Сакура, свадьба, смерть
Шрифт:
Сашка кивнул.
– Тогда топай. Ещё раз – поздравляю!
– А ты сейчас чем займёшься?
Капитан Глеб Никитин иногда мог быть существенно кратким.
– Есть дела. До завтра. Если что – звони.
Последние пятнадцать минут его почему-то сильно занимала мысль о сложном и дорогом фотоаппарате, с самого утра направленном своим длинным объективом именно на далёкую и неинтересную в художественном смысле беседку ботанического сада.
А маленький фотограф вовсе и не грустил, не ждал капитана тире трепача, нетерпеливо
Марьяна настолько увлеклась съёмкой, что по-настоящему вздрогнула, испуганно обернувшись на тихие и близкие шаги Глеба.
– Как привидение…
– Барабана с собой не прихватил, чтобы заранее предупредить о возвращении. Как дела? Как настроение?
– Отлично. После четырёх часов ветер окончательно стих, освещение вполне нормальное установилось, вот я сейчас и навёрстываю, эту съёмку мне нужно обязательно сегодня закончить, заказ срочный. А тут такое, внезапное….
– Извини. Чем помочь?
– Нет, спасибо, я скоро.
– Полчаса всего осталось до закрытия, справишься?
Не отрываясь от объектива, Марьяна в нетерпении махнула в сторону Глеба рукой.
– Не мешай…
За двадцать минут капитан Глеб Никитин спокойно обошёл по длинному прогулочному маршруту весь ботанический сад; по пути с тщанием стёр позаимствованной на кассе мокрой тряпочкой свой номер телефона, так решительно изображённый им фломастером на большом входном плакате; ещё раз внимательно, для памяти, осмотрел окрестности беседки; попил холодной воды из водопроводного крана.
Фотограф был готов.
– Пошли?
– Пошли. Давай твои сумки. Давай, давай, не сомневайся! И в первый раз ничего из вверенного мне имущества не похитил, а сейчас, когда нами уже столько совместно прожито, тем более не посмею убегать вдаль с твоей аппаратурой…
– Семь.
– Художника может обидеть каждый.
Так, понемногу разговаривая, капитан Глеб и фотограф Марьяна дошли до ворот.
– Такси?
– Нет! Слушай, если тебе не очень тяжело, давай немного прогуляемся? Ты меня вроде как проводишь, а я ноги разомну, а то затекли за целый-то день то сиденья, то стоянья…
– Хорошо. Тогда с тебя…
– Без условий!
– Только кофе, мэм, исключительно кофе. Всего лишь горячий, бодрящий напиток. В доброжелательной домашней обстановке. А?
– Восемь.
– Продолжай, продолжай…. А вдруг я в будущем стану великим человеком, а ты со мной сейчас вот так, пренебрежительно? Что тогда? Что скажут твои потомки?!
Устало улыбаясь, Марьяна молча показала Глебу две растопыренные ладошки.
– Неужели десять?! Сегодня я превзошёл себя! Всё. Теперь молчу. По крайней мере, попытаюсь.
Город постепенно остывал от дневной жары.
Хоть на всё ещё солнечных улицах и было по-прежнему знойно, но во многом: и в томном блеске больших магазинных витрин, в сильном запахе окончательно разогретого и уже начавшего остывать после полудня мягкого асфальта, в потемневшем густой синевой небе чувствовалось продвижение в центр
города, с окраин, по теневым переулкам, вечерней прохлады.– Подожди, не спеши. Красный.
На пустынном пешеходном переходе Глеб придержал Марьяну за руку. Она оглянулась по сторонам.
– Машин же нет?! Пошли!
Капитан Глеб промолчал.
– Пошли, упрямец!
Для пешеходов загорелся зелёный свет и только тогда Глеб, усмехнувшись, отпустил руку Марьяны.
– А вот теперь – пошли.
У фруктовой палатки, аккуратно заставленной рядами длинных дынь и предусмотрительно нарезанных огромных арбузов, немолодой торговец-узбек кормил хлебом присевших ему на руку голубей.
Капитан Глеб хмыкнул, покосившись на обиженно примолкнувшую Марьяну.
Кто-то из них должен был заговорить первым.
– …Я никогда не суечусь на пешеходных переходах. Это мой принцип, обычное проявление самоуважения и уважение желаний других. Зелёный свет – это элементарное право городского человека, поэтому пользоваться этим правом нужно спокойно и, по возможности, с достоинством.
– Согласна. Только не дёргай меня больше за рукав, договорились?
– Замётано, коллега. Я понятливый.
И улыбалась она ловко и красиво, так же, как и бегала в своих минимальных шортиках по садовым аллеям. Сама взяла Глеба под руку, тихо вздохнула.
Они шли по предвечерним теням деревьев небыстро, всё чаще взаимно замолкая в своём лёгком, совсем необязательном разговоре.
Вместе, почти одновременно, заметили на противоположной стороне шумной улицы безногого человека, катившегося вдоль бордюра в небольшой инвалидной коляске. Мужчина прочно, одной загорелой рукой, держал за ошейник собаку, а та ходко тащила коляску по проезжей части дороги.
– Какая же она пыльная и худая….
– Согласен. Впервые я согласен уважать бультерьера.
– Это бультерьер?! И он так смиренно таскает инвалида?
– Конечно. Классная псина. Ты не устала?
– Немного.
– Взять такси?
– Да ну, ты что?! Меньше двух остановок уже осталось…
– Тогда – троллейбус.
Марьяна расхохоталась, вслед за Глебом заметив так вовремя распахнувшиеся в метре от них двери электрического общественного транспорта.
– Ты же не знаешь, куда нужно ехать?!
– Прямо. Как учил Суворов.
Троллейбус мягко гудел на перекрёстках, в салоне было просторно, усталый пятничный народ не шумел, ничем особенно не возмущался. Марьяна села на свободное место, капитан Глеб остался стоять, поставив рядом с ней на сиденье сумки с аппаратурой.
– В детстве….
– Что, что, не расслышала, извини?
Глеб наклонился.
– Один мой знакомый, крайне творческий человек, на заре своей поэтической карьеры всерьёз собирался написать трактат «О запахах в троллейбусе».
– Ну и как, получилось?
– Не уверен. Уж очень он в те времена увлекался портвейном….
Троллейбус выгрузил их на тихой окраинной остановке, плавно уехал, а уже шагов через десять Марьяна кивнула на серую пятиэтажку.
– Мой дом.
– Твоя крепость?