреневые цветы. Я собираюсь их сорвать.

– Когда ты начинаешь заботиться и беспокоиться о жизни своих близких, ты перестаёшь беспокоиться о жизни своей, и с тобой уже ничего не может случиться. Когда ты думаешь не о себе, а о своих близких, твои мысли успокаиваются. Забота о матери всегда была важна для тебя, так ведь?

– Да, мама всегда была для меня единственным утешением. Я вспоминаю себя маленьким. Маленький Иисусик, находивший успокоение, счастье и себя самого только поздно вечером, на соломе, укрывшись с головой грубым полотном, отгородившись от всей бесконечной Вселенной и создав свой крошечный закуток, чьей главной ценностью и была эта крошечность. В тесном уютном мирке начиналась моя вторая жизнь, в которой только блаженству было место, в котором существовали только я и тот сгусток благости и всеобъёмности, который, наверное, и был частицей Бога, Его присутствием лично для меня, ничтожного несчастного существа, чья жизнь на Земле так коротка и мимолётна. В те секунды под покрывалом я был бесконечен, блажен, всемогущ (в пределах укрывавшего меня полотна) и почти равен Богу.

А утром… Утром начинались те же дневные страдания и мытарства, и окружающая земная жизнь то и дело устраивала мне побои своими многочисленными кулаками – и физическими – через отца, братьев и соседских мальчишек, и душевными – через осознание бесконечности страдания и тщетности существования здесь меня – малой песчинки.

Только у моей матери находил я иногда утешение. Маленький Иисусик бежал к ней, зарыться в складки её одежды, найти тёплые ласковые ладони, выпростать их из грубой материи, схватить, прижать к себе – присвоить единолично, чтобы они гладили только мои щеки, чтобы только на моей голове лежали, чтобы только я имел на них полное право, чтобы они каким-нибудь чудом стали частью моего тела. «Ну, Иисус, не балуйся», – улыбалась она. – «Вот же ласковый детёныш, словно маленький телок. Ну иди, иди…» – Она не хотела, чтобы её проявления слишком тёплых чувств видели мужчины.

Я глубже нырял головой в складки её одежды. Мой нос выискивал в них те же потайные укрытия, тот же маленький, но принадлежащий только мне, мир блаженства, что царил под моим покрывалом вечером перед сном. «Иди, Иисусик, иди», – она легонько подталкивала меня – куда-то вперёд, прочь от себя. Туда, где в проёме двери сиял уличный свет. И я шёл на свет… Который ждал меня, и которого я боялся. Можно ли достигнуть света, не испытывая по пути страха? Не является ли сам свет нашим страхом? И для преодоления страха нужно достичь его и пройти сквозь? «Иди, Иисусик, иди», – лёгкий подзатыльник, и мама дарила меня миру, вводила в него и обрекала. Она ещё не знала и не могла знать, на что.